— Лицезрейте реликвию, — проговорил Цинь Шихуанди.
Наложница Цзян прошла между двумя искалеченными беднягами и опустилась на колени, как учил ее император. Несколько секунд ее пальцы наслаждались приятной мягкостью черного шелка, покрывавшего длинный, округлый предмет. Сделав глубокий вдох, наложница протянула правую руку к краю шелкового полотнища, а другой край зажала между указательным и средним пальцами левой. Сползая, ткань зашептала ее имя: «Цзян-Цзян-Цзян», — как часто шептал ей в ухо Цинь Шихуанди, рассказывая о своих великих замыслах.
Цзян потянула ткань. Ветер выхватил шелк из ее рук и высоко поднял его. Несколько секунд покрывало, подобно балдахину, висело в воздухе.
Первый император поднял глаза. Сквозь черную ткань он увидел последние лучи слабого зимнего солнца — последние солнечные лучи, которые ему суждено увидеть. Его миссия почти закончена, и портал судьбы уже распахнулся перед ним.
— Когда вы уйдете отсюда, в небе появится черный след. Следите за ним. Идите по нему. Он укажет вам путь. — Трое Избранных неотрывно смотрели на своего императора, но раньше, чем кто-то из них успел открыть рот, он произнес: — А теперь опустите глаза вниз.
У их ног, на нефритовых подставках, лежал полутораметровый бивень цвета слоновой кости. У основания он был толщиной с руку юноши, у окончания — со сжатый детский кулачок.
— Бивень Нарвала? — спросил Конфуцианец. В его голосе звучало неподдельное изумление.
— Дань с далекого севера. Самый большой нетронутый бивень из всех существующих. По сравнению с ним бивни тварей из Аннама,[3] которые нам присылают, — комариные жала. Без сомнения, это самый могущественный предмет в мире людей и богов.
Император кивнул Телохранителю. Тот мощным рывком поставил одного из носильщиков на колени и тут же кинжалом перерезал ему горло. Бедняга хотел закричать, но вместо крика послышалось лишь бульканье. Затем Телохранитель схватил умирающего за волосы и запрокинул его голову назад. Рана на горле широко открылась, и из нее, подобно водопаду, хлынула кровь, обагрив белизну Бивня Нарвала. Не медля, Телохранитель повторил ту же процедуру со вторым носильщиком.
На поверхности Бивня проступили тысячи тончайших линий и, словно вены организма, направили кровь к овальному углублению, расположенному у его основания. Восемь пар глаз следили за тем, как это происходит. Когда углубление наполнилось, кровь стала перетекать через нижнюю кромку, струясь по Бивню тонкой пурпурной пленкой.
Поверхность Бивня начала меняться. Из плотной и непроницаемой она стала превращаться в тонкую и прозрачную. Внутри стали видны силуэты сотен крохотных резных фигурок, словно готовых к тому, чтобы родиться из костяного чрева.
Под слоем крови возникла трещина. Затем другая. А потом вся поверхность Бивня, которую покрывала кровавая пелена, рассыпалась, открыв взглядам людей целый мир, искусно вырезанный из кости.
— Разожгите огонь.
Телохранитель чиркнул кресалом, и в его руке неуверенно заплясал огонек, оживив то, что напоминало сотни пьяных китайцев хань[4] с необычно длинными косичками, причудливо выбритыми лбами и длинными курительными трубками, торчащими изо рта. Некоторые стояли, многие лежали на соломенных циновках. Слуги разносили блюда с яствами, там и сям виднелись жаровни. Но главными действующими лицами тут, безусловно, были перепившиеся ханьцы с косичками.
Трое Избранных выдохнули разом. — Тут — будущее, — сказал Первый император. — Это то, что я видел, и то, из-за чего мы находимся здесь. А теперь слушайте меня внимательно. В течение многих последующих лет Срединное царство будет владычествовать безраздельно. Оно разделится, потом снова разделится. Последуют вторжения, и временами на моем троне будут сидеть варвары, но управлять ими станем мы, а они нами — никогда. Великое Китайское море засолит все реки. Так будет продолжаться до тех пор, пока не случится то, что вы видите. — Он указал на сценку, вырезанную внутри Бивня, и помолчал, чтобы его слова достигли сознания Троих Избранных. Потом повторил: — Пока не случится это. — Император посмотрел на пляшущие фигурки. — Эпоха Белых Птиц на Воде. Она станет началом Тьмы, началом погружения Китая в хаос. С приходом Белых Птиц на Воде начнется великая миссия — ваша и ваших семей.
