Все вместе на двух машинах мы прибыли в корреспондентский пункт "Правды", находившийся теперь несколько дальше от советского посольства, чем прежний корпункт, минутах в 20-30 ходьбы,- на той же, что и наше посольство улице, в квартале Акасака Хаттёмэ.
Теперь корпункт "Правды" был не дом-особняк, как прежде. Он находился в шестиэтажном здании, одна из четырехкомнатных квартир которого использовалась и под служебные и под жилые помещения. Здание называлось по-японски Аояма Дайити маншен и считалось по тем временам весьма престижным, многоквартирным домом, предназначенным для состоятельных людей. Первый этаж этого дома занимал нарядный вестибюль с помещениями для работников администрации и дежурных вахтеров. Чтобы попасть в помещение корпункта "Правды", находившееся на третьем этаже, надо было пройти в глубь вестибюля и затем подняться либо на лифте, либо по лестнице. Рядом с корпунктом на одной и той же лестничной площадке находилась еще одна квартира, в которой жил тогда какой-то американский бизнесмен.
Мой предшественник Аскольд Бирюков, как я быстро убедился, облюбовав "Аояма Дайити маншен", сделал очень удачный выбор. Корпункт "Правды" оказался, пожалуй, в одном из удобнейших для корреспондентской работы районов Токио. В десяти минутах езды от него находилось здание японского парламента, а в пятнадцати минутах - корпуса основных правительственных министерств и ведомств. Почти на равном расстоянии в двадцати минутах езды находились три самых оживленных торговых и увеселительных квартала японской столицы: Гиндза, Синдзюку и Сибуя. Напротив здания корпункта на противоположной стороне широкой улицы Аояма Дори в тенистом парке за каменными стенами был расположен дворец наследного принца, охранявшийся денно и нощно полицией. С корпунктом соседствовало большое число магазинов и лавок, а неподалеку, в районах Акасака и Роппонги, находились многолюдные вечерние кварталы с кафе, ресторанчиками и закусочными, где до поздней ночи можно было гулять, наблюдая веселое вечернее времяпрепровождение японцев. Было место и для дневных прогулок в знойные дни - тихий зеленый массив центрального кладбища Аояма боти.
Удачной оказалась и внутренняя планировка помещения корпункта. Свой рабочий стол с телефоном, книжный шкаф и сейф, как и мой предшественник, я поставил в самой маленькой из четырех комнат вдали от входной двери - рядом со спальной комнатой. А две комнаты у входа остались предназначенными для служебных целей: в одной из них находились столы японских работников корпункта: секретаря-референта и шофера, а другая, самая большая, стала гостиной, предназначенной для приема посетителей. Там находились диван, кресла, сервант и телевизор. Хозяйственная хватка Бирюкова проявилась и в том, что стоянку для машины корпункта он заполучил у администрации дома рядом с выходом во двор под бетонным навесом, что позволяло владельцу корпункта садиться в машину не опасаясь дождя.
Помощники-японцы были у меня новые: и секретарь-референт, и шофер. Их взял на работу еще Всеволод Овчинников. О секретаре Накагава Кэнъити мне предстоит писать еще не раз. Тогда он мне понравился: молодой, расторопный, предусмотрительный. Будучи выпускником Московского университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы, Накагава не только хорошо владел русским языком, но и ясно представлял себе духовный мир и бытовые потребности наших людей, как и те политические установки, с которыми они приезжали в Японию. В ходе предшествовавшей работы с Овчинниковым и Бирюковым он вполне усвоил, какие стороны общественной жизни Японии интересовали корреспондентов "Правды" прежде всего. Такой навык был очень важен и при ежедневном просмотре японских газет, и при подборе тех авторитетных японских деятелей, к которым следовало обращаться с просьбами об интервью в случае каких-либо чрезвычайных событий. Выполнял Накагава-сан свою работу оперативно и добросовестно. Поначалу его взгляды на ход международных событий вроде бы совпадали с моими. А что касается деятельности компартии Японии, которой он как будто сочувствовал, то я старался избегать разговоров с ним на эту тему.
