Хайсагур постоял некоторое время, переминаясь с ноги на ногу и заново привыкая к тесноте и подошвам обуви. Сыны Адама обременяли себя таким неудобством, как скользкие подметки. Хайсагур, сердясь из-за этого, забывал, как всегда, что сыны Адама не обладают ногами и ступнями горного гуля, привычного карабкаться босиком по скалам.
Однако лучник, чьей плотью завладел гуль, заботился о своей обуви. Потоптавшись, Хайсагур решил, что эти разношенные сапоги - еще наименьшее из возможных обувных зол, так что в них можно будет бежать сверху вниз без риска полететь кувырком и расквасить нос о камни. Он присел на корточки, оценивая расстояние и собираясь с силами, - и вдруг понесся стремглав и наискосок, прыгая не хуже горной козы.
Сразу же стрела свистнула мимо его уха, а вторая стрела, с другой стороны, вошла ему в бок, причинив острую боль. Ноги подкосились...
Бросив на волю Аллаха чужую плоть, Хайсагур вернулся в собственную и высунул голову из кустов. Ему пришлось проползти несколько шагов, прежде чем он увидел сверху рухнувшего лучника.
Гуль затаился - он ждал, что стрелки чем-то себя выдадут. И они действительно окликнули друг друга, выясняя, чья стрела поразила беглеца, и проклиная его неверность.
Хайсагур невольно почесал в затылке. Лучники стояли густо, так густо, что между ними было не более трех десятков шагов - человеческих шагов, а не тех, которые делают на бегу прыгучие гули. Кроме того, за те мгновения, что он осваивался в плоти несчастного стрелка, Хайсагур кое-что узнал о нем. Лучники до такой степени были преданы тому, кого называли Великим шейхом, что малейшее отступление от преданности уже почитали подлой изменой. Шейх велел своим муридам охранять Пестрый замок и карать изменников - так они и поступили, не задумавшись, что за дурь ни с того ни с сего погнала их товарища вниз.
Мелькнула также в памяти этого человека некая картина, показавшаяся Хайсагуру знакомой. Он увидел увитую виноградом беседку, серебряный кувшин, накрытый зеленым шелковым платком, блюдо сладкого риса и обнаженные женские ноги, а вдали, на склоне, - эйван небольшого здания, в котором можно было узнать райский хаммам, хотя бы потому, что выбежавшая украдкой женщина сдернула с перил сохнувшее на солнце белое покрывало и скрылась с ним в глубине помещения.
Это была Джейран.
Но нельзя же было сидеть меж двух камней, пока не вернутся сборщики мимозы из племени Бену Анза! Хайсагур двинулся иным путем, рассудив, что если в скалах, где так много укрытий, лучники расставлены часто и смотрят бдительно, то на открытом месте вряд ли их так уж много, да и настроены они безалабернее - ибо какой ишак добровольно полезет под отравленные стрелы?
Прячась за валунами, он почти спустился вниз и определил, на каком расстоянии лучник справа и лучник слева.
Перед Пестрым замком с этой стороны было довольно ровное пространство, нечто вроде большой площадки, и одновременно с Хайсагуром с другого ее конца появился оседланный конь без всадника.
Он шел медленно, как бы неуверенно, нюхая воздух и чуть заметно поворачивая красивую голову - ведь Аллах так устроил глаза лошади, что ее взору недоступен лишь крохотный кусочек ее собственного лба и затылка.
Затем этот конь, вороной и с белыми ногами, с белой проточиной во лбу, встал, опустив голову и как бы размышляя.
Очевидно, лучникам был дан приказ обращать внимание лишь на людей. Конь беспрепятственно пересек ту воображаемую линию между двумя стрелками, которой не дано было пересечь несчастному, в чьем теле пытался сбежать Хайсагур. И он бродил вдоль нее, то как бы решившись направиться вверх, то отступая.
- Клянусь Аллахом, вот подходящее тело! - обрадовался Хайсагур. - Он пробежит от Дамаска до аль-Джезиры и не почувствует жары и усталости. Вот кто вынесет меня отсюда.
Гуль до такой степени не привык пользоваться седлом и стременами, что прежде всего подумал о том, как бы пересечь опасное место в конском облике.
Ему доводилось входить в плоть животных и он довольно легко к ней приспосабливался. Одно то, что животные обходились без обуви, уже радовало его душу. Но возникало другое бедствие - как ему, не обладая человеческим языком для речи и человеческими пальцами для письма, сообщить Хашиму условный знак?
Никогда еще Хайсагуру не приходилось переходить из тела в тело - если нужда в этом возникала, он предварительно возвращался в свою истинную плоть. Общение с учеными научило его многому - знал он также, что когда проводят опыты с металлами и минералами, очень часто первая попытка бывает более или менее удачной, и обнадеживает, а потом начинаются недоразумения, так что после пятисотого опыта человек проклинает тот день и час, когда Аллах вложил в его глупую голову эту затею.
Хайсагуру предстоял опыт... Но предстоял в том случае, если бы удалось войти в плоть коня и беспрепятственно попасть в лагерь осаждающих. Тогда он бы отыскал того несчастного, чья глупость лишила его обладания прекраснейшей в мире женщиной, ибо с его плотью и сознанием гуль уже имел дело. И его устами сказал бы Хашиму то, что убедило бы его в надежности посланца.
