Наконец одна побежала к дворцовой кухне за лакомствами, другая ей вслед за напитками, третья - туда же, за пилавом, и еще одна - снаряжать гонцов в хаммам, чтобы оттуда выпроводили всех и приготовили помещение для невесты аль-Асвада и ее матери, а еще одна - известить через евнухов аль-Асвада о неожиданном событии, а прочие устремились в глубину женских покоев, отдергивая дверные занавески перед Абризой и Шакунтой.
Абриза вела Шакунту по плотным басрийским коврам, отбрасывая ногами скамеечки черного дерева, выложенными серебром и перламутром, и большие шкатулки с благовониями, и даже лютни в чехлах из атласа, с длинными лентами и узорными золотыми накладками в виде солнц и лун. Она вела мать из комнаты в комнату, предлагая ей выбрать себе помещения по вкусу, чтобы усадить ее на самое богатое ложе, и одарить всем, что предоставил в ее распоряжение аль-Асвад, и выслушать историю своего похищения.
Сейчас даже эта история не могла бы доставить ей ничего, кроме радости.
Ведь обстоятельства Абризы были таковы, что воистину ее голова кружилась от восторга.
Еще совсем недавно она была пленницей в комнате без окон, принуждаемой к непотребствам. И лунного месяца не прошло, как она сидела над умирающим Джеваном-курдом, неведомым ей самой образом спасая его. А потом, когда их, изнемогающих, подобрал в пустыне конный разъезд, и вдруг оказалось, что это - люди Джудара ибн Маджида, которые разосланы на поиски Ади аль-Асвада, и когда Джеван немедленно возглавил отряд всадников, и повел их на поиски Черного ущелья, и потом - когда на берегу потока они встретили Джабира аль-Мунзира, ожидающего в засаде и с луком в руке возвращения тех, кто пошел брать приступом мнимый рай, - потом, в тот час, когда все они соединились, и понеслись выручать аль-Асвада, и скакали, давая коням и верблюдам лишь малую передышку, в Хиру, - все это время Абриза была непрерывно счастлива. Счастлива, невзирая на то, что в Хире, сойдя с коня, она не ощутила под собой ног и едва не повалилась наземь.
Ее стихи о любви к аль-Асваду, рожденные ею на скаку, повторяло нараспев все войско!
И она видела, что войско как бы несет ее, прекраснейшую из женщин, с этими великолепными стихами, в дар своему повелителю, прекраснейшему и отважнейшему из мужчин!
Этот мужчина ради нее поднял мятеж, и рисковал своей жизнью и жизнями своих верных, и сражался, и скрывался, и, лишенный всего, кроме достоинства и благородства, с горсточкой людей бросился на безнадежный приступ, чтобы освободить ее!
И все вокруг было прекрасно - отчаянная отвага аль-Асвада, и сжигающая душу тревога за его судьбу, и преданность аль-Мунзира, и грубоватая заботливость Джевана-курда, и бешеная скачка к Хире, и город, радостно встретивший своего любимца, и дворец, и лицо Абризы в дорогом китайском зеркале.
А ведь Абриза сама знала про себя, что особенно чувствительна к красоте и болезненно ощущает ее отсутствие.
Теперь же ее нашла наконец мать - и мать тоже была прекрасна, и ее зрелой красоте была в землях арабов лишь одна соперница - дочь, Шеджерет-ад-Дурр, Абриза.
А то, что лежало на всем этом великолепии, как сальное пятно на дорогом наряде, ушло, исчезло, пропало навеки.
Абриза вздохнула с облегчением, когда бесноватое войско, не признававшее Аллаха и его посланника, убралось из Хиры, и несуразная невеста аль-Асвада - с ним вместе. И возблагодарила Бога за то, что достигла этого, не осквернив уст ложью.
Но Шакунта напомнила ей о нелепой сопернице.
- О доченька, - сказала она, держа в каждой руке по дюжине дорогих ожерелий, пока Абриза раскидывала перед ней шелковые и парчовые наряды, а где же ожерелье с черными камнями, которое я надела на тебя той ночью?
- А разве оно тебе нужно, о матушка? - удивилась красавица. - У нас сегодня день радости, а не день скорби, зачем нам ожерелье с черными камнями?
- И все же я хотела бы, чтобы ты его носила, - Шакунта усмехнулась, вспомнив ту свою злость на Саида, которую ожерелье усилило многократно. Не каждый день, разумеется, но в некоторых случаях...
- Так вышло, о матушка, что я подарила его, - призналась Абриза.
- Кому же ты подарила его? - встревожилась Шакунта. - Скажи - и мы его выкупим!
- Боюсь, что у нас нет к нему больше пути.
- Я нашла это ожерелье, когда к нему воистину не было пути! А ты рассталась с ним недавно.
- О матушка, это ожерелье доставило мне столько неприятностей! .. плачущим голосом сказала Абриза. - Из-за него тетка Бертранда попрекала меня с тех самых пор, как я себя помню! Она говорила, будто я лишила его силы! Всяий раз, глядя на него, я вспоминала тетку Бертранду, будь она неладна! А как оно попало к тебе, о матушка?
- Как оно попало ко мне?.. - Шакунта вздохнула. - Это длинная история. И я расскажу ее тебе, когда слово, которое я дала, будет выполнено. Так у кого же ожерелье? Раз оно вызывает у тебя плохие мысли, ты никогда больше его не увидишь, но мне оно необходимо. Ведь нам удалось вернуть ему силу...
