- О благородный гуль, - осторожно сказал он. - Если позволишь, я дам тебе совет. Мы, джинны, обладаем удивительным обонянием. Скорее всего, и ифриты тоже. Я не уловил ничего, что говорило бы о его хозяине, в виде и запахе бронзового пенала. Но это могло случиться и потому, что я совершенно не знал Гураба Ятрибского и не запомнил его в те мгновения, когда мои родственники принесли меня к нему, связанного и скрученного, изрыгающего проклятия, чтобы он упрятал меня в кувшин. А Грохочущий Гром непременно должен знать этого мага! Возьми в руки пенал и кольцо, может быть, они что-то скажут тебе!
Удивленный столь уважительным обращением, Хайсагур покосился на коня, однако ни в голосе джинна, ни в выражении конской морды не обнаружил подвоха. Очевидно, причина была в новых размерах гуля, которые произвели впечатление даже на привычного к таким вещам джинна.
- А где они, этот пенал и это кольцо, о Маймун ибн Дамдам? - спросил он. - Кольцо я, скорее всего, выронил, когда этот нечестивый мерзавец схватил меня и поднял под самые облака! А пенал остался лежать там, где мы вынули из него кольцо. Клянусь Аллахом, я не могу узнать того места!
- Это случается, когда долго пребываешь, к примеру, в человеческом виде и опять возвражешься в образ джинна, - утешил его Маймун ибн Дамдам. Погоди, сейчас я отыщу их...
Но найти кольцо и пенал было просто, сложнее оказалось уложить их на ладонь ифрита, потому что сам он своими толстенными пальцами не мог подобрать с земли даже пенала, а с кольцом немало пришлось повозиться джинну - причем он смертельно боялся ненароком проглотить это медное кольцо, пока брал его своиси бархатистыми губами.
- Ну и что же мне делать с ними дальше? - спросил Хайсагур и вздохнул.
Маймун ибн Дамдам ничего не ответил.
Тогда гуль поднес пенал и кольцо к носу, ноздри которого были подобны трубам, и осторожно обнюхал.
На сей раз они уже обладали для его запахом, хотя на самом деле это был не запах, а нечто иное, доступное джиннам, ифритам и маридам, но, увы, недоступное сыновьям Адама и гулям. Хайсагур стал шарить по закоулкам памяти Грохочущего Грома в надежде отыскать нечто созвучное кольцу и пеналу. То, что он обнаружил, было не изображением человеческого лица, как он по неопытности надеялся...
Хайсагур любил плавать и в особенности нырять. Ему нравилось сражаться с бешеным течением Черного ущелья, но нырять было приятнее в тихих заводях - там, кроме прочих удовольствий, он, прижимаясь животом ко дну, выслеживал и ловил рыбу. И ощущение, возникшее в нем, было сродни тому, как если бы, продвигаясь вдоль дна теплой, хорошо прогревшейся заводи, он ощутил кожей холодную струйку, стремящуюся вдоль его бока неведомо откуда и неведомо куда. Струйка потянула его за собой, он как бы лег на нее, а она понесла его, и из этого состояния сосредоточенного слежения за новым ощущением его совершенно некстати вывел голос джинна.
- Хвала Аллаху Милостивому, Милосердному! - вдруг завопил Маймун ибн Дамдам. - Ты понял установления и правила полета!
И тут же Хайсагур весомо шлепнулся прямо на живот.
- Горе мне, что это такое было? - несколько ошалев от падения, осведомился он.
- Это было прекрасно, о благородный гуль! Ты поднялся в воздух, и лег на него, и потянул носом, и развернулся вон в ту сторону, и полетел, а я всего лишь приветствовал тебя, - несколько смутившись, объяснил джинн.
- Значит, я знал, куда лететь... Благодарение Аллаху, я шлепнулся с небольшой высоты. Прошу тебя, не приветствуй меня больше! Я попробую еще раз...
- О Хайсагур! Еще одно слово, ради Аллаха! Если ты полетишь ниже облаков, тебя увидят люди, а это ни к чему!
Хайсагур почесал в затылке.
- Как же тогда ифриты опускаются на землю? - спросил он.
