Отмечал я в те годы в своих корреспонденциях и тот огромный интерес, который появился тогда в Японии к русской и советской литературе. В 1957 году лишь одна книготорговая компания "Наука" ввезла в Японию из Советского Союза около 75 тысяч книг, включавших более 7 тысяч названий. В том же году 120 советских книг были переведены с русского языка на японский и изданы в Японии тиражом 500 тысяч экземпляров. Примечательно, что большим спросом стала пользоваться тогда и марксистская литература. Издательство "Оцуки Сетэн" в 1958 году завершило издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина в 45 томах в количестве 120 тысяч экземпляров. Только об одних советских искусственных спутниках Земли появилось в том же году в Японии свыше десятка книг и брошюр.
Большую роль в содействии ознакомлению японцев с Советским Союзом стало играть тогда общество "Япония - СССР", созданное влиятельными общественными деятелями. В 1957 - 1962 годах я встречался со многими членами правления этого общества по самым различным поводам. Не раз приезжал я в центральное правление общества, находившееся в районе Харадзюку, неподалеку от токийского отделения ТАСС. Наверное, я был одним из последних советских журналистов (а скорее всего, последним), кто брал интервью у председателя названного общества, бывшего премьер-министра Японии Хатояма Итиро. Он принял меня в своем жилом особняке, расположенном на холме в столичном районе Итигая. Будучи тяжело больным, Хатояма передвигался в кресле на колесах с помощью супруги. Видимо, по причине инсульта его речь была заторможенной, а слова он произносил крайне невнятно. И все-таки лицо его как-то посветлело, когда речь зашла о его поездке в Москву осенью 1956 года и о последовавшей затем нормализации отношений с нашей страной. Не без гордости говорил он о своем вкладе в дело советско-японского добрососедства и о тех осязаемых выгодах, которые принесла нормализация народам обеих стран. "Японский народ,- сказал Хатояма, медленно произнося каждое слово,- настроен очень доброжелательно к советским людям, к идее культурного сотрудничества с ними. Мы стремимся к более тесным дружеским связям между нашими странами". Думаю, что это были его последние слова, обращенные к представителям советской прессы. Через несколько месяцев, в марте 1959 года, Хатояма умер.
Но созданное под его руководством общество "Япония - СССР" продолжало функционировать и далее. В 1958 - 1959 годах по всей стране шло создание его местных отделений. К августу 1958 года их насчитывалось 25. В ряде мест их возглавляли мэры городов и губернаторы префектур. В их деятельности принимали участие предприниматели и рабочие, ученые и студенты, деятели искусства и политики. С 1957 года активную поддержку отделениям этого общества стал оказывать Генеральный совет профсоюзов - самое массовое объединение трудящихся, насчитывавшее в то время в своих рядах свыше трех миллионов людей наемного труда.
В те годы мне довелось неоднократно выезжать в различные города Японии с целью участия в торжественных собраниях, посвященных открытию местных отделений общества "Япония - СССР". Особенно памятной была дальняя поездка в самый северный край Японии - на остров Хоккайдо, куда местные власти пригласили Генерального консула СССР Б. Безрукавникова, сотрудника посольства В. Хмелева и меня.
Летели мы на Хоккайдо на небольшом самолете. В то время единственный гражданский аэродром этого острова, принимавший пассажирские самолеты из Токио, находился в 40 километрах от столицы острова, города Саппоро, на территории американской военной базы Титосэ. Только спустя несколько лет эту американскую базу под нажимом японских властей куда-то перенесли. А тогда, во время моего первого прилета на Хоккайдо, зрелище открывалось явно не японское: низкие постройки европейского типа, вокруг них необозримые снежные сугробы, а на фоне сугробов на заледенелой дороге - здоровенные черные великаны-негры в ярких комбинезонах с автоматами через плечо. Это были американские солдаты, охранявшие аэродром. С любопытством взирали они на нас - трех европейцев, спустившихся по трапу в окружении японцев и говоривших на непонятном им языке. Но главной целью нашей поездки на Хоккайдо был тогда не Саппоро, а город Вакканай, расположенный в самой северной точке острова на берегу пролива Лаперуза (Соя) в том месте, откуда в ясные дни хорошо видны берега нашего Сахалина. Добирались мы из Саппоро до Вакканая поездом в течение 4-5 часов. Это был февраль 1958 года - самый разгар японской зимы. Мороз и снег там были, как в России. Но местные жители Вакканая быстро согрели нас своим радушием и японскими яствами, подкрепленными бутылями сакэ.
Поводом для нашего приезда стало торжественное открытие местного отделения общества "Япония - СССР", участие в котором принимала вся городская элита. И в зале, где проходила официальная церемония, и во время последовавшего затем застолья инициаторы создания отделения с надеждой говорили о своей готовности содействовать восстановлению прежней паромной связи их города с населенными пунктами Сахалина. Между прочим, в разговорах с вакканайцами выявилась истина, которая в дальнейшем неоднократно подтверждалась при встречах и беседах с японскими провинциалами зачинателями дружественных связей с Советским Союзом. В тяге большинства из них к добрососедству и дружбе с нашей страной неизменно крылись те или иные личные материальные интересы, связанные обычно с коммерцией или же иными соображениями выгоды. Практичные японцы-провинциалы, и прежде всего предприниматели и чиновники, в отличие от столичных университетских профессоров, студентов, писателей и других интеллигентов в движении за дружбу с Советским Союзом не преследовали возвышенных задач. Для большинства из них присоединение к этому движению носило сугубо прагматический характер. Исключением из этой закономерности являлись, правда, японцы, вернувшиеся на родину из Советского Союза (те самые военнопленные, которые провели несколько лет в лагерях Сибири, Урала и прочих районов нашей страны после разгрома Квантунской армии в Маньчжурии и Корее). Эти люди, составлявшие в провинциях значительную и наиболее активную часть членов обществ дружбы с нашей страной, проживая по возвращении в Японии в своих родных местах, слыли там "знатоками" Советского Союза, и организаторы названных обществ, естественно, обращались к ним за помощью и советами. И что примечательно: именно эти японцы давали обычно наиболее лестные отзывы о нашей стране и особенно о тех советских людях, с которыми они бок о бок работали на стройках и предприятиях. Там, в японской глубинке, в беседах с бывшими военнопленными я убеждался в том, что большинство из них вернулись в Японию из советского плена, не затаив злобы на нашу страну и русских людей. Наоборот, у многих из них возникло нечто вроде душевной привязанности к своим прежним советским знакомым, включая женщин, с которыми, как я выяснил, у некоторых из японцев, выходивших из лагерей без конвоя, существовали очень даже близкие отношения. Эта категория провинциалов проявляла зачастую интерес и к культуре нашей страны, и к ее внешней политике. Многие из них говорили мне даже о том, что хотели бы снова побывать в качестве туристов в Советском Союзе и вновь посетить именно те места, где им пришлось работать в обществе простых русских людей, подкупивших их своей человечностью и уважительным отношением к военнопленным японцам.
В Токио, однако, большинство членов общества "Япония - СССР" и его отделений составляла интеллигенция. Были среди них университетские профессора, актеры, писатели и едва ли не все столичные знатоки русского языка и русской литературы. Но в то же время было немало старичков и старушек пенсионного возраста, а также несколько странных людей "не от мира сего", живших, судя по их внешнему виду, в бедности и пытавшихся найти в деятельности общества путь к самоутверждению. В целом же столичный актив общества даже в дни, когда его деятельность шла на подъем, был не так то уж многочислен.
Мирные инициативы Н. С. Хрущева.
Визит А. И. Микояна в Японию. Курс на
советско-японское деловое сотрудничество
Событий, связанных с нашей страной, было почему-то в те дни больше, чем ныне. Постоянно напоминал о себе японцам наш неугомонный Никита Сергеевич Хрущев. Его инициативы, направленные на разрядку международной напряженности, то и дело требовали от меня как корреспондента сообщений о реакции на них японской общественности. Весной 1959 года мне пришлось встретиться с рядом японских общественных деятелей в связи с публикацией в нашей печати ответов Хрущева на вопросы генерального директора японского информационного агентства "Джапан Пресс" Р. Хонды. Стремясь морально поддержать поднимавшееся тогда в Японии движение за ликвидацию на японской территории американских военных баз, Хрущев в своем интервью заявил: "Мир и безопасность для Японии могут принести лишь ликвидация иностранных военных баз в Японии и вывод из Японии всех иностранных войск, отказ Японии от размещения на ее территории иностранного или своего собственного атомного и водородного оружия, проведение Японией дружественной и миролюбивой политики по отношению ко всем ее соседям, проведение Японией политики нейтралитета". В интервью подчеркивалось далее, что "СССР готов гарантировать уважение и соблюдение постоянного нейтралитета Японии" и что в те дни уже имелись "вполне реальные возможности и условия" для создания на Дальнем Востоке и во всем бассейне Тихого океана зоны, свободной от ядерного оружия" (см. "Правда", 4 мая 1959 г.).
Заявление Хрущева встретило в Японии неоднозначную реакцию. Премьер-министр Киси и министр иностранных дел Фудзияма расценили его как обычную "советскую пропаганду". Однако широкую поддержку это заявление нашло тогда в кругу политических противников японского правительства. В беседе со мной председатель Генерального совета профсоюзов - самой массовой организации японских трудящихся - Ота Каору заявил о горячей поддержке профсоюзами его страны призыва Хрущева к переходу Японии на путь нейтралитета. Полное согласие с мнением главы Советского правительства выразили тогда же в печати как генеральный секретарь ЦК КПЯ Миямото Кэндзи, так и генеральный секретарь Социалистической партии Асанума Инэдзиро. При этом Асанума подчеркнул, что интервью Хрущева по своему содержанию целиком совпадало с ранее выдвинутым лидерами социалистов требованием о ликвидации военного союза с США и перехода Японии на путь нейтралитета.
А осенью 1959 года широкую дискуссию в японской печати вызвала поездка Хрущева в Соединенные Штаты и особенно его выступление на сессии Генеральной Ассамблеи ООН с призывом к всеобщему и полному разоружению всех стран и прекращению "холодной войны". Обсуждение этого вопроса выявило нежелание некоторых группировок в деловом мире и в правительственных кругах Японии идти навстречу этим призывам. В одной из моих статей цитировались высказывания японских бизнесменов, занятых в военном производстве, опубликованные журналом "Сюкан Синтё". Так, выражая свое отрицательное отношение к идее всеобщего разоружения, один из владельцев авиационной компании "Кавасаки Кокуки" заявил корреспонденту названного журнала: "Я думаю, что этого не произойдет. Если же такое случится, то слез не хватит, чтобы выплакать наши огорчения". А другой босс японского делового мира из компании "Нихон Сэйкодзе" заявил еще более образно: "Я не желаю слышать даже первой буквы слова "разоружение". Резко отрицательную позицию в отношении идеи ликвидации "холодной войны" заняло в те дни и японское правительство во главе с премьер-министром Киси Нобусукэ. Генеральный секретарь кабинета министров Кавасима в своем заявлении с порога отверг советский план всеобщего разоружения и потребовал в качестве "предварительного условия всеобщего разоружения" ликвидации советского строя ("Правда", 19 октября 1959 г.).
Однако такую позицию отказались тогда разделить даже отдельные группировки консервативных политиков - членов правящей либерально-демократической партии. Примером тому стало заявление члена парламента от названной партии Мацумура Кэндзо, в котором говорилось: "Предложения премьер-министра Хрущева о разоружении следует приветствовать как искренний шаг в направлении к миру". В поддержку мирной инициативы Хрущева выступили тогда же и в последующие месяцы самые массовые и влиятельные газеты страны "Асахи". "Иомиури" и "Майнити". Газета "Майнити" в редакционной статье писала о том, что "стремление Советского Союза к разрядке напряженности - это искреннее стремление", а редакция газеты "Асахи" писала: "Мы очень хотим, чтобы готовность Советского Союза к согласию нашла бы отклик и у западных держав, чтобы последние не упустили случая проявить со своей стороны соответствующую сговорчивость" ("Правда", 3 ноября 1959 г.). Позднее, в канун нового 1960 года, весьма знаменательная передовая статья появилась в газете "Санкэй Симбун", традиционно придерживавшейся антисоветских позиций: "Если можно было бы говорить о победах или поражениях в области дипломатии, то допустимо, пожалуй, сказать, что 1959 год ознаменовался победами советской внешней политики в глобальном масштабе, тогда как для западных стран это был год поражений. Дело в том, что мирное сосуществование, которое премьер-министр Хрущев на протяжении последних лет так настойчиво предлагал, уже вышло из стадии лозунгов и приняло реальные формы... Можно сказать, что лозунг мирного сосуществования не только нанес поражение западным державам, но и заставил эти державы снять шапку перед реалистичностью заключенной в нем идеи" ("Правда", 2.01.1960).
Сопоставляя отзывы о Хрущеве и его политике, которые мне приходилось слышать в те годы внутри моей страны, (имею в виду высказывания друзей, товарищей по работе и реплики людей на улице), с мнениями зарубежных политиков, журналистов и обывателей, я постоянно замечал резкую разницу в оценках. Так, внутри страны уже тогда, в конце 50-х - начале 60-х годов, многие мои соотечественники награждали Хрущева, а также проводившиеся им реформы скептическими, насмешливыми и неодобрительными характеристиками. Уже в то время он получил у соотечественников прозвище "кукурузника". А его метания с реорганизациями партийного и государственного аппарата вызывали недовольство и в партии, и в управленческих, и в военных кругах. Я это остро почувствовал и в 1959, и в 1960 годах в период пребывания на родине в служебных отпусках. Но интересно отметить: в глазах японцев Хрущев выглядел в те годы героем-реформатором, борцом за мир и всеобщее разоружение, за процветание и великое будущее своей страны, человеком кипучей энергии и выдающегося политического ума.
Весной 1960 года, в те дни, когда мировая общественность находилась в ожидании очередной встречи Хрущева с президентом США Эйзенхауэром, которая должна была состояться не в США, как это было год назад, а в Европе, у меня состоялась беседа с одним из наиболее влиятельных японских деятелей, возглавлявшем в парламенте одну из фракций правящей партии,- Коно Итиро. Это именно Коно был главным советником премьер-министра Хатояма, когда тот в октябре 1956 года подписывал в Москве Совместную советско-японскую декларацию о нормализации отношений. Моя встреча с Коно состоялась в его токийском особняке, где он принял меня по причине нездоровья по-домашнему, в японском халате-юката в комнате полуяпонского-полуевропейского стиля. Издавна Коно был связан с рыболовецкими компаниями страны, ведшими промысел вблизи советских берегов. Будучи по этой причине сторонником советско-японского сотрудничества, он тем не менее в своих публичных высказываниях оставался довольно прохладен к нашей стране. Однако тогда, отвечая в ходе беседы на мой вопрос, что он думает о предстоящей встрече Хрущева с Эйзенхауэром, Коно не счел нужным таить свое позитивное отношение к главе советского правительства. "Я не жду,- сказал он,- ничего значительного от встречи Хрущева с Эйзенхауэром. Уж очень разные люди эти два лидера Советского Союза и США. Прежде всего, у них разные умственные способности. Ведь Эйзенхауэр в прошлом долгие годы был военным человеком, и его менталитет остался прежним. Он мыслит, если говорить образно, так: один - два - три - четыре и так далее. У Хрущева же ум политика, гораздо более изощренный, и мыслит он так: один - три - семь - пятнадцать. При такой разнице в интеллектах руководителей СССР и США ничего позитивного от их встречи не получится".
Содержание этой беседы я не стал посылать в редакцию по двум причинам. Во-первых, прогноз Коно в преддверии предполагавшегося советско-американского "саммита" был слишком пессимистический и не отвечал общему тону тогдашних публикаций газеты, а во-вторых, я не хотел прослыть в редакции подхалимом, присылающим в надежде на публикацию не в меру хвалебные отзывы о главе советского правительства, не соответствующие действительности.
Но, кстати сказать, пессимистический прогноз Коно в конечном счете оказался правильным - более правильным, чем тогдашние оптимистические прогнозы советских газет: встреча Хрущева и Эйзенхауэра не состоялась из-за очевидной глупости американского президента и военного командования США, пославших в день первомайского праздника 1960 года в пределы Советского Союза разведывательный самолет "У-2" с пилотом Пауэрсом, который оказался сбит советскими ПВО в районе Урала. Результатом этой американской провокации явились очередное обострение советско-американских отношений и дальнейший рост популярности Хрущева, сумевшего наглядно продемонстрировать миру авантюризм и лживость американской внешней политики. Росту солидарности простых японцев с внешней политикой Советского Союза способствовало тогда же обнаружение на военных базах США в Японии секретной дислокации американских самолетов-разведчиков "У-2" - абсолютно таких же, как самолет Пауэрса, залетевший глубоко в пределы Советского Союза. После этого стало ясно, что и Японские острова используются американцами как плацдарм для полетов этих самолетов вглубь территории Советского Союза, КНР. Северной Кореи, что по убеждению японской общественности было чревато непредвиденным втягиванием Японии в военные конфликты с ее соседями.
По этой причине летом 1960 года в районах американских военных баз японские сторонники мира провели ряд целенаправленных демонстраций протеста, причем участники этих демонстраций решительно осуждали вторжение самолетов "У-2" на советскую территорию, поддерживая заявления Москвы о том, что Пентагон играет с огнем. Возмущение миролюбивой японской общественности вызвали в те дни и циничные разглагольствования японского премьер-министра Киси, который, оправдывая американцев, пытался убеждать своих соотечественников в том, что-де вторжение в пределы чужих территорий самолетов "У-2" с целью военного шпионажа - это, якобы, дело, оправданное интересами обороны Японии ("Правда", 14 мая 1960 г.).
Стремление советской дипломатии к упрочению добрососедских связей с Японией не могло оказать желаемого воздействия на японские правительственные круги до тех пор, пока в этих связях не были задействованы деловые круги Японии - прежде всего представители ее финансово-промышленной элиты в лице крупных монополистических компаний страны. В то время и в Москве руководителям советского государства становилась ясна необходимость более широкого развития торговли и прочих деловых контактов с Японией, тем более что после нормализации советско-японских отношений сложились более благоприятные, чем когда-либо прежде, предпосылки для таких контактов. С 1957 по 1960 годы объем советско-японской торговли возрос более чем в восемь раз ("Правда", 14 августа 1961 г.). Но цифра эта могла показаться внушительной лишь с первого взгляда: ведь точкой отчета был 1956 год, когда уровень нашего товарооборота был близок к нулю. Что же касается уровня торговли в абсолютных цифрах, то и в 1960, и в 1961 годах он оставался еще весьма низким. И это Москву не устраивало. Вот почему в названные годы наряду с идеей отрыва Японии от курса на дальнейшее расширение военно-политического сотрудничества с США в сознании руководителей внешней политики Советского Союза вызрела идея использования экономического и научно-технического потенциала Японии для скорейшего развития Сибири и советского Дальнего Востока. Именно в эти годы в Москве появились планы привлечения финансовых кругов Японии к разработке природных богатств восточных районов нашей страны.
Одним из первых шагов по реализации этих планов стало открытие в Токио в августе 1961 года громадной по масштабам своей экспозиции советской торгово-промышленной выставки, призванной стать стимулом к дальнейшему расширению советско-японских экономических связей. К открытию выставки было приурочено еще и другое небывалое по своей политической значимости мероприятие - приезд в Японию первого заместителя председателя Совета Министров СССР Анастаса Ивановича Микояна. Формально цель визита состояла в том, чтобы торжественно открыть упомянутую выставку, но действительные задачи визита выходили далеко за рамки названной цели. Визит Микояна в Японию должен был послужить началом переговоров правительств обеих стран о широкомасштабном советско-японском экономическом сотрудничестве. Именно в этом заключалась главная задача визита.
Но каковы бы ни были деловые соображения Москвы, визит этот вылился в широкую демонстрацию обоюдного стремления общественности двух стран к упрочению добрососедства. Дело в том, что оппозиционные правительству политические партии и массовые общественные организации, завладев инициативой, превратили этот визит в массовую демонстрацию дружественных чувств японцев к Советскому Союзу - стране, в которой, по убеждению японских коммунистов и социалистов, идеи социализма нашли свое успешное конкретное воплощение в жизнь. В день прилета Микояна в Токио с утра по решению руководства коммунистической и социалистической партий и Генерального совета профсоюзов к аэропорту Ханэда подтянулись плотные колонны людей с красными знаменами. К полудню на галереях аэропорта вырос целый лес красных знамен, а под ними распростерлись полотнища плакатов, на которых было написано: "Добро пожаловать, дорогой гость - товарищ Микоян!", "Братский привет Советскому Союзу!", "Да здравствует японо-советская дружба!" А когда самолет Микояна приземлился, то у его трапа выстроились как представители японских правительственных консервативных кругов, включая министра иностранных дел Косака Дзэнтаро и министра торговли и промышленности Сато Эйсаку, так и руководители оппозиционных сил: председатель Социалистической партии Каваками Дзётаро, председатель ЦК Коммунистической партии Носака Сандзо, руководители Генерального совета профсоюзов. С трибуны, построенной на поле аэродрома, Микоян приветствовал встречавших его государственных деятелей, политиков и демонстрантов и выразил надежду на дальнейшее развитие добрососедских и дружеских связей между народами двух стран. Торжественная встреча была устроена Микояну и на трассе, ведущей к зданию советского посольства, где остановился высокий советский гость. Десятки тысяч людей с красными советскими флажками и белыми с красными дисками в центре флажками Японии приветствовали Микояна на всем пути его движения по токийским улицам.
В последующие дни такие же теплые и торжественные встречи оказали японцы Микояну и в Осаке, и в Киото. Стоит, однако, упомянуть, что в те же дни и у здания советского посольства, и в отдельных пунктах на трассе движения машины Микояна с сопровождающем ее кортежем из тридцати машин с полицией, дипломатами обеих стран, газетными репортерами и телеоператорами наблюдались и небольшие по численности группы боевиков из ультраправых, антисоветских, черносотенных организаций, пытавшиеся выкрикивать какие-то оскорбления в адрес советского гостя и разбрасывать антисоветские листовки. Под предлогом защиты Микояна от возможных провокационных вылазок этих экстремистов на улицы Токио были выведены в те дни дополнительно довольно крупные контингенты полиции.
По решению посольства я был включен в состав лиц, сопровождавших Микояна при посещении им различных митингов, предприятий, учебных заведений и культурных центров. Следуя за Микояном в те дни, я своими глазами мог наблюдать то бурное проявление дружеских чувств к нашей стране и Микояну как к одному из ее наиболее влиятельных лидеров. На массовый митинг, посвященный встрече Микояна с японской общественностью, собрались в Токио многие тысячи людей. В основном это был актив коммунистической и социалистической партий. Нескрываемую симпатию к советскому гостю проявляли и многие видные представители японской интеллигенции. Убедительным подтверждением тому стала встреча Микояна с ректором и профессорами Токийского университета, на которой мне довелось присутствовать.
В те дни у меня невольно возникал вопрос: откуда взялось у японцев такое подчеркнуто теплое дружелюбие к нашей стране? И думалось мне, что это демонстративное дружелюбие было связано с глубоко засевшими в сознании миллионов японцев антиамериканскими настроениями. В этой показной демонстрации дружбы к нашей стране чувствовалось затаенное желание японских политиков показать американцам, продолжавшим в те годы сидеть, как говорится, на шее Японии, свое нежелание считаться с их антисоветским курсом, с их попытками принудительно втягивать Японию в "холодную войну" с Советским Союзом. Причем такое желание явственно проявляли тогда не только представители оппозиционных правительству общественных объединений, но и многие влиятельные представители японских правящих кругов.
Особенно явственно это проявилось тогда в поведении японских бизнесменов. Хорошо запомнилось мне посещение Микояном и нами всеми, его спутниками, осакского завода по производству телевизоров, принадлежавшего компании "Нэшнл", которую в то время возглавлял Мацусита Коносукэ, известный в Японии как "бизнесмен номер один", чьи ежегодные доходы несколько лет подряд превосходили доходы любого из японских предпринимателей.
По случаю приезда Микояна на завод над главным входом в заводское здание были вывешены советские флаги и плакаты с приветствиями на русском языке. Сам господин Мацусита вышел встречать Микояна у подъезда своего предприятия. Взяв на себя роль гида-экскурсовода, Мацусита повел советского гостя по цехам (мы, естественно, шли следом). При этом он обнаруживал знание в лицо и мастеров, и рядовых рабочих, а также детальное знание всех производственных процессов. Но более всего впечатлила меня и, как мне показалось, самого Микояна та предельная скромность, которую проявил господин Мацусита в беседах с высоким гостем. В пояснениях Мацуситы, дававшихся Микояну при осмотре цехов, не было ни капли хвастовства. Наоборот, упор делался на то, чего, по его мнению, не доставало на заводе. И тем не менее осмотр этого предприятия, работавшего с четкостью хорошего часового механизма, с продуманной до мелочей технологией всего производственного процесса при полном отсутствии лишних людей в цехах и коридорах и содержании в идеальной чистоте помещений, станков и комбинезонов рабочих, произвел на Микояна глубокое впечатление. С восторгом отзывался он во время последовавшего затем застолья о замечательных успехах, достигнутых Мацуситой и его помощниками в организации производства на предприятиях фирмы "Нэшнл".
Не могу не упомянуть и о моей беседе с Микояном, состоявшейся на следующий день в гостинице "Мияко" города Киото, где Микоян ночевал и должен был встретиться после полудня на пресс-конференции с большой группой журналистов. Собрав утром в одной из комнат гостиницы всех сопровождавших его советских журналистов, а также мидовских работников, включая заведующего дальневосточным отделом МИДа Тугаринова, Микоян попросил не дипломатов, а журналистов дать ему советы в связи с предстоявшей пресс-конференцией. Мне как старшему среди корреспондентов по чину и значимости моей газеты пришлось взять слово и от имени остальных коллег по перу обратить внимание на некоторые неприятные для Микояна аспекты освещения его визита в японской прессе. В частности, как помнится, я информировал его о том, что некоторые японские газеты преднамеренно отвлекали внимание своих читателей от той теплоты, с которой встречали тысячи японцев советского гостя, на подробное описание провокационных вылазок малочисленных ультраправых группировок, выдавая их голословно за проявление антисоветских настроений японской общественности. В подтверждение своих слов я раскрыл перед Микояном несколько японских газет, на одной из которых он был изображен в карикатурном виде как карлик с огромным носом, страшными усами и злыми глазами. В этой связи я посоветовал ему в своем выступлении на пресс-конференции подготовить достойный ответ на тот случай, если кто-либо из японских журналистов вознамерится озадачить его провокационными вопросами. Микоян внимательно посмотрел на карикатуру и кивком головы дал понять, что учтет мои предупреждения. Но на той же встрече меня позабавила любопытная деталь: один из охранников Микояна в чине генерала, а также какой-то ответственный работник МИДа тотчас же после беседы тихо, полушепотом высказали мне свое недовольство:
- Что за бестактность вы допустили! Зачем это понадобилось вам показывать Анастасу Ивановичу карикатуру на него?!
Спорить с ними тогда было бесполезно, и я ограничился лишь коротким возражением:
- Не вижу ничего в этом страшного: в интересах дела ему надо знать, как изображается его визит в Японии.
А вообще после визита Микояна я взял себе за правило, сколько возможно, избегать участия в сопровождении по стране прибывающих из Москвы государственных деятелей. Слишком уж много неприятных столкновений приходится выдерживать журналистам с их охранниками и другими сопровождающими их важными подхалимами. К тому же в дни путешествия Микояна по Японии мое самолюбие страдало и от постоянной необходимости бегать повсюду за высоким гостем вместе с толпой сопровождающих его лиц - бегать, уподобляясь собаке, следующей по пятам за хозяином.
Визит Микояна в Японию и его встречи с ведущими лидерами правительства и деловых кругов этой страны послужил началом целой серии советско-японских переговоров о расширении экономического сотрудничества двух стран. С этого времени в совместные экономические начинания наших стран стали втягиваться ведущие фирмы Японии, включая судостроительные, металлургические, машиностроительные и другие компании. Связь этих начинаний с визитом Микояна нередко была очевидной. Дело в том, что в своих беседах с влиятельными лидерами финансовой элиты Японии и владельцами отдельных крупных японских фирм Микоян сделал немало заманчивых для них предложений, хотя в дальнейшем отдельные предложения и не были реализованы в силу тех или иных обстоятельств. Именно Микоян пообещал, например, японцам проложить к берегам Японского моря из сибирской глубинки нефтепровод большого диаметра с целью перекачки значительной части нефти в Японию. Тогда же завязался разговор о крупномасштабных соглашениях о разработке природных ресурсов Сибири на компенсационной основе, а также начались переговоры о налаживании регулярного авиационного сообщения между двумя странами. Именно с этого времени, судя по всему, зародилась в умах членов Политбюро ЦК КПСС весьма радужная, но не очень реалистическая идея втягивания Японии в широкомасштабное хозяйственное сотрудничество с Советским Союзом с целью ослабления ее экономической привязанности к США и отказа от дальнейшего упрочения японо-американского сотрудничества. Однако попытки осуществления этой идеи вскоре уперлись в тогдашние ограниченные возможности нашей страны в деле быстрого освоения природных ресурсов Сибири.
Пребывание в Японии артистов МХАТ,
писателя К. Симонова,
первого космонавта Ю. Гагарина
Нормализация советско-японских отношений привела к небывалому наплыву в Японию советских артистов, деятелей культуры и других наших знаменитостей. Уже в 1958 году по приглашению японских посреднических фирм в Стране восходящего солнца успешно прошли гастроли труппы артистов Большого театра СССР и симфонического оркестра Ленинградской филармонии. Летом того же года в Токио при полном аншлаге гастролировали артисты советского цирка. Несколько раз цирковые представления этой труппы передавались по телевидению. На одном из спектаклей советских артистов побывал даже премьер-министр Киси Нобусукэ со своим внуком. В антракте он посетил руководителя труппы Бориса Эдэра и выразил ему свое искреннее восхищение мастерством советских артистов. Вскоре в Японию прибыл Государственный ансамбль народного танца под руководством Игоря Моисеева, и его спектакли тотчас получили восторженные отзывы тысяч и тысяч японских зрителей. А потом, где-то в 1960 году, по инициативе японских почитателей классического балета в Токио была создана Балетная школа имени Чайковского, главными преподавателями которой стали прибывшие специально в Японию на длительный срок педагоги Большого театра А. В. Варламов и С. М. Мессерер.
Но, пожалуй, самым выдающимся событием в театральной жизни Японии тех лет стали гастроли в Токио, Осаке и других городах основной труппы артистов прославленного Московского художественного театра имени М. Горького, приглашенного в Японию редакцией газеты "Асахи" - наиболее влиятельной из газет страны. Гастроли артистов МХАТа японская публика, и особенно деятели театра, ждали, по выражению одного из известных театральных критиков Ногути Есио, "с нетерпением, трепетом и волнением". Как писал тогда Ногути в статье, опубликованной в "Правде", в послевоенный период реалистические театральные школы обрели в Японии небывалую прежде популярность и завоевали огромное число своих поклонников. Но все эти школы, будь то любительские кружки или профессиональные театры, стремились в то время работать по системе одного из основателей МХАТа Константина Станиславского, имя которого было известно всей японской интеллигенции. Поэтому весь японский театральный мир жаждал посетить спектакли мхатовцев, и билеты на них были распроданы заранее с молниеносной быстротой.
Эффектно было и само прибытие труппы МХАТа на японскую землю. Она прилетела в Токио из Хабаровска на первом в мире реактивном лайнере "Ту-104", когда на японских аэродромах еще ни разу не приземлялись пассажирские реактивные самолеты. Уже по этой причине в день посадки "Ту-104" в токийском аэропорту Ханэда туда пришли посмотреть на нашу новую авиатехнику сотни любопытных японцев. Другие же сотни встречали знаменитых пассажиров этого лайнера - артистов Московского художественного театра. Для нас, проживавших в Токио советских людей, это был поистине радостный, волнующий день.
Торжественно встречали на галереях аэропорта прилет в Токио корифеев советского театрального искусства едва ли не все знаменитые актеры страны. Каждому из прибывших мхатовцев у трапа самолета красавицы в кимоно вручали по букету цветов, а затем в аэропорту состоялся многолюдный приветственный митинг. Отвечая на приветствия, директор Художественного театра А. Солодовников сказал тогда в своей речи: "На крыльях нашей туполевской чайки мы привезли в Японию горячий привет советских людей японскому народу, их страстное желание крепить дружбу и культурное сотрудничество между нашими соседними странами". Одним из японцев, встречавших советских гостей, был видный японский драматург Китамура Кихатиро. Стоя рядом со мной, он сказал мне тогда: "Я собираюсь посетить по два раза каждый спектакль Художественного театра. Его приезд имеет для нас, театральных работников Японии, исключительное значение. Я не сомневаюсь в полном успехе предстоящих гастролей Художественного театра у нас в стране".
И его прогноз полностью оправдался. С живейшим интересом были встречены японской публикой такие знаменитые спектакли театра как "Вишневый сад", "Три сестры", "На дне", а также до тех пор никому не известный новый спектакль "Беспокойная старость" советского драматурга Л. Рахманова. Под большим впечатлением от этого спектакля, о котором японцы ранее ничего не слышали, видный японский консервативный писатель Ивата Тое, никогда прежде не отзывавшийся хорошо о Советском Союзе, выступил в газете "Иомиури" со статьей о гастролях мхатовцев, в которой писалось: "Глядя на сцену, я убедился, что игра актеров и вся постановка были в высшей степени блестящими... С первого же взгляда стало ясно, что по своему мастерству они занимают первое место в мире".
Но особо восторженные отклики вызвал у японцев спектакль "Три сестры", в котором наряду с известными мастерами А. Грибовым, В. Масальским, А. Зуевой и В. Поповым выступило тогдашнее молодое поколение мхатовцев: К. Иванова, М. Юрьева, Р. Максимова и другие. Японский режиссер Сугихара Такаси писал тогда: "После просмотра спектакля "Три сестры" я пришел к выводу, что это одно из величайших произведений мирового сценического искусства. Всю изумительную силу воздействия спектакля на зрителя можно понять, лишь присутствуя в зрительном зале и испытывая ее на себе самом... Спектакль "Три сестры" - это та вершина, достижение которой мы должны сделать целью нашего творчества" ("Правда", 31.12.1958).