Император провел длинным пожелтевшим ногтем маленького, как у ребенка, пальца по Бивню — от углубления, заполненного кровью, мимо второго, расположенного посередине. Дойдя до острого конца, потер поверхность камня. — Эпоха Белых Птиц на Воде ознаменует начало Тьмы. Он резко хлопнул по Бивню ладонью, и от того отвалились и упали на замерзшую землю два больших осколка. За ними оказались великолепные сооружения, стоящие у излучины реки. Ничего подобного никому из Избранных видеть еще не доводилось. Некоторые дома взмывали вверх, потом изгибались, другие были широкими у основания, но, утончаясь, переходили в башни, третьи, казалось, каким-то чудом балансировали на почти невидимых опорах.
— Это Эпоха Семидесяти Пагод. Она символизирует конец Тьмы, возрождение.
Цинь Шихуанди посмотрел на Троих Избранных. Но они избегали встречаться с ним взглядом.
— Ответственность за то, чтобы с приходом Эпохи Белых Птиц на Воде наступила Тьма, — продолжал император, — лежит на ваших семьях. Будет огромное сопротивление. Все вокруг станут препятствовать приходу Тьмы, но вы обязаны выполнить свою миссию. Тьма должна прийти, иначе потом не будет Света. Вы должны заставить ее наступить, в противном случае придет другая Тьма — более коварная и потому куда более опасная. Она неизлечимой заразой обрушится на нашу землю, и, если это случится, она не закончится никогда. Нас поработят навеки, и Эпоха Семидесяти Пагод никогда не наступит.
Первый император встал и посмотрел на Троих Избранных:
— Каждый из вас должен передать своим потомкам, а они — своим тайну Бивня Нарвала, рассказать о договоре, участниками которого вы станете сегодня и здесь, на Священной горе. В каждой семье тайна должна передаваться только одному из ее членов, а он, после того как придет его черед, передаст следующему. Если эта череда прервется, мы, черноволосые, будем сметены. Китай погибнет.
Избранные заметили, что Цинь Шихуанди перешел к центру Бивня.
— Здесь, посередине, есть еще один портал, — сказал Первый император, — но его можно будет открыть только тогда, когда на нашей земле наступит Эпоха Белых Птиц на Воде. Те, кто испытает Тьму, узнают и то, как открыть этот портал. — Он повернулся, чтобы взглянуть на лучи последнего в его жизни солнца. Когда оно окончательно утонуло за горизонтом, император сказал: — Храните от всех тайну Бивня. Он священен. А уж безумец я или пророк, решайте сами.
Цинь Шихуанди окинул взглядом тропу, по которой они поднялись на гору.
— Помните: хитрость и обман — ваше главное оружие. Люди любят всякие фантазии и причуды. Я распространил слух о том, что ищу камень бессмертия. Кричал об этом по ночам, лежа в опочивальне. Посылал гонцов в самые отдаленные уголки нашего царства. Казнил сотни людей, не сумевших найти камень. Позволил подданным считать меня безумцем, чтобы дать Резчику время воплотить мои видения в этом Бивне, который сейчас передаю вам. Вы здесь для того, чтобы вести, а не следовать. Используйте свою интуицию, терпение и волю. — Император сделал глубокий свистящий вдох. — А теперь положите руки на Бивень.
Каждый из Троих повиновался. Кровь на Бивне все еще была густой и теплой.
— И поклянитесь друг другу в верности, как будут верны друг другу главы ваших семейств, и так до того дня, когда наступит Эпоха Семидесяти Пагод и возрождение будет завершено.
Все Трое вполголоса произнесли слова клятвы.
— Теперь берите Бивень и уходите. Резчик выведет вас через пещеры. Когда пересечете реку, ищите в небе черный след, который поведет вас.
— Но император…
— Мой путь окончен. Я объединил эту страну, подарил ей каналы, законы и Общий язык.[5] Теперь ваша очередь сделать так, чтобы Китай вошел во Тьму, а потом увидел Свет. Мне было даровано заглянуть в будущее, и то, что я увидел, — здесь, в Бивне. Одержите победу — Китай будет великим, потерпите неудачу — хищные птицы растащат его на куски, и никогда больше не увидеть ему величия. — Он сделал долгий тяжелый выдох и завершил: — А теперь идите.