И замолчала, сообразив, что без помощи того, кого она привыкла звать Саидом, ожерелье так бы и осталось лежать в шкатулке евнуха Шакара...
- Я отдала его той девушке, которая спасла от смерти Ади аль-Асвада, отвечала Абриза, но мать ждала еще каких-то объяснений. - Все делали ей подарки, а у меня не нашлось ничего иного...
- Что же это за девушка и как нам ее найти, о доченька? - не унималась Шакунта.
- Зовут ее Джейран, а где ее теперь искать, наверно, не скажет никто. Вот если бы она ходила с открытым лицом - ее знал бы весь город!
- Джейран... - Шакунта задумалась. - Так что же у нее с лицом?
- Во-первых, у нее на левой щеке написано "звезда аль-Гуль".
- Странная надпись. Но разве это нельзя смыть?
- Буквы как будто выложены синей шерстяной ниткой под кожей, о матушка! Я никогда раньше такого не видела, клянусь Аллахом! А во-вторых, она сильно отличается от здешних женщин. Больше всего она похожа на мою двоюродную сестру Берту... то есть, я все эти годы считала Берту своей двоюродной сестрой... Она тоже высокого роста, с худым лицом, нос у нее короткий и немного вздернутый, волосы русые, а глаза - серо-голубые, о матушка. Ты же знаешь, что для арабов все это - признаки уродства! Как странно - а ведь в Афранджи Берту считали красавицей...
- Но если ее привезли из Афранджи, откуда у нее такое имя?
- Я не знаю, о матушка, - отвечала Абриза, которая действительно не задумывалась над несоответствием имени и внешности банщицы. - Сама она сказала, что выросла среди бедуинов, а потом ее отдали вместо платы хозяину хаммама.
- А не сказала ли она, кто ее мать? - задала Шакунта уж вовсе нелепый и неожиданный с точки зрения Абризы вопрос.
- О матушка, а какое нам дело до матерей банщиц? - искренне удивилась красавица. - И какая еще могла бы быть мать у Джейран, как не жительница пустыни и собирательница сморчков на песчаных холмах?
- Джейран... - повторила Шакунта. - Бедная Джейран... Бедный подкидыш! Так, значит, ты ее отблагодарила за спасение аль-Асвада ожерельем? Начертал калам, как судил Аллах! Это было проявлением его справедливости... Она заслужила это ожерелье. И пусть она им владеет!
Абриза удивилась было неожиданным заслугам Джейран, но сообразила, что в Хире наверняка уже толкуют возле всех колодцев о том, как был спасен от казни Ади аль-Асвад, и хвалят Джейран, не подозревая, какая суматоха была во дворце из-за нее и ее бесноватого войска.
Очевидно, связь между Абризой и Шакунтой, впервые, по сути дела, увидевшими друг друга, воистину была связью матери и дочери, поскольку проявилась в чтении мыслей.
- А ты хочешь стать женой аль-Асвада, о доченька? - как бы услышав, о чем задумалась Абриза, спросила Шакунта. - Когда я искала тебя в Хире, то со всех сторон только и кричали о том, что он нашел себе жену из тех женщин, что цари приберегают на случай бедствий!
- Это говорили о Джейран, о матушка. Аль-Асвад действительно обещал ввести ее в свой харим. Но между ними вышла ссора, и она покинула Хиру со своими людьми, и он может считать себя свободным! - весело воскликнула Абриза.
Шакунта задумалась.
- Поклянись, что ты не приложила руку к этой ссоре, о дитя! - вдруг потребовала она. - Поклянись, что не ты разрушила ее счастье!
- О матушка, ссора вышла из-за ее людей, которые сцепились с людьми аль-Асвада, и были взяты под стражу, и она вывела их из тюрьмы, размахивая ханджаром, словно тюрок-сельджук! - воскликнула Абриза, которой вовсе не хотелось посвящать мать в подробности этого дела. - И она увела их из Хиры, и забудем об этом. Ведь она больше не вернется.
- Знала ли она, что ты любишь аль-Асвада? - продолжала расспросы Шакунта.
- Я полагаю, что знала, ибо нет в Хире человека, который не слышал бы моих стихов о любви к аль-Асваду! - гордо заявила Абриза. - И скажи сама, о матушка, разве она достойна быть его женой? Он всю жизнь будет угнетен тем, что у его жены на щеке какая-то нелепая надпись, - ты не знаешь всей гордости Ади, о матушка! И он будет удручен тем, что все считают ее безобразной! А мной он будет гордиться - ведь вся Хира видела меня без изара и покрывала, и придворные поэты уже сочинили обо мне множество касыд!
- О дитя, те же люди, что упрекнули бы его, если бы он взял в свой харим некрасивую женщину, которая, тем не менее, спасла ему жизнь, упрекнут его, когда станет известно, что он женился на женщине с ребенком, прозорливо заметила Шакунта.
- О матушка, довольно об этом! Мой ребенок уже встал однажды между мной и аль-Асвадом! И из-за этого произошли все бедствия Ади! Сейчас он так рад, что избежал смерти и вернулся в Хиру победителем, что вовсе не вспоминает о ребенке! И я не допущу, чтобы это помешало нашему счастью, клянусь Аллахом! Еще через день или два он непременно вспомнит о нем и пошлет за ним своих людей, и они привезут его... и мы еще насладимся его обществом...
- Но где твой мальчик? Когда я увижу его?
Абриза вздохнула.