За время своего пребывания в Японии мхатовцы показали 35 спектаклей, на которых побывали более шестидесяти тысяч зрителей. Спектакли были засняты на кинопленку и уже потом, после отъезда советских артистов на родину, по нескольку раз передавались по телевидению: их посмотрели миллионы японских телезрителей. Это был поистине триумф советского сценического искусства.
Еще будучи студентом, я полюбил МХАТ. Спектакли и актеры этого театра мне нравились более всего. Знал я с тех пор по фамилиям и в лицо всех его ведущих актеров. Поэтому в Токио я не упустил возможности побывать не только на всех спектаклях МХАТа, но и за кулисами и познакомиться с теми актерами, которые оставили у меня ранее наибольшее впечатление. Неожиданно я обнаружил тогда и их готовность общаться со мной, что объяснялось просто: едва ли не все они были людьми тщеславными, а потому постоянно хотели узнать от меня, что сообщалось в "Правде" об их гастролях и кто из них поименно упоминался на страницах моей газеты, а также и в японской прессе. Их интерес ко всему этому был естественным для людей их профессии. Такова уж профессия актера: личная популярность и слава остаются и в наши дни его хлебом насущным, без которого его творческая жизнь угасает, теряет смысл и нужный эмоциональный накал.
Чтобы найти точки соприкосновения, я приглашал некоторых из них в токийские и осакские ночные клубы и кабаре, куда им трудно было попасть хотя бы по финансовым соображениям, а других, главным образом женщин, в универмаги, где они делали какие-то покупки. Так некоторые дни и вечера я брал на свое попечение Станицына, Тарасову, Зуеву, Березовскую, Яншина, Масальского и других. Принимали они, однако, мои проявления внимания к ним как должное и от общения со мной жаждали более всего лишь одного: чтобы в моих сообщениях в "Правду" были бы упоминания их фамилий и лестные отзывы об их игре. При этом я обнаружил, что вся труппа состояла из отдельных приятельских компаний, ревниво, а подчас и недоброжелательно относившихся одна к другой. Женщины, как и все прочие наши командировочные, были в свободные часы поглощены покупками, а мужские компании предпочитали на отдыхе либо погулять по японским вечерним кварталам, либо побывать на каком-нибудь застолье, либо выпить и закусить в узком кругу друзей в своих гостиничных номерах. Все они были, несомненно, яркими, одаренными личностями, но многие из них все-таки на сцене выглядели более одухотворенными и умными, чем в жизни. Но увидел я среди них и поистине выдающихся людей. Огромное впечатление произвел на меня тогда актер В. Орлов - человек большого ума и высокой духовной культуры.
С особым интересом я наблюдал за Аллой Константиновной Тарасовой, имя которой стало тогда для Художественного театра таким же символом, как чайка на его занавесе. С ней почему-то другие актеры считались не менее, чем с директором Солодовниковым, вроде бы, как мне сказали, потому что в то время она была парторгом театра. Тогда Тарасова была уже не молода, а в поведении ее чувствовался властный характер. В памяти у меня остался один связанный с ней эпизод. Мы ехали с ней в машине в какой-то особый, рекомендованный ей кем-то фирменный магазин. Шофер корпункта Сато-сан сбился почему-то с пути, остановил машину и обратился к шедшей по тротуару японке с расспросами. Когда японка стала давать очень смутную и непонятную информацию, мы предложили ей сесть в машину и показать шоферу, куда надо ехать. Она согласилась, мы поехали, а Тарасова, сидевшая рядом со мной на заднем сиденье, попросила меня сообщить японке о том, с кем она едет в одной машине. Я сообщил. Японка сделала большие глаза и с изумлением на лице уставилась на Аллу Константиновну: "Неужели вы и есть та самая великая Тарасова?"
Когда мы прибыли в нужное место, то японка поспросила у меня визитную карточку с телефоном и адресом корпункта. Спустя два дня в корпункт почтальон принес небольшую завернутую в красивую обертку коробочку, перевязанную алой шелковой лентой в виде бантика. Согласно надписи на коробочке она была предназначена для Тарасовой. На следующий день я передал коробочку великой актрисе, объяснив, что это подарок от японки, показавшей нам дорогу. Алла Константиновна тотчас же раскрыла коробочку и... увидела там глиняную фигурку голенького японского мальчика с непомерно большой комичной головой. На лице ее появилось недоумение: видимо, она предполагала, что в столь нарядных коробочках дарятся в Японии драгоценности.
- Что это наша попутчица принесла? - спросила она меня.- Как это понимать - как шутку или насмешку?
- Да нет же,- успокоил я ее,- это обычный для японцев памятный сувенир. Посылают здесь такие сувениры как знак уважения к тем, кому они предназначены.