Понравился мне и новый шофер корпункта благообразный семидесятилетний старик Айко-сан (имени не помню). Находясь в дневные часы в помещении корпункта, он старался не сидеть сложа руки: то наводил блеск на капоте машины, то занимался уборкой помещения, то помогал Накагаве резать газеты и делать досье из газетных вырезок. Сын Айко-сана, как я с удивлением узнал, был президентом какой-то небольшой фирмы и не раз предлагал отцу уйти на покой и жить на его средства. Но такая зависимая жизнь, как объяснил мне Айко-сан, не отвечала его убеждениям и морали. Правда, спустя год-полтора после скоропостижной кончины своей любимой жены-старушки Айко-сан потерял интерес ко всему, загрустил, заболел и попросил освободить его от работы. После этого мне пришлось принять на работу другого японца-пенсионера Накадзаву, который и выполнял шоферские обязанности на протяжении всего моего тогдашнего пребывания в Японии.
Моими коллегами по журналистской работе в Токио стали в те годы отчасти уже знакомые мне люди. О Викторе Зацепине, бывшем моряке торгового флота, потом выпускнике Московского института востоковедения, а потом бессменном работнике ТАСС, я уже упомянул. В те годы среди корреспондентов по длительности пребывания в Японии его можно было считать ветераном номер один. С ним еще с конца 50-х годов у меня сохранились добрые доверительные отношения: совпадали наши взгляды и на обстановку в Японии, и на различные политические проблемы в нашей стране, и, в частности, на косность кремлевского руководства в подходах к решению конкретных вопросов советско-японских отношений. С другими тассовскими корреспондентами мои контакты были довольно ограниченными, за исключением лишь Михаила Демченко, с которым мы раза два совершали совместные поездки в отдаленные районы Японии.
Моим соседом по дому оказался собственный корреспондент "Известий" Вадим Кассис: известинский корпункт находился в том же здании Аояма Дайити Маншен, что и корпункт "Правды", только в другой секции и этажом выше. Кассис, мой ровесник, не знал японского языка, никогда ранее о Японии не писал, но по какой-то причине, скорее всего в силу приятельских отношений с руководством редакции "Известий", он оказался-таки в Японии. Правда, английским языком Кассис владел свободно. Пробелы же в своей японоведческой подготовке он восполнял бойкостью своего журналистского пера и умением быстро схватывать суть происходивших вокруг него событий. Надежным его помощником в работе стал секретарь корпункта "Известий" японец Кудо-сан опытный знаток русского языка, влюбленный почему-то в нашу страну еще с юношеских лет. В своих контактах с соотечественниками Кассис тяготел к посольству СССР, где он расположил к себе тогдашнего посла О. А. Трояновского и его супругу и по вечерам нередко проводил время в их компании. В японские дела Кассис глубоко не вникал, относясь ко всем японцам скептически, а чаще всего был склонен позлословить и рассказать о них что-нибудь забавное и смешное. Спустя года два его, правда, сменил другой известинский корреспондент Юрий Бандура - журналист иного склада, владевший японским языком, мечтавший о научной работе и намеревавшийся написать диссертацию по довоенному периоду истории Японии. Его публикации в "Известиях" были более содержательными, чем у Кассиса, но от углубленного изучения Японии его то и дело отвлекала молодая жена Вета, постоянно устраивавшая в помещении корпункта "Известий" застолья с посольскими и торгпредскими знакомыми. Меня такие застолья никогда не привлекали, а поэтому мои контакты с Бандурой были довольно редкими, хотя мы и жили в одном доме.
Очень общительным оказался корреспондент газеты "Труд" Михаил Абдрахманов - обрусевший татарин, попавший в Токио так же случайно, как и Кассис, но быстро и глубоко вжившийся в японскую среду. По его инициативе у нас с ним наладились довольно тесные контакты. Обычно его интересовали мои оценки событий и та информация, которую я посылал в "Правду" для публикации. Не владея японским языком, Абдрахманов тем не менее опередил всех других проживавших в Токио советских граждан в знании торговой жизни и злачных мест японской столицы. Причиной тому были частые приезды в Токио различных профсоюзных делегаций, для которых Абдрахманов по просьбам московской редакции газеты "Труд" становился обычно чем-то вроде гида. То и дело в дневные часы препровождал он членов этих делегаций в магазины, где по дешевым ценам продавались товары, интересовавшие наших соотечественников, а в вечерние часы присутствовал на пирушках делегатов с японскими профсоюзными боссами. Из-за этой постоянной занятости с делегациями Абдрахманов не мог внимательно следить за событиями в Японии и печатался в "Труде" довольно редко. Но никто в редакции этой газеты не был на него в претензии.