Но как же подманить сюда коня?
Гуль помнил, какой переполох устроил точно такой же конь в караван-сарае... А может, это был тот же самый? В караване было несколько вороных лошадей, но те мелкие зримые отличия между ними, которые для каждого сына арабов яснее букв, написанных в книге, для Хайсагура как бы не существовали. Он мог отличить одно животное от другого разве что по запаху.
Во всяком случае, он твердо знал, что лошади не боялись запаха гулей так, как боялись запаха шакалов.
Хайсагур приподнялся настолько, чтобы дать коню увидеть себя.
Тот остановился и мотнул головой, всем видом показывая, что ближе не подойдет.
- О конь, о любимец Аллаха! - прошептал Хайсагур, зная, что слух у этих исчадий шайтана очень острый. - Подойди ко мне! Я не сделаю тебе дурного! Я не обременю твою спину!
Подобрав мелкий камушек, он протянул его на ладони коню в надежде, что тот издали примет камушек за кусок лепешки.
Конь ударил копытом оземь.
- Неужели он - из тех проклятых коней, которых дети арабов держат в своих шатрах и кормят вареным мясом и рисом? - удивился Хайсагур. Он не мог отличить высокородного коня, имеющего родословную, от коня просто породистого, но на всякий случай заподозрил наихудшее. - Неужели мне придется разводить костер, и доставать котел, и варить ему пилав?
И он заговорил снова, кротко и ласково:
- Подойди ко мне, о конь, подобный Абджару, коню Антара! Я отведу тебя в город, и мы пойдем в харчевню, и я куплю тебе десять ритлей кебаба из утки, и десять ритлей кебаба из баранины, и десять ритлей наилучшей харисы, и десять ритлей молочного риса, и десять ритлей сарида из хлеба и мяса, а ведь сказано пророком, да благословит его Аллах и да приветствует, что превосходство сарида над кушаньями подобно превосходству Аиши над прочими женщинами.
И тут же любознательный гуль стал соображать, сколько для всего этого потребуется котлов, и какой величины, и сможет ли лошадиное брюхо вместить такое количество сытной еды, и не попросит ли конь, чтобы запить жирные блюда, сладкой воды с мускусом, или ивового сока, и много ли ему потребуется...
Мгновенно произведя подсчеты и представив себе всю эту гору снеди в котлах, мисках и кувшинах, под которой подломилась бы спина ишака, Хайсагур зажал себе рот рукой и повалился за камни. Хотя обстоятельства не располагали к смеху, но и удержаться было крайне трудно.
И, лежа вверх лицом, он вдруг услышал громкое и заливистое ржание, которое во всем было подобно смеху.
Хайсагур высунулся.
Конь мотал головой подобно человеку, который желает прекратить свой смех, но никак не может.
- Ступай сюда, о наилучший из коней! - снова тихо позвал гуль. - Я не причиню тебе зла!
Животное, как будто поняв, направилось к камням, но, подойдя почти вплотную, остановилось и вздернуло верхнюю губу, показав крупные зубы. Весь его вид выражал готовность кусаться и бить копытами.
Хайсагур выполз, опасаясь подниматься в полный рост.
- Вот видишь, как униженно я приближаюсь к тебе, о конь, - прошептал он, - и недостает только, чтоы я принялся целовать твои стремена, ибо я не нахожу на тебе рукавов и подола халата или фарджии!
Очень медленно, позволяя животному убедиться в своей безопасности, он подполз к самым конским копытам и притянул к себе за поводья морду животного настолько, что его ноздри коснулись ноздрей коня.
Гулю-оборотню Хайсагуру для лучшего вселения в тело живого существа требовалось встретить его взгляд. Но темные и выразительные глаза коня не впускали Хайсагура, как будто что-то в животном оказалось способно к сопротивлению.
Гуль сосредоточился и сдвинул брови.
Конь не пускал его в себя!
- Клянусь Аллахом, с этим конем дело нечисто! - прошептал, не выпуская поводьев, Хайсагур. - Уж не вселился ли в него шайтан?
Тут оборотень понял, что тело коня уже действительно содержит какого-то жильца.
- Ради Аллаха, кто ты? Я не причиню тебе зла, - сказал он как можно мягче. - Может быть, на тебя наведены чары и ты только кажешься мне конем? Если ты не владеешь человеческой речью - трижды ударь копытом!
- Я владею человеческой речью, о гуль, - раздалось у него в ушах, и Хайсагур мог бы поклясться, что голос возник где-то посередине между ними и чуть повыше горла. - На меня не наведены чары, но я не могу покинуть это тело.
- Никто и не просит тебя покидать его, о друг Аллаха, - успокоил обитателя лошадиного тела Хайсагур, приподнимаясь и садясь у его ног. Впрочем, может быть, ты не веруешь в Аллаха? Скажи, чтобы я остерегся поминать его имя.
- Меня зовут Маймун ибн Дамдам! - высокомерно прозвучал голос. - И я, как всем известно, из подданных Синего царя!