Дверная занавеска приподнялась.
Вошел человек, по виду которого никто бы не сказал, где его родина и кто его родители. Был он темнокож, безбород, скуласт, раскос, с подобным перекошенной звезде шрамом, стянувшим левую щеку, с чрезмерно длинными руками, словом, не из красавцев.
- О ад-Дамиг! - воскликнула Шакунта, вскочила и бросилась ему на шею.
* * *
Хайсагур рассудил здраво - престарелый ученый, а Абд-ас-Самаду ас-Самуди, по его соображениям, было уже очень много лет, путешествуя в окружении учеников, как удалось выяснить в Багдаде, должен искать пристанища среди себе подобных. А именно - среди шейхов, которые учат в мечетях или в школах, построенных при мечетях.
Он отыскал в Эдессе мечеть, вокруг которой сама собой вырастала понемногу завия - нечто вроде селения, где были помещения для суфийских шейхов-аскетов, их семей и учеников, кладбище, пополнявшееся за счет этих шейхов, а также странноприемные дома для паломников, посещающих кладбище и поклоняющихся гробницам местных святых - все тех же суровых шейхов.
Входить в мечеть и расспрашивать знатоков Корана о приезжем ученом он не решился - один Аллах ведал, каковы были убеждения Абд-ас-Самада, и если он оказался бы среди противников, то его бы изгнали и предали забвению.
Поразмыслив, Хайсагур отправился на кладбище, где едва ль не у каждой гробницы сидели старцы, далеко зашедшие в годах, в серых и коричневатых одеждах из грубых шерстяных тканей, в головных повязках поверх маленьких ермолок, и, судя по лицам, непременно соблюдавшие дополнительные посты, ибо это был наилучший способ проявить бескорыстную любовь к Аллаху.
Иные из них были погружены в размышления, а иные поучали посетителей кладбища, но не толкуя предания из жизни пророка, а рассказывая некие истории с туманным смыслом.
То, что эти люди сидели не в мечети, где велись споры, а снаружи, внушало надежду, что их не слишком волнуют тонкости толкований Корана, и даже более того - они смотрят свысока на мудрствования вокруг слов пророка, полагая, что достаточно строжайшим образом соблюдать то, что сказано ясно, а Аллах лучше знает!
Хайсагур прошел вдоль приземистых, выложенных из неровного кирпича, лишенных всяческих излишеств гробниц в поисках шейха, который показался бы ему наиболее подслеповатым, ибо он до сих пор не привел в человеческий вид свое лицо и, как ни прилаживал фальшивую бороду с усами, а возле глаз виднелась его собственная шерсть.
И он нашел такого на самом краю кладбища.
Шейх сидел у арки входа, бывшей рослому гулю примерно по висок, на голой земле перед молитвенным ковриком, на котором лежали исписанные листы, брал их поочередно и подносил к самому носу.
- Во имя Аллаха Милостивого, милосердного! - негромко сказал, подходя, Хайсагур и поклонился с достоинством.
- Из каких ты людей? - спросил шейх. - Тебе рассказать об усыпальнице и о том, кто в ней лежит? Передать его притчи? Или ты из тех, кто странствует в поисках истины, и уже продвинулся на этом пути?
- О шейх, я ищу человека, который приехал сюда, спасаясь от преследователей! - быстро отвечал Хайсагур, боясь, что его сейчас усадят возле гробницы и примутся за совместные поиски истины. - С ним были престарелая жена, невольница и несколько учеников. Он переезжал из города в город, и добрые люди сказали мне, что несколько лет назад он приехад в Эдессу... в ар-Руху.
- Принадлежал ли он к суфиям или их последователям? - строго осведомился старик.
- Я не знаю этого, - честно признался Хайсагур. - И я полагаю, что он уделял исламу меньше времени, чем полагалось бы в его почтенные годы. Но я должен найти его и известить, что его бедствия окончились, и Аллах сжалился над ним, изменил его положение и облегчил его заботы! Я непременно должен совершить это доброе дело, и я надеюсь, что Аллах, да славится его имя, даст мне такую возможность!
Возведя к небу глаза при этом восхвалении Аллаха, гуль одновременно выронил динар, который заранее достал из кошелька и держал зажатым в кулаке, под длинным рукавом. Динар с глухим стуком упал на молитвенный коврик, как раз в арку вытканного на нем михраба.
- Как прозвище этого почтенного человека? - уже куда мягче спросил отшельник.
- Его прозвище - ас-Самуди, о друг Аллаха, а имя - Абд-ас-Самад ибн Абд-аль-Каддус, - с удивлением замечая, что динар остается нетронутым, отвечал Хайсагур. - И если ты поможешь мне отыскать его, то я пожертвую десять динаров на ту мечеть, которую ты мне укажешь, или на любое доброе дело, по твоему усмотрению.
- Возьми свой динар, о человек, я не могу помочь тебе, ибо тот, кого ты ищешь, умер, и его жена умерла вслед за ним, а невольница и ученики ушли своей дорогой.
- Велик Аллах! - воскликнул оборотень. - Нет силы и власти, кроме как у Аллаха! Может быть, ты укажешь мне его могилу? Я бы охотно посетил ее.