Сблизили нас с Абдрахмановым несколько совместных поездок по Японии. Планировал обычно эти поездки я, а Абдрахманов охотно соглашался с моими предложениями, ибо для него в одиночку такие выезды были бы трудноваты из-за проблем как с японским, так и с английским языком. Для меня же путешествовать вдвоем было в ряде отношений удобнее, чем одному, да и веселее. Так с Абдрахмановым и Демченко зимой 1975 года мы побывали на Хоккайдо, включая города Саппоро, Кусиро и Немуро. Летом того же года вместе с Абдрахмановым и примкнувшим к нам Кассисом мы побывали на Окинаве, а в последующие годы вдвоем совершили из Кагосимы морской вояж на острова Амамиосима. Позднее на моей машине мы, также вдвоем, пересекли Японию с востока на запад и несколько дней знакомились с жизнью городов на побережье Японского моря.
Спустя год после моего приезда в Японию туда же прибыл Владимир Цветов, сменивший в качестве собственного корреспондента Гостелерадио Анатолия Овсянникова - талантливого журналиста-полиглота, вскоре после возвращения на родину погибшего под Москвой в результате автомобильной катастрофы. В то время мы нередко встречались с Цветовым, а еще чаще вели разговоры по телефону, обмениваясь впечатлениями и мнениями по разным вопросам, связанным с ходом событий в Японии. Тогда наши взгляды и оценки обычно совпадали, и мне в голову не могло прийти, что спустя пятнадцать лет мы бесповоротно разойдемся с ним во взглядах на советско-японские отношения и на события в нашей стране.
Но чаще всего я проводил свое свободное время с моим другом юности Виктором Денисовым, занимавшим в то время пост советника посольства по экономическим вопросам. По воскресным дням в семейном составе, пока жена, сын и дочь находились со мной в Японии, мы выезжали с Виктором и его супругой Ларисой либо на побережье океана - в Камакуру, либо в горы - в район Хаконэ. Наши совместные выезды на отдых за пределы Токио продолжались и потом, когда по окончании годового академического отпуска мой сын Михаил уехал в Москву, а вскоре вслед за ним, чтобы не оставлять его там одного, возвратились на длительное время туда же жена и дочь. В их отсутствии, продолжавшемся более двух лет, наша старая студенческая дружба с Денисовым стала еще крепче.
Это было время, когда недостатка в приятелях и знакомых я не испытывал, хотя, казалось бы, жил тогда в Японии один, без семьи. В те годы в Токио в научные командировки и в составе делегаций без конца приезжали московские знакомые, которым я всегда старался помочь в меру своих возможностей. В числе этих знакомых были мои давние друзья-востоковеды: Д. В. Петров, Г. Ф. Ким, Н. И. Чегодарь, Н. В. Солнцева, О. В. Меликсетов, Б. В. Раскин, О. Н. Дрейер, В. Т. Веселов и многие-многие другие.
Довольно часто приходилось мне бывать тогда и в посольстве, особенно после того как на одном из перевыборных "профсоюзных" (партийных) собраний меня избрали в профком (партком) советской колонии и я стал выполнять обязанности заместителя секретаря профкома по идеологической работе (не только в Японии, но и в других зарубежных странах корреспондентам "Правды" чаще других доверяли подобные партийные поручения).
В то время довольно часто встречался я и с послом Советского Союза в Японии Олегом Александровичем Трояновским. Первые встречи с ним состоялись еще в дни моих приездов в Японию в качестве заведующего отделом Японии Института востоковедения АН СССР в научные командировки, а также для чтения лекций в дни Осакской выставки "ЭКСПО-70". По приезде в Японию на работу собственным корреспондентом "Правды" я встречал Трояновского довольно часто. Посольское руководство нередко приглашало меня на узкие совещания, проводившиеся послом, а как-то раз супруги Трояновские пригласили меня с женой на ужин в своей квартире на территории посольства. Но особой близости на семейном уровне у нас с ним так и не возникло.
Отличительными чертами характера Олега Александровича были его врожденная интеллигентность, безупречная воспитанность, неизменная приветливость и улыбчивость со всеми, с кем бы он ни общался, завидное умение не поддаваться эмоциям и проявлять выдержку и невозмутимость в любых ситуациях. Бросалась в глаза его редкая способность схватывать на лету мысли своих собеседников, сочетавшаяся с еще более удивительной способностью избегать в беседах с кем-либо открытых столкновений во мнениях и растворять разногласия в шутках, переключая беседы на иные темы. За всем эти дипломатическим мастерством крылся огромный предшествовавший жизненный опыт Олега Александровича, многие годы работавшего либо личным секретарем, либо переводчиком высших руководителей нашей страны, включая И. В. Сталина, В. М. Молотова, Н. С. Хрущева и А. Н. Косыгина.