Самый могущественный человек, какого когда-либо знал и, возможно, никогда больше не узнает мир, отвернулся от Троих Избранных, снял одежду, опустился на колени и на пронизывающем холоде стал ждать смерти, словно обломок скалы, готовый встретить первый снегопад наступившей зимы.
Так и нашли Циня Шихуанди мятежный генерал и его воины. Обнаженная, стоящая на коленях, замерзшая фигура на середине высокого плато Священной горы.
Вскоре с западной стороны Хуашань вернулись разведчики и, задыхаясь от бега, доложили генералу, что с горы никто не спускался. Все находившиеся на вершине поняли: Троим Избранным Первого императора удалось ускользнуть. Ночь быстро вступала в свои права, воздух становился все холоднее. Срединное царство без правителя — худшее, что можно себе представить.
Мятежный генерал приказал развести огромный костер. Когда пламя раздвинуло в стороны безбрежный шатер темноты, он велел бросить в огонь тело Первого императора. Ноздри заполнил запах горящей человеческой плоти. По горной вершине разлилось спокойствие. Первый император умер, новый император — под контролем.
Мятежный генерал впервые за весь день позволил себе несколько минут покоя. А затем его слезящийся левый глаз раскрылся от ужаса, увидев, как голова Первого императора повернулась на тлеющих углях. Мертвые глаза Циня Шихуанди смотрели на генерала мятежников до тех пор, пока огонь не охватил голову императора. Казалось, что языки пламени вырываются прямо из нее.
Мороз пробежал по телу генерала.
— Срубите все деревья! Сожгите все! Устройте такой костер, чтобы ничто не напоминало о случившемся!
Голос генерала звучал тонко, как у девчонки, и это тоже бесило его.
Трое Избранных и Резчик сидели на дальнем берегу реки и смотрели на восток. Первые лучи холодного солнца возвестили о приходе нового дня и нового — опасного — мира. Бивень Нарвала лежал у их ног.
— Что мы будем делать теперь? — спросил Телохранитель.
— Циня Шихуанди больше нет, значит… — начал Конфуцианец, но тут же замолк, увидев, что Цзян встала и пошла вдоль берега, все больше удаляясь от реки.
Наконец она остановилась и долго стояла неподвижно. Потом указала поверх их голов на запад, в сторону Священной горы. Они обернулись, желая узнать, что же привлекло ее внимание. Там, с вершины Хуашань, поднималось густое облако черного дыма. Как и предсказывал Цинь Шихуанди, это был черный след в небе. Он указывал им путь — на запад, в сторону моря и излучины реки, к месту, которое со временем назовут Шанхай.
Опиоман не создает шедевров, он сам становится таковым, или, точнее, рамкой, обрамляющей шедевр.
Ричард Хордун держит трубку обеими руками. Полированный чубук из бамбука, почерневший за годы использования, кажется шелковым на ощупь, к мундштуку из рога буйвола приятно прикасаться языком. Шесть дюймов серебра, инкрустированного медью. Волшебная вещь, поблескивающая в свете огня жаровни. Посередине трубки длиной в полтора фута сделано углубление шириной в три дюйма, а в нем — фарфоровая чашечка в форме репы. Нижнюю часть чашечки обрамляют крохотные отверстия, расположенные так, чтобы дым попадал прямо к курильщику.
Длинная игла протыкает вязкий шарик опия, извлекая его из бронзовой вазочки, и держит над спиртовкой. Черная смола светлеет, размягчается и начинает пузыриться. Тогда игла помещает кипящий шарик в чашечку трубки.
Затяжка, вторая, третья, затем процесс повторяется с новым расплавленным шариком, взятым из бронзовой вазочки, потом — еще с одним. И так до тех пор, пока время не начинает переливаться всеми цветами радуга, а вскоре и вовсе останавливается. Тайная ненависть застывает, распускаются розы и гортензии. Шея Ричарда удлиняется, голова начинает вращаться. Его рот открывается, и он улавливает далекий, едва ощутимый аромат пустыни. Этот запах кольцами витает вокруг него, кружа во рту, проникая в горло.
И все его существо кружится, повторяя движения этих колец, следуя за ними все ниже и ниже. Мягкий ветерок ласкает лицо, и он плывет в ласковом потоке в никуда.
Трубка вновь оказывается в руках Ричарда. Он ощущает прохладную, чувственную гладкость ее лебединой шеи.