- Так же, как и джинны, - объяснил Маймун ибн Дамдам. - Это совсем просто - нужно слиться с тем местом, которое ты избрал, и принять его цвета, а потом - образ, который тебе нужен...
- Воистину, это совсем просто! - подтвердил гуль хриплым голосом ифрита. - Как я до этого раньше не додумался! Ведь меня с детства учили принимать разнообразные цвета, и образы, и личины! О Маймун ибн Дамдам, я не знаю, какой ты джинн, но наставник из тебя прескверный!
Джинн попытался объяснить, как следует творить в голове собственный образ со всеми подробностями, и нетерпеливый гуль, прогнав по телу описанную Маймуном ибн Дамдамом волну, обратился в поразительное чудище спереди он являл собой почтенного старца с длинной и ухоженной бородой, мечтой всей своей жизни, в тюрбане, в туфлях, но вместо штанов спереди свисали два полотнища ткани, и вместо фарджии тоже свисала с шеи и плеч полосатая ткань, а мохнатая спина и не менее мохнатые задница, ляжки и икры ифрита были, разумеется, обнажены.
- Клянусь Аллахом, когда повелителю правоверных потребуется шут, ты смело можешь идти к нему в таком виде! - обрадовался джинн, наслаждаясь смущением язвительного гуля. - Тебя забросают золотыми динарами!
Но в конце концов, провожаемый благими пожеланиями, Хайсагур взмыл в небо.
Он посмотрел сверу на Пестрый замок и мысленно попросил Аллаха удержать Джейран от глупостей и Сабита ибн Хатема - от опасных поступков. Затем он сосредоточился на кольце и пенале, зажатых в ладони, и снова ощутил себя ныряющим в заводи, и лег на прохладную струю, и его словно потянули на веревке туда, где находился этот загадочный маг Гураб Ятрибский.
Сперва веревка была натянула на немалой высоте, затем как будто кто-то стал ее подергивать, и Хайсагур, решительно не представляя, куда он залетел, стал снижаться.
Он увидел город, покрытый мраком, и светлые стены городских укреплений, и стройные минареты мечетей, и вскоре обнарежил, что струя, несущая его, устремляется не куда-нибудь, а к городскому кладбищу.
- Наверно, мне следует сейчас принять образ покойника, завернутого в саван, - подумал Хайсагур. - Этот проклятый джинн толковал про рябь песков пустыни и оттенки скал, но ни слова не сказал о том, как сливаться с кладбищем! О Аллах, а что, если этот премудрый маг умер?
Гуль опустился за оградой, вообразил себя достойным купцом и тщательно себя всего ощупал во избежание скверных недоразумений. Затем он замер, стараясь даже не дышать, и прислушался к ночным звукам.
Он услышал вдали два голоса. Кто-то неторопливо шел вдоль ограды, беседуя. Хайсагур устремился навстречу - и его прыжок перерос в настоящий полет, так что он опустился на землю чуть ли не под самым носом у собеседников.
Один из них, молодой, был в скромной одежде ремесленника, другой - и вовсе в рубахе из белой шерстяной ткани, но на голове у него был талейсан, свисавший на плеч, - признак людей знания.
- И еще говорит Всевышний в священном предании: "Я был сокрытым сокровищем, и возжелал быть познанным, и, дабы быть познанным, сотворил всяческую тварь". Поэтому суфии и говорят, что наш долг - в меру сил постигать Аллаха и поклоняться ему, - продолжал старец размеренную речь. И еще сказал пророк - да пребудут с ним благословение Аллаха и мир: "Стремление к знанию предписаны всем мусульманам и мусульманкам". Против этого ты, надеюсь, не станешь возражать, о дитя?
- Кто я такой, чтобы возражать пророку? - удивился юноша.
- Итак, мы условились, что ты стремишься стать обладателем знания, ибо таким образом ты приближаешься к Аллаху и рассчитываешь, что знание принесет тебе радость и удовлетворение. А теперь послушай притчу. Некий всадник проезжал однажды по дороге и увидел издали, как ядовитая змея вползла в рот спящему человеку...
Старец замолчал.
По виду и повадкам Хайсагур опознал в нем суфия, беседующего с учеником, точно такого же, как тот, что смутил его душу рассказом о воде и одиночестве. Гуля удивило, почему юноша не удивляется странному поведению змеи, но сразу же понял: этот ученик - из продвинувшихся на пути знания, и он научился пренебрегать условностями поучительных историй.
- Всадник подумал, что если он разбудит человека и сообщит ему о змее, тот, скорее всего, не поверит, примет его за безумца и убежит. А времени на длительные объяснения у него не было. Поэтому он подскакал к спящему, разбудил его ударом плети, погнал к дереву, под которым валялось множество гнилых яблок, и заставил его их есть, а потом велел пить большими глотками воду из реки. Человек проклинал его всеми известными проклятиями, а потом упал на землю, его стало рвать, и вместе с яблоками и водой он изверг и себя змею. И он стал униженно благодарить своего спасителя. Как ты полагаешь, о чем эта история?
- О слепоте не имеющих знания? - предположил юноша.
- Об ответственности тех, кто наделен знанием, - строго сказал старец. И поразмысли об этом!
- О шейх, это уже не первая притча, которую ты рассказал мне и заставил размышлять над ее значением, - задумчиво произнес юноша. - Имамы в мечетях учат на примерах из жизни пророка и рассказывают предания, у суфиев - тоже короткие истории. Наверно, у всех народов во всех семи климатах наставники прибегают к притчам?
- Ты задал очень интересный вопрос, и мне даже трудно сразу ответить на него, - старик усмехнулся. - Я читал творения греков, живших еще до пророка, и наиболее понятны те, где мысли фалясифов излагаются в коротких и смешных историях.
- Чьи мысли, о шейх? - удивился ученик.
- Мудрость по-гречески называется "фальсафа", мудрецы, стало быть, "фалясифы", но "фалясиф" и "мудрец", тем не менее, не одно и то же. Наши мудрецы учат жить, руководствуясь знанием, а греческие, как мне кажется, о жизни думали менее всего. Их главный фалясиф Аристу считал, что величайшее счастье, охватывающее все блага, есть умопостижение, ибо истинное совершенствование людей заключается в том, чтобы предаваться фальсафе. Раз мои размышления делают меня счастливее - то и я, очевидно, тоже в какой-то мере фалясиф...
Хайсагур понял, что заслушался, и шагнул было вперед, чтобы поклониться шейху, но сразу же остановился и заново себя ощупал. Благодарение Аллаху, он не утратил пристойного вида, хотя держать в сознании множество мелочей, из которых складывается одежда, от полос на фарджии до кисточек на шнуре, поддерживающем штаны, было утомительно.
Уверившись, что все в нем соответствует облику сыновей Адама, гуль-оборотень вышел навстречу собеседникам с приветственным движением рук.
Старший из них, еще не сложив ладони для ответного приветствия, уже улыбнулся Хайсагуру - и столько было в этой улыбке доброты и понимания, что гуль и без вопросов убедился, что перед ним воистину прославленный Гураб Ятрибский, вечный странник на путях знания и истины.
- Кто ты, о дитя? - спросил этот старец в одеждах суфия, именующий себя на греческий лад фалясифом, но обладающий удивительной властью. И от этих простых слов Хайсагур ощутил себя ребенком, чьи скопившиеся детские заботы сейчас будут уничтожены сильным и разумным человеком.
- О Аллах, прибегаю к тебе от шайтана, битого каменьями! - завопил вдруг юный ученик Гураба Ятрибского, пятясь.
- Ступай, о дитя, мы потом продолжим беседу об ответственности наделенных знанием, и да будет над тобой милость Аллаха! - не отводя острых, глубоко посаженных черных глаз от выпуклых глаз ифрита, временно принадлежащих Хайсагуру, сказал старый фалясиф.
По воплю ученика гуль понял, что произошло - он перестал старательно удерживать на себе все эти полосы фарджии и извивы тюрбана, и они поплыли волнообразно, потекли с него и стали таять, выявляя подлинное тело ифрита, испускающее красновато-лиловое свечение.