Проницательный ум, разносторонние интересы, эрудиция и острая наблюдательность в сочетании с тонким юмором привлекали к нему людей. Беседуя с людьми, он умел терпеливо и внимательно слушать их, делая вид, будто ему очень интересно все, о чем они говорили.
Не чужды были ему и иронические отзывы о тех людях, которые ему были почему-либо неприятны. Но ирония эта была очень тонкой, едва уловимой. Помнится, например, что не очень гладко складывались у него отношения с советником-посланником Иваном Цехоней, человеком со сложным и неуживчивым характером. К тому же амбициозный Цехоня, считавший себя знатоком японского языка, задел каким-то образом самолюбие Трояновского, блестяще изъяснявшегося по-английски, но не владевшего японским языком, хотя и помнившим довольно много японских слов и выражений. Ведомы были Трояновскому, в частности, слово "коси", означавшее в переводе "советник-посланник", и почти созвучное с ним слово "скоси", означавшее "мало, чуть-чуть, едва-едва". И вот как-то, когда в кабинете посла в отсутствии советника-посланника Цехони зашла речь о нем, Трояновский с шаловливым выражением лица стал вдруг повторять на все лады два упомянутых японских слова, пытаясь при этом увидеть некий смысл в их сочетании:
- Смотрите,- сказал он с улыбкой,- если поставить рядом "скоси" и "коси" и перевести это на русский язык, то получится "едва-едва советник-посланник". Интересно, не правда ли? Только при Иване Николаевиче Цехоне не произносите два этих слова в таком сочетании. А то обидится...
Трояновский пробыл в Японии во главе посольства едва ли не дольше всех советских послов - около восьми лет. Тем не менее искреннее сожаление по поводу его отъезда выражали и японские государственные деятели, и члены иностранного дипломатического корпуса, и сотрудники посольства. Его прощальные встречи с представителями японской общественности продолжались изо дня в день в течение двух недель вплоть до момента отъезда в Москву. Накануне отъезда на собрании коллектива советской колонии он, прощаясь с присутствующими, сказал:
- Я покидаю Японию с двойственным чувством: с одной стороны, меня радует возвращение в Москву, а с другой, мне грустно расставаться со всеми вами. То же самое я говорил в минувшие дни и на прощальных встречах и с японцами, и с иностранцами, и с соотечественниками и говорил, по-видимому, так часто, что даже мой шофер Толя, уезжающий вместе со мной, теперь всем своим друзьям в посольстве тоже говорит, что он покидает Японию с "двойственным чувством".
Уже в первые годы своего второго пребывания в Японии я не переставал с удивлением и завистью наблюдать громадные перемены в жизни японцев, происходившие по мере того, как стремительно развивалась экономическая мощь этой страны. Япония 70-х годов, как в центре, так и в провинции, была уже не той, какой она виделась мне в конце 50-х - начале 60-х годов. Быстро преображались центральные кварталы Токио: там появились первые красавцы-небоскребы, над многими улицами распростерлись бетонные ленты скоростных автострад. Универсальные магазины в торговых районах города ни по внешнему облику своих фасадов и витрин, ни по уровню сервиса, ни по обилию и качеству товаров уже не уступали универмагам Парижа, Лондона и Нью-Йорка. В потоках машин на улицах стали преобладать комфортабельные машины японского производства. В провинциальных городах появились современные многоэтажные административные здания. Даже в глубинке стали появляться отели европейского типа, постепенно вытеснявшие с центральных улиц прежние неуютные японские гостиницы-"рёкан", в которых водились крысы, а постояльцы спали без кроватей на тюфяках-футонах, положенных на половые соломенные циновки-татами.
Изменился и внешний облик японцев не только в столице, но и в провинциальных поселках и деревнях. Прежние скромные одежды национального покроя стали редкостью. Зато молодежь, да и люди средних лет стали повсеместно носить джинсы и спортивные костюмы. В городах появились американского типа закусочные с теми же, что и в США, названиями: "Макдональдс", "Кэнтакки фрайд чикэн" и т.д.
Уже тогда значительно увеличилось по сравнению с прежними временами число японцев, выезжавших за рубеж в качестве туристов. Если десять-двенадцать лет тому назад телевизоры считались в жилых квартирах символом материального благополучия, то в середине 70-х годов они стали неотъемлемой частью повседневного быта едва ли не всех японских семей. Дома рядовых обывателей наполнялись всевозможной бытовой техникой: холодильниками, телевизорами, радиоприемниками, магнитофонами и, уж конечно, фотоаппаратами.