- Я укажу тебе его могилу! - почему-то на это предложение отшельник откликнулся куда охотнее, чем на прочие просьбы. Он встал, оставив динар лежать на коврике, а Хайсагур тоже не стал ради него нагибаться, чтобы не потревожить бороду.
Гуль решил, что у этого человека в голове - свой список богоугодных дел, в котором указывание заброшенных могил стоит на видном месте, а беседы со странствующими гулями и оборотнями вовсе не указаны. Впрочем, суфии в большинстве своем были людьми с причудами и странностями.
- Если бы мне удалось найти его близких, я бы позаботился о них, сказал он, неторопливо шагая за отшельником. - Неужели не нашлось лекарства от его болезни? Ведь он был еще вовсе не стар! Я полагаю, что ему было не более семидесяти лет. И он мог бы прожить еще долго, славя Аллаха и совершая добрые дела!
Хайсагур назвал эту цифру с умыслом - отшельнику, по его разумению, было около восьмидесяти. На самом же деле он был убежден, что Абд-ас-Самад куда старше.
- Да, он мог бы прожить еще долго, о друг Аллаха! - с внезапной пылкостью отвечал отшельник. - Если бы не связался с этим несчастным, с этим бесноватым, с этим искателем скрытых имамов!
- О ком ты говоришь, о шейх? - почуяв добычу, быстро спросил Хайсагур.
- Я говорю о цирюльнике по имени Абд-Аллах, коего он вовсе не заслуживает, и по прозвищу Молчальник, которого он заслуживает равным образом!
- А что общего у почтенного шейха с бесноватым искателем скрытых имамов? - искренне удивился гуль. - И почему это цирюльники занимаются у вас такими делами? Неужели некому наставить их на ум и запретить им нелепые мудрствования?
- Вот, вот, те же слова говорят все, кто слышит про этих извратителей Писания! - закивав головой и потрясая руками, воскликнул шейх. Очевидно, близятся последние времена, раз дровосеки и водоносы принялись рассуждать о том, что нужно вернуть верховную власть потомкам пророка! А этот шиит Абд-Аллах - один из самых зловредных, ибо он часами может говорить о том, что скоро явится на землю скрытый имам из потомства Исмаила, который пропал из мира при халифе аль-Мутадиде! И он сбивает с толку всех, кто его слушает, этот скверный шиит, да не пошлет ему Аллах спасения!
- Но какой же вред мог причинить этот глупец почтенному ас-Самуди?
- Никто не отправил ас-Самуди на это кладбище, кроме Абд-Аллаха Молчальника!
- Но каким же образом, о шейх?
- Ас-Самуди заболел, и врач велел ему сделать кровопускание, и он не нашел ничего лучше, как призвать этого врага Аллаха. Кровопускание было сделано, а через несколько часов ас-Самуди умер, да сжалится над ним Аллах...
Хайсагур задумался.
- Такие случаи бывали, о шейх, - сказал он. - Если больному плохо наложена повязка, он может истечь кровью.
- Вот уж что было сделано на совесть, так это повязка! - возразил старец. - Она была плотная и тугая. Ни капли крови не просочилось из-под нее. Я не удивлюсь, если ас-Самуди и в могилу последовал с этой повязкой. Оно было бы и разумно...
- А зачем правоверному иметь с собой в могиле такую вещь? - всякий раз, беседуя с людьми, излишествующими в своей вере, Хайсагур поражался причудливому ходу их рассуждений.
- А затем, чтобы показать ее Аллаху, затем, чтобы в день Суда она свидетельствовала против Молчальника, - объяснил шейх. - И против всех шиитов, извращающих ислам, разумеется! Они считают, что после Мухаммада были и будут другие посредники между сынами Адама и Аллахом! Сейчас я докажу тебе, почему это невозможно и почему их скрытый имам - лживая выдумка...
Возражать гуль не стал. И за этими пылкими доказательствами они не заметили, как пришли к могиле.
- Хотя правоверным запрещено молиться в присутствии мертвого тела, но ты мог бы сейчас обратиться к Аллаху, - сказал старец. - Если ас-Самуди был тебе близок и дорог...
- Я не знал его вовсе, - отвечал Хайсагур, ужасаясь при мысли, что ему придется сейчас опускаться, как положено, на землю, и прикасаться к ней пальцами ног, коленями, ладонями рук, носом и лбом, соблюдая установления ислама. При этом он рисковал опуститься с бородой, но подняться после молитвы уже без бороды.
- А я рассказал ему кое-что из того, что передали мне наставники, и ему понравилось... - в голосе старца гуль уловил страстное желание вызвать у собеседника любопытство к причудливым притчам суфиев. Но Хайсагур был не из тех, в ком приходится будить любопытство.
Тяга к новому и неожиданному была в нем поистине всеобъемлюща и неистребима. Никогда еще женщина не волновала его с такой силой, как волновала загадка. Возможно, это было еще и потому, что Хайсагур, наполовину человек и наполовину гуль, сторонился дочерей Адама, боясь принести им непоправимое зло.
- Какие же истории ты рассказал ему, о шейх? - спросил он.
Шейх, не отвечая, побрел назад к гробнице, как если бы он был твердо уверен, что Хайсагур последует за ним.
Там он сел в тень, оберегая от солнечных лучей свои слабые глаза, предложил сесть Хайсагуру, и тогда уж заговорил: