На краю большого водоема стоял человек неслыханного вида. Черные с легкой проседью волосы стояли у него на голове дыбом, так что голова сделалась, как у разъяренного ифрита, и величиной она вместе с волосами была, словно корзина в лавке зеленщика. Узкая белая повязка, стянувшая виски, делала его еще страшнее. Он был высокого роста и худой, но жилистый, и кое-где на его теле виднелись прямые шрамы, как от удара ханджаром.
Этот человек потрясал покрывалами, которые банщик, очевидно, накинул ему на плечи, когда вводил в парильню хаммама. И если бы аль-Мунзиру или Джевану-курду пришлось изображать в трактате о повреждениях разума безумца, то лучшего, чем этот, они не нашли бы во всех землях правоверных.
Аль-Мунзир знал по опыту, что его широченные плечи и огромный рост приводят к смирению даже самых буйных крикунов, если обладатель плеч и роста сурово сдвинет брови. Потому он вышел вперед и встал перед шумным посетителем хаммама так, как, очевидно, встал в сказке перед глупым рыбаком выпущенный им из кувшина свирепый джинн.
- Чего тебе нужно, о молодец? - прервав свои возмущенные вопли, обратился к нему крикун. - Что ты стоишь и смотришь на меня глазом умаляющим? Может быть, ты еще заговоришь со мной речью уничтожающей, как этот обладатель крашеной бороды?
Он указал пальцем на Хабрура ибн Омана.
- Как говорят арабы, верблюд, домогавшийся рогов, лишился ушей, отвечал на это аль-Мунзир, несколько удивленный тем, что его рост и плечи не произвели должного впечатления.
- Ты рожден ничтожным глупцом и жалким трусом, ты боишься тронуться в путь темной ночью и прячешься в шатре в жаркий полдень! - на сей раз подобный ифриту посетитель хаммама завел речь, хоть и гнусную, но подобающему детям арабов.
- Я отважнее и доблестнее тебя и твоего отца, я гораздо выносливее в ночном пути, когда от холода дрожат даже звезды, и я смелее углублялся в полуденные долины, опаленные зноем! - с подобающей яростью произнес аль-Мунзир, предвидя увлекательное состязание в ругательствах, проклятиях и тому подобных славословиях.
Почуяв, что перед крикуном уже не бессловесный банщик, а равный противник, прочие посетители хаммама стали, сползая с лежанок, стягиваться к месту склоки.
- О аль-Мунзир, не причиняй ему вреда, - попросил Хабрур. - Разве ты не видишь, что он не отвечает за свои слова?
- Горе тебе, как это я не отвечаю за свои слова? - повернулся к нему склочный и сварливый собеседник Джабира. - Ты сам не отвечаешь за свои слова, и твой отец не отвечал за свои слова, и твой дед не отвечал...
- Ради Аллаха, замолчи! - подступил к нему Джеван-курд, которому это словесное состязание вовсе не понравилось. - Или я брошу тебя в водоем на посмешище всему хаммаму!
- Клянусь Аллахом, от твоих слов во мне прибавилось огня к огню! отвечал ему этот человек, подобный свирепому ифриту. - Сейчас посмотрим, кто кого сбросит в водоем!
И он, слегка присев и разведя руки, пошел на Джевана, явно готовясь схватиться с ним, как это делают рыночные борцы.
- О Джеван, ты потеряешь в схватке набедренную повязку, и не он станет посмешищем, а ты! - удержал за плечо товарища аль-Мунзир. - Наше достоинство не потерпит урона, если мы откажемся от драки с бесноватым. Разве ты хочешь, чтобы хозяин хаммама послал за городской стражей и нас вывели отсюда с позором?
- С чего это я должен посылать за городской стражей? - высокомерно осведомился подобный ифриту.
Аль-Мунзир и Хабрур переглянулись.
- О правоверные! - обратился Хабрур к полуобнаженным мужчинам, столпившимся вокруг. - Мы - чужие в вашем городе! Разве этот человек хозяин хаммама?
- Нет, разумеется, клянусь Аллахом! - первым отозвался весьма почтенный старец. - Я посещаю этот хаммам уже тридцать лет, и знал всех его хозяев поочередно. Но я впервые вижу этого человека.
- И мы впервые видим его! - подтвердили все прочие.
Самозванец потер рукой лоб.
- Горе мне, это не мой хаммам... - пробормотал он.
- Да это же гашишеед! - вдруг догадался кто-то. - Он одурманен и сам не понимает, что говорит!
- Разве те, кто потребляет гашиш, лезут в драку? - возразили ему. Они предаются своим видениям! Вот сейчас ему кажется, будто он хозяин хаммама! ..
Воспользовавшись тем, что возник спор о повадках и обычаях гашишеедов, Джеван-курд зашел за спину самозванцу и приблизился к нему настолько, что смог его обнюхать. Сделав из этого кое-какие выводы, он за спинами спорящих вернулся к аль-Мунзиру.