Перемены в повседневной жизни миллионов японских обывателей, наблюдавшиеся в 70-х годах, при сравнении с периодом 50-х - 60-х годов были, естественно, следствием общего повышения доходов японского населения. Под нажимом японских профсоюзов, ежегодно предпринимавших общенациональные забастовочные "весенние наступления" на позиции властей и предпринимателей, реальная зарплата людей наемного труда в Японии в те годы постепенно росла. В сознании той части японских рабочих и служащих, которые были объединены в профсоюзы, поэтому укоренилась еще более, чем прежде, идея необходимости постоянного силового давления на предпринимателей с целью изъятия у них для своего личного потребления как можно большей доли прибылей. И это профсоюзам тогда удавалось, поскольку доходы японских предпринимателей в силу ряда благоприятных обстоятельств росли.
На этом фоне в корреспондентском пункте "Правды", как и в других советских учреждениях, где работали по найму японские граждане, стали возникать проблемы, которых не было лет десять тому назад. Так, следуя примеру своих соотечественников, мой секретарь-переводчик Накагава в периоды "весенних наступлений" японских профсоюзов заводил и со мной разговоры о повышении зарплаты ему и шоферу корпункта. По его подсчетам повышение должно было быть пропорционально тому росту зарплаты, которого добивались профсоюзы служащих японских государственных предприятий. При этом до сознания Накагавы-сана как-то не доходило, что бюджет корпункта "Правды" определяется не в Токио, а в Москве вне связи с "весенними наступлениями" японских профсоюзов и что в вопросах зарплаты как своей, так и японцев я был жестко ограничен финансовой сметой корпункта, нарушить которую не мог. Но не мог я и игнорировать эти вежливые, но настойчивые пожелания. Чтобы повысить заработную плату японцев, мне приходилось в соответствии со сложившейся тогда практикой писать в Москву в адрес редакции развернутые письма-ходатайства с приложением газетных статей с сообщениями о том, насколько повысилась зарплата японцев, а также соответствующих справок консульского отдела посольства СССР о динамике зарплаты в японских учреждениях. Решения по этим ходатайствам принимались в Москве с участием ответственных работников министерства финансов и не сразу, а спустя многие месяцы. Естественно, что речь шла лишь о японских гражданах.
Что же касается повышения зарплаты советских граждан, включая журналистов, дипломатов и других категорий работников, то ни о каких индивидуальных просьбах такого рода не могло быть и речи. Уровень зарплаты всех советских граждан, находившихся на работе в Японии, как и в других зарубежных странах, менялся в сторону повышения не чаще, чем раз в 10-15 лет в соответствии со специальными решениями министерства финансов. В результате такой практики зарплата японцев, работавших в советских учреждениях, повышалась значительно быстрее, чем зарплата наших сограждан. Так при сравнении уровней зарплаты советских и японских работников корпункта "Правды" в 1957-1962 годах и в 1973-1979 годах картина получалась следующая: тогда в годы моей первой длительной командировки в Японию моя зарплата была 208 тысяч иен, в то время как секретарь-переводчик Хомма-сан получал 50 тысяч иен, а шофер Сато-сан - 25 тысяч иен (жалованье японского премьер-министра определялось тогда в 250 тысяч иен). А спустя десять лет, в 1973-1979 годах, моя зарплата была 245 тысяч иен, в то время как секретарь-переводчик Накагава-сан получал уже 180 тысяч иен (жалованье же премьер-министра Японии стало превышать тогда миллион иен). Вот какие любопытные подвижки выявились в те годы в размерах доходов советских и японских работников тех наших учреждений, которые находились в Токио и других японских городах.
Я привожу эти цифры лишь потому, что они служили наглядной иллюстрацией тому, как постепенно замораживался уровень доходов советских людей в Японии в сравнении с уровнем доходов японских граждан. Происходило это в силу целого ряда причин, но прежде всего потому, что экономика Японии развивалась в предыдущие годы беспрецедентно высокими темпами, значительно превосходившими темпы роста экономики Советского Союза, хотя прямой зависимости роста доходов японских трудящихся от темпов роста валового национального продукта страны не существовало.
Изменение в уровнях доходов японского населения и советских граждан, работавших в Японии, заметно сказалось на качестве и стиле жизни последних. В 70-х годах наши соотечественники в Японии, включая работников посольства, торгпредства и моих коллег-журналистов, стали жить скромнее и более замкнуто, чем это было в первые годы после нормализации советско-японских отношений: почти прекратились посещение ими в семейных составах дорогих ресторанов, перестали они заказывать себе костюмы у известных японских портных, не столь часто, как прежде, пользовались услугами такси, реже собирались компаниями на большие застолья, а молодые, прыткие мужья даже при отсутствии в Токио их жен навсегда забыли о тайных знакомствах с японскими красотками из ночных клубов и кабаре.
Конечно, по сравнению с уровнем жизни соотечественников в Советском Союзе наши люди, работавшие в Японии, жили и тогда вполне безбедно, точнее, гораздо лучше, чем их родные и близкие на Родине. И все-таки мысли большинства из них все более сосредотачивались в те годы на том, как использовать свои валютные накопления в иенах так, чтобы превратить их либо в рубли, либо в дефицитные товары, пользовавшиеся в Советском Союзе повышенным спросом. Использование иен и долларов на советском внутреннем рынке было запрещено, а обмен их на рубли в специальном банке производился по крайне заниженному курсу. Поэтому перевод имевшихся накоплений в Москву достигался либо покупкой чеков Внешпосылторга, принимавшихся тогда в Москве валютными магазинами "Березка" в виде платы за дорогие дефицитные товары, либо провозом в Союз в качестве личного имущества всевозможной дорогой электронной аппаратуры, модных тканей или предметов роскоши, которые потом с выгодой продавались соотечественникам.
Но как бы там ни было, в 70-х годах большинство советских граждан расходовали в Японии свои личные валютные сбережения гораздо экономнее и рациональнее, чем это было лет 10-12 тому назад.
Зато по-прежнему экономия не очень соблюдалась в тех случаях, когда дело касалось представительских и прочих служебных расходов. Как и раньше, в посольстве время от времени устраивались для японцев многолюдные приемы со столами, ломившимися от обильных угощений и напитков. Щедро угощали японских гостей и те ведомства, которые располагали крупными валютными средствами, предназначенными на представительские расходы. Так что в общем и целом пребывание советских людей в Японии являло собой для японцев странную и малопонятную картину одновременного сочетания экономии и мотовства, разбираться в которой и понимать ее смысл могли лишь те немногие из японских знатоков нашей страны, которые долгое время терлись около советских людей.
Наиболее проницательными и осведомленными в этом отношении были тогда, пожалуй, японские бизнесмены средней руки, чьи фирмы делали ставку на постоянные деловые связи с теми или иными советскими ведомствами или хозяйственными организациями. Как показывали мои наблюдения, при общении с нашими людьми японские владельцы таких фирм главный упор делали на совместные походы в дорогие рестораны, сауны или ночные клубы, что неизбежно вело к появлению у наших представителей хозяйственных ведомств пристрастного отношения к тем или иным японским фирмам, как и к отдельным бизнесменам. Японские фирмачи-любимчики, сумевшие лучше других обработать таким образом нашу сторону и убедить ее в своем ревностном стремлении к упрочению деловых связей с Советским Союзом, получали от обласканных ими дипломатов и чиновников министерства внешней торговли наибольшие выгоды по сравнению с другими. Им представлялись более крупные квоты на вылов краба и лосося, большие по объему и более выгодные по цене поставки сибирского леса, а также большие квоты на экспорт в Советский Союз японских швейных изделий, бытовой техники и прочих товаров широкого потребления.
Среди нескольких сот советских граждан, проживавших в 70-х годах в Токио, Осаке и в Саппоро (в двух последних городах к тому времени были учреждены консульства), с японскими фирмачами, занятыми в торговле с нашей страной, контактировало повседневно не так уж много людей - десятка два-три. В основном это были работники торгпредства. Зато едва ли не все наши соотечественники интенсивно общались с теми японскими торговцами, которые специализировались в Токио на продаже всевозможной бытовой техники, пользовавшейся в нашей стране повышенным спросом. Таких торговцев в японской столице было немного: в те годы всего трое. Лавочка одного из них, известного всем нашим людям по прозвищу Еж, находилась в районе Акихабара самом большом в мире скопище сотен оптовых лавок, специализировавшихся на продаже бытовой электронной аппаратуры. Лавка другого, по фамилии Уэхара, соседствовала с деловым и вечерним кварталом Акасака, а третий, по фамилии Хасимото, вел торговлю минутах в пяти от корпункта "Правды" рядом с перекрестком Аояма Иттёмэ. В этих трех лавках делали свои покупки едва ли не все наши соотечественники, прожившие в Токио. Объяснялось это тем, что далеко не вся японская бытовая техника годилась для использования в Советском Союзе по причине того, что основная масса этой техники была рассчитана на иное, чем у нас, напряжение в электросетях, на иные диапазоны радиоволн, на иные строки телеэкранов. И только в эти три лавки поставляли японские фирмы "Нэшнл", "Сони", "Хитати", "Тосиба", "Шарп" и другие продукцию, предназначенную специально для Советского Союза и соседствовавших с ним социалистических стран. Скучной обязанностью едва ли не всех из нас, постоянно проживавших в Токио, стали в те годы походы в эти лавки в роли посредников и консультантов со всеми приятелями-москвичами, приезжавшими в Токио на короткое время, ибо, как правило, никто из них без покупки японской электронной аппаратуры на Родину не возвращался. Мое присутствие, как и других посольских и торгпредских старожилов, при покупках приятелями различной техники позволяло неопытным приезжим получить некоторую скидку в цене и гарантировало их от того, что им сбагрят что-нибудь недоброкачественное в расчете на их безотлагательный выезд из Японии.
