- Я знаю, что мы должны сделать, о дядюшка, - вдруг решила Джейран. Мы купим для меня женское платье, как носят здешние женщины, и я переоденусь, и пойду в хаммам! Там-то я узнаю, куда подевался аль-Кассар!
- Разве женщины занимаются пленными разбойниками? Может быть, и начальница городской тюрьмы - тоже ущербная разумом, о звезда? - уныло осведомился Хашим. Убегая вместе с Джейран из хана, где, кстати, осталось
кое-какое их имущество, он оступился и теперь несколько прихрамывал.
- Нет, начальник городской тюрьмы, к сожалению, мужчина, - отвечала Джейран. - Но в его доме полно женщин. Ты подумай - начальником городской тюрьмы человек делается не в ранней молодости. У него наверняка уже есть три или четыре жены, а каждая жена имеет детей, и у каждой жены есть невольницы, которые служат ей и детям, входят и выходят. Кроме того, начальник тюрьмы имеет сотрапезников, а у них тоже есть жены и любимицы, а у тех - невольницы. Я очень удивлюсь, если не найду в хаммаме женщины, которая не знает хоть что-нибудь об аль-Кассаре.
- Если мужчины чуть не бросились на нас с кулаками, то женщины обольют тебя кипятком, когда ты начнешь расспрашивать об айарах, - разумно предположил Хашим.
Джейран пожала плечами. Ей пришлось однажды разнимать женскую драку в парильне - и скверное это было зрелище...
- А что, если ты зайдешь в мечеть, о дядюшка? - вдруг предложила она. Там сидят за чтением Корана благочестивые старцы. Они не станут размахивать кулаками, да и кипятка там нет. Ты осторожно расспросишь их...
- Кто это не станет размахивать кулаками? Благочестивые старцы? Хашим ударил себя по бокам сухими ладошками и рассмеялся скрипучим, но веселым смехом. - О доченька, двадцать лет я ежедневно приходил в мечеть и если я не знаю этих благочестивцев, то никто их не знает!
- О дядюшка, а зачем двадцать лет подряд приходить в мечеть? Джейран, разумеется, знала, что есть люди, которые выходят оттуда лишь ради естественной нужды, и даже едят там же, но ее поразило, что Хашим назвал протяженность ее собственной жизни, и она даже испугалась при мысли, что, возможно, при ее рождении кто-то уселся в мечети и сидит там по сей день.
- О доченька, а как ты полагаешь - откуда берется знание? Может быть, звезды рождаются с полной головой всяких сведений, а нам, смертным, приходится вкладывать их туда годами, - объяснил Хашим, начисто забыв, что речь идет о знания, которые он проклял и променял на веру в шайтана. - Вот я знаю количество букв в Коране и стихи, отменяющие и отмененные, и суры мекканские и мединские, и причины их ниспослания, а представляешь ли ты, о звезда, сколько на все это ушло времени?
- Количество сур помню и я, - Джейран возвела глаза к небу, призывая точную цифру. - Их сто четырнадцать!
- И мекканских из них - семьдесят сур, а мединских - сорок четыре, добавил Хашим. - Суры сосчитать несложно даже тому, кто не владеет грамотой. А стихи? А буквы?
Старик начал горячиться.
- Я был похож на человека, который всю жизнь искал дохлого осла, чтобы украсть у него подковы! - воскликнул он так громко, что заглушил рыночный шум, а прохожие, невзирая на толчею и суету, посторонились.
- А разве у осла есть подковы, о дядюшка? - удивилась Джейран.
- Вот в том-то и дело! Этот счет едва не сделал меня бесноватым, а проклятый шейх Абу-р-Рувейш едва не загнал меня преждевременно в могилу! Я сидел в одном углу большой пятничной мечети, с Кораном на коленях и каламом без чернил в руке, и считал буквы на каждой странице, а потом брал другой калам, макал его в чернильницу и писал на бумаге цифру! А потом я счел их все вместе - и знаешь ли, сколько у меня получилось?
- Откуда мне это знать, о дядюшка? - Джейран искренне удивилась такому странному для вроде бы разумного старика занятию.
- Триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят букв, о звезда! И я занимался этим шесть дней, от пятницы до пятницы, днем выходя из мечети лишь по нужде! Правоверные кормили меня прямо в мечети! И вот я написал эту цифру, и устремился к Абу-р-Рувейшу, призывая имя Аллаха, а он, этот скверный, пока я действительно в поте лица считал буквы, принимал своих приятелей и беседовал с ними, а потом для приличия тыкал несколько раз пустым каламом в страницу Корана, чтобы все видели, как старательно он ведет счет! И этот проклятый, услышав мою цифру, говорит, что она неверная, и что букв в Коране - триста двадцать три тысячи шестьсот пятьдесят две! Значит, у меня куда-то подевалось восемнадцать священных букв? И я опять сажусь все в тот же угол, и открываю Коран на первой странице, и начинаю счет заново...
- А какой от этого прок, о дядюшка? - осмелилась спросить Джейран.
- Ни малейшего прока! Уж лучше бы я и впрямь ходил по пустыне в поисках дохлого осла! По крайней мере, я дышал бы свежим воздухом, и не видел проклятого Абу-р-Рувейша, и не пренебрегал молитвой ради непрерывности счета, и это было бы куда более угодно Аллаху, чем сидение с пустым каламом над словами, смысл которых я из-за этого счета перестал понимать! А дальше вышло вот что - Абу-р-Рувейш поднял крик, и сбежались правоверные, и один были на моей стороне, а другие - на его стороне, и мне мешали сосчитать все заново, а потом мимо проходил вали со стражниками, и он услышал, что в мечети творится какое-то непотребство, и стражники вошли, и выставили нас всех из мечети, причем я получил кулаком по шее, а Абу-р-Рувейш - нет!
- А я слыхала, что читающему Коран за каждую букву зачтется десять благих дел, - вспомнила Джейран.
Тут она обнаружила, что осталась на базаре едва ли не наедине с Хашимом. Купцы поспешно закрывали лавки, водоносы уводили своих ишаков, а что касается торговцев, сидевших рядами на корточках перед циновками с мелким товаром - то и их, и их циновки как будто унес вихрь, остались лишь огрызки яблок, финиковые косточки, дынные корки и прочий мусор.
- О Хашим! - перебила она сама себя. - Что это творится? Может быть, этот базар - из тех, что открыты только во вторник или только в среду?
- Сегодня среда, о звезда, - озадаченный Хашим тоже огляделся по сторонам. - Но в это время торг обычно в самом разгаре.
- Что вы стоите тут, о люди? Вы ждете, чтобы вас прогнали палками? обратился к ним метельщик, вооруженный метлой из пальмовых листьев, связанных тонкой веревкой.
Этой метлой он прошелся по ногам Джейран и Хашима, всем видом показывая, что дело, которое он совершает, - государственного значения.
- О друг Аллаха, мы люди приезжие! - немедленно воззвал к нему Хашим, доставая даже не даник, а целый дирхем. - Ради Аллаха, куда попрятались все эти люди? Разве состоится выезд самой царицы? Но тогда почему купцы не выносят лучшие товары?
- Ступайте за мной, о люди... - прошептал метельщик, гоня мусор от середины площади к краю. - Разве вы ничего не слыхали о бедствии, поразившем нас?
- Мы прибыли с караваном только сегодня утром, о почтеннейший, - Хашим показал, как он прибавляет к дирхему еще один дирхем.
- Сегодня не приходило караванов, о человек! - метельщик отступил, подняв свою метлу, как если бы собрался обороняться ею. - Я понял - вы соглядатаи! Вы ищете тех, кто проявит скорбь или сочувствие!
Тут терпение Джейран иссякло.
Проскочив под вознесенной рукой с метлой, она выхватила из-за пазухи джамбию и уткнула ее в спину метельщику.
- Если ты не перестанешь звать нас соглядатаями, я зарежу тебя, клянусь Аллахом! - прошипела она, стараясь голосом и повадкой подражать Джевану-курду, немало ее в свое время напугавшему. - Мы люди приезжие, запомни это, о несчастный, и объясни - что происходит в вашем городе? Почему, стоит завести речь о пойманных айарах, все бросаются на нас с воплями? И почему под запретом скорбь и сочувствие?
- О звезда, тише, тише! .. - взмолился Хашим.
Метельщик, слыша, что взбесившегося юношу, угрожающего ему ударом джамбии в спину, именуют звездой, вовсе растерялся. Вдруг ему показалось, что он догадался, в чем дело.
- Так вы прибыли из Харрана, о почтенные, вы - звездопоклонники? воскликнул он. - Что же вы не сказали об этом разу? Неудачное время вы избрали для путешествия...
- О звезда, его нужно отвести в сторонку и хорошенько расспросить, сказал Хашим. - Иди за ним следом, только держи джамбию в рукаве! А ты, о человек, опусти метлу и мети мусор, но если ты вздумаешь закричать - это будет твой последний крик.
Сам он пошел рядом, так что со стороны казалось, будто ни Джейран, ни Хашим не имеют никакого отношения к метельщику, и лишь случайно вышло, что им как бы по пути.
В узком переулке бедняга вновь ощутил спиной острие изогнутого клинка.
- О почтенные, а разве вы ничего не слыхали о мятеже, который поднял старший сын нашего царя, разве до Харрана не дошли эти вести? - спросил он.
Джейран посмотрела на Хашима, Хашим посмотрел на Джейран, и оба они именем Аллаха заверили, что до Харрана такие любопытные вести не дошли.
- ... и знамена мятежников были смяты, и царский сын с небольшим отрядом оторвался от своего войска, и они стали айарами, грабящими караваны, и напали на некий караван, но тут их всех удалось взять в плен. И их привезли в Хиру, и тайно доставили в тюрьму, и завтра их казнят! А старший сын царя, Ади аль-Асвад, - любимец войска и горожан, и все оплакивают его, но ни у кого нет пути к его освобождению... - завершил метельщик короткий рассказ.
- А как звали того, кто захватил аль-Асвада в плен? - спросила Джейран.
- Это были люди Джубейра ибн Умейра, - отвечал метельщик, удивленный таким вопросом. - Царь послал его с большим войском, чтобы захватить мятежников, и он гонялся за ними несколько месяцев.
- Все сходится, о Хашим, это они...
Хашим сунул в руку метельщику два дирхема и подпихнул его, чтобы тот убирался восвояси. Но метельщик, крайне озадаченный словами и последующим молчанием Джейран, не двинулся с места.
- Теперь понятно, что здесь происходит, о звезда, но не хочешь ли ты сказать, что аль-Кассар и есть тот самый старший сын царя?
- Да, о Хашим, клянусь собаками, это он. Мы нашли его.
- А знаешь ли ты, о звезда, способ помочь ему? - спросил старик с таким видом, будто Джейран всю жизнь лишь тем и занималась, что отбивала обреченных на смерть царских сыновей у охраняющих их стражников.