- Гашиш тут ни при чем, и ни одна из пяти разновидностей банджа тоже, тихо сообщил он. - А виновато в этом бедствии плохое вино, знаешь, из тех вин, которые темные, точно ослиная спина, и горе виноторговцу, продающему людям такой товар. Не кислое оно, а перекисшее, и вкуса его не выдержит и самый неприхотливый бедуин, и бурлит оно в кувшине, точно ветры в брюхе! Очевидно, этот человек не нашел ничего лучшего - ведь тот, кто хочет выпить хорошего виноградного вина, должен знать, где его взять, а он тут, судя по всему, чужой.
- Хотя он и ведет себя, точно бесноватый, нужно присмотреть за ним, пока он не придет в себя, о любимые, - добавил, услышав эти слова, Хабрур ибн Оман. - Что, если мы уведем его отсюда? Ему на свежем воздухе непременно станет легче!
- Я бы отвел его к цирюльнику! - и, очевидно, вообразив, как цирюльник будет брить голову самозванцу, Джеван-курд весело рассмеялся.
Тут подобный ифриту встрепенулся. Опьянение не помешало ему расслышать слова Джевана-курда.
- Да разве я не царский сын? - завопил этот диковинный человек. Разве в моем роду было мало воинов? Разве я не обязан растить длинные локоны, подобно воину, чтобы они лежали у меня на плечах в день битвы, а не брить голову, подобно купцу, который боится, что его в дальних странствиях одолеют вши?!
И он, придерживая левой рукой набедренную повязку, правую воздел ввысь, к куполу над водоемом, и громким голосом произнес такие стихи:
Я тот, кто всем известен в день сраженья, И джинн земной моей боится тени.
Мое копье! Коль на него посмотрят Увидят там зубцы, как полумесяц.
Услышав эту удивительную в устах полуголого человека похвальбу, окружающие дружно расхохотались.
- О человек, реши сперва, кто ты - хозяин хаммама или отпрыск царского рода, - посоветовал ему аль-Мунзир.
- А может быть, ты - вазир повелителя правоверных? - не удержался Джеван-курд, за всю свою жизнь не научившийся удерживать за зубами веселое словцо. - Может быть, ты - повелитель Чин-Мачина?
- Повелитель Чин-Мачина? - переспросил самозванец, и вдруг его лицо озарилось восторгом узнавания. - И иранский шах? Да ведь они же подносили мне знатные дары - парчовые халаты и прекрасные ковры! Полосатые шелка и жемчужины - сколько захватит рука! И они мне вниманье дарили и так говорили: воистину у Аллаха есть рассказы слаще пирожного!
Услышав еще и это поразительное хвастовство, посетители хаммама захохотали еще громче.
- Истории о царевичах и красавицах! О терпящих бедствия! О влюбленных и разлученных! О погибавших и спасенных! - завопил, перекрикивая их с непостижимой легкостью, самозванец. - Сюда, ко мне, о правоверные!
- Клянусь Аллахом, я знаю этого человека! - воскликнул вдруг аль-Мунзир. - Я бы и раньше узнал его, если бы не эти страшные волосы! О любимые, ведь это он спас меня от смерти в тот день, когда похитили эту проклятую, эту мерзкую, эту скверную и ее ребенка!
Привлеченный гомоном, в парильню явился настоящий хозяин хаммама - и странно выглядел он в полосатой фарджии и высоком белом тюрбане среди мужей, у которых было прикрыто лишь то, что ислам велит прикрывать мужчине, - то, что ниже пупка и выше колена.
- О правоверные, из-за чего этот шум? Ради Аллаха, что стряслось? громко вопрошал он. - Если из-за невежества моих рабов - то я завтра же продам их на рынке и куплю других, более искусных в банном деле, клянусь Аллахом!
- Бесноватый проник в твой хаммам, о Абу-Али ад-Димашки! - наперебой отвечали ему развеселившиеся посетители. - И он будет расплачиваться при выходе не дирхемами, а историями о царевичах и красавицах!
- Спаси и помилуй нас Аллах от подобного бедствия! - воскликнул подлинный хозяин. - Пусть рассказывает о чем угодно, но только за пределами моего хаммама!
- Почему это я должен рассказывать истории за пределами хаммама? возмутился странный посетитель, забывший почему-то в этот миг о своем царском происхождении. - Клянусь Аллахом, я сейчас сяду на краю водоема, и примусь рассказывать одну из лучших историй, и правоверные перестанут мыться, и они будут слушать меня, так что проведут время в хаммаме до закатной молитвы в три раката! А те, кто хотел бы сюда попасть, так и останутся стоять у дверей, потому что хаммам уже полон! И ты лишишься прибыли, о глупец!
- Пожалуй, если дать ему волю, он так и сделает, - негромко сказал Хабрур аль-Мунзиру.
- И вот вам для начала история о сварливом старике! - шлепаясь на пол, заявил подобный ифриту. - Это короткая история, которая приведет вас в прекрасное расположение духа, так что вы охотно выслушаете вслед за ней и длинную!
- Ко мне, о Али, о Маруф, о Дарфиль! - приказал хозяин хаммама. Простите меня, о правоверные, но этого человека придется вывести!
- Рассказывают, что некий старик заболел, и ослаб, и родные его позвали к нему врача. Врач без промедления явился, и старик известил его, что жестоко страдает от ломоты в костях, - громким голосом начал рассказчик. - "Это у тебя от старости, о почтенный! " - сказал врач.