Но самым неприятным занятием с московскими друзьями и знакомыми в дни их кратковременных приездов в Японию были для меня посещения по их просьбам района Бакуратё, где и по сей день сосредоточены оптовые магазины, снабжающие владельцев мелких столичных лавочек различными швейными изделиями и галантерейными товарами без соответствующих коммерческих наценок. Район этот становился заранее известен большинству наших соотечественников, летевших и плывших в Японию, и когда они приезжали, то отвязаться от совместного похода с ними в названный район бывало иногда невозможно. Не мог же я обижать приезжавших, объясняя им, что мне не хотелось лишний раз испытывать моральное унижение, с которым сталкивались наши соотечественники в этом районе. Дело в том, что большинство хозяев и продавцов названных оптовых лавок продавали там свои товары лишь оптом, а не в розницу, и притом постоянным клиентам. Но неодолимое желание наших приезжих купить там всякую всячину дешевле, чем в обычных японских магазинах, побуждало их вопреки предупреждениям целыми группами вваливаться в лавки оптовиков и выпрашивать у них согласие на поштучную продажу рубашек, кофточек, спортивных костюмов, атташе-кейсов и т.д. Кончались такие выпрашивания иногда удачно, а иногда грубым выдворением горе-покупателей из подобных лавок. Но все равно в последующие дни в те же лавки направлялись другие группы наших соотечественников, все с тем же расчетом на дешевые покупки. И вновь не всем, но кому-то что-то, в конце концов, удавалось купить. Но ценой какого унижения! Хозяева многих оптовых лавок в квартале Бакуратё, завидев наших соотечественников, имели обыкновение демонстративно поворачиваться к ним спиной, не отвечая на вопросы, а на дверях некоторых из этих лавок нередко можно было прочесть выразительные надписи на русском языке: "Товары в розницу не продаем. Не заходите в наш магазин". Так было и в 70-х, и в 80-х годах. Только в последние годы с переходом нашей страны к так называемой "рыночной экономике", с повальным наплывом "челноков" на рынки Москвы и других городов интерес наших визитеров на Японские острова к оптовым рядам квартала Бакуратё заметно притупился. И дай бог, чтобы в этом квартале навсегда исчезли бы всякие позорные надписи на русском языке.
Кстати сказать, во времена Трояновского на территории посольства возник как бы в противовес японским оптовикам небольшой посольский кооперативный магазинчик, торговавший без коммерческих наценок кое-какой бытовой техникой, одеждой, сигаретами и т.п. Но торговля в нем шла с перебоями, ходкие товары то и дело исчезали с прилавка, а близкие подруги продавщицы и "влиятельные лица" затем получали эти товары из-под прилавка точь-в-точь как это практиковалось в отечественной торговле. Можно было только удивляться, как на маленькой территории посольства среди изобилия товаров в окружавших посольство токийских магазинах удавалось все-таки нашим торговым работникам создавать для своих соотечественников какие-то товарные дефициты!
Ну а на что хотели потратить свои валютные сбережения, приезжавшие на короткие сроки в Японию соотечественники? Я не встречал среди них никого, кто бы подобно заезжим американцам покупал бы дорогие экзотические сувениры: старинные гравюры, бронзовые статуэтки или художественные произведения мастеров японской керамики. На покупки таких дорогих сувениров у наших командировочных, включая как рядовых представителей "среднего класса", так и высокопоставленных начальников, как правило, валютных средств не было. Те валютные суммы, которыми они располагали, были по японским понятиям весьма ограничены. Да и запросы у них за редким исключением были почти одинаковыми. Нельзя верить тем из нынешних писак-"демократов", которые пытаются внушить незнакомой с советским прошлым молодежи мысль, будто "верхи" советского общества утопали в роскоши. Я пишу это с уверенностью потому, что ко мне как старожилу за помощью и советами при своих покупках в Японии обращались не раз наши высокопоставленные приезжие. Конечно, все наши командировочные и начальники, и рядовые, попадая в Японию на одну-две или три недели, покупали бытовую технику: тогда это были главным образом либо портативные радиоприемники, либо магнитофоны, либо стереофоническая аппаратура. На эту технику и уходила основная доля тех карманных средств, которые у них имелись. Что же касается других покупок, то даже у самых высоких начальников они были обычно весьма прагматичными и приземленными, отражавшими скромные бытовые потребности и запросы едва ли не всех приезжавших. Что купил, например, в Японии, помимо портативного магнитофона, мой тогдашний начальник - главный редактор газеты "Правда", влиятельный член ЦК КПСС Михаил Васильевич Зимянин, прибывший в Японию в 1975 году во главе делегации Верховного совета СССР? Трикотажный шерстяной костюм для жены и на распродаже пять хлопчатобумажных мужских рубашек под галстук для себя. Что покупал в том же году прибывший в Японию на научную конференцию заместитель директора Института мировой экономики и международных отношений, член-корреспондент АН СССР, будущий глава правительства России Евгений Максимович Примаков? Пиджак для сына и кожаную сумочку для жены.
Не оказался исключением из общего правила и бывший первый секретарь ЦК Компартии Таджикистана академик Бободжан Гафурович Гафуров - директор моего родного Института востоковедения АН СССР, хотя поначалу его запрос меня несколько удивил и озадачил. Удивился я тогда, когда дня за два-три до своего отъезда в Москву после двухнедельного пребывания в Токио по приглашению японского Дома международной культуры Бободжан Гафурович поведал мне о настоятельной просьбе к нему своей супруги. Просьба эта сводилась к тому, чтобы купить ей в Японии "такое большое жемчужное ожерелье длиной до живота", какое она увидела на груди у жены академика Нарочницкого после его пребывания в Токио. Я знал, что подобные жемчужные ожерелья, продававшиеся обычно в престижных ювелирных магазинах, стоят сотни тысяч иен и что покупают их лишь японские и американские богачи. Поэтому поначалу я усомнился в душе, что такая покупка будет по карману даже для академика Гафурова. Но, подумав потом, что финансовые возможности этого восточного человека могли быть гораздо большими, чем у других наших приезжих, решил без излишних вопросов отвезти его на Гиндзу в универмаг "Мицукоси", а также в специализированный магазин фирмы "Микимото" компании, монополизировавшей в Японии производство жемчуга.
Неторопливой походкой, сильно прихрамывая как обычно на свою больную ногу, Бободжан Гафурович подходил то к одному, то к другому прилавку, где под стеклом красовались те самые жемчужные ожерелья "до живота", о которых говорила ему его супруга. Но при взгляде на их цену (в 200-300 тысяч иен) его лицо тускнело, и он начинал, как ему было свойственно в затруднительных положениях, непроизвольно шевелить нижней губой. Потом, когда ситуация с ценами стала ему ясна, он повернулся ко мне и безразличным тоном, будто жемчуг его не очень-то и интересовал, сказал: "Хорошо, с этими ожерельями все ясно, а теперь давайте поедем за другими покупками". Когда мы сели в машину, я сказал своему шоферу Накадзаве-сан, чтобы он отвез нас в упомянутый выше район оптовых лавок - Бакуратё. Там на примете у меня была ювелирная лавка, владельцы которой разрешали иностранцам покупать свои товары в розницу, а при желании клиентов могли даже красиво упаковывать их в изящные коробочки и футляры. По приезде туда на одном из прилавков с украшениями не из натурального, а из искусственного жемчуга мы сразу увидели большие элегантные ожерелья искомой длины, цена которых не превышала 10 тысяч иен (50 амер. долл.). Я указал на них Гафурову. Ему дали их для осмотра в руки. Он долго и внимательно крутил их, а потом попросил аккуратно положить одно из них в большой бархатный футляр и упаковать в красивую бумагу, перевязанную алой шелковой лентой с бантиком. По всему было видно, что покупка его устраивала. Там же, на Бакуратё, он купил еще несколько ярких теплых кофт для своих родственниц в Таджикистане, и мы направились обратно - в гостиницу "Кокусай бунка кайкан", где Гафуров остановился. Устроившись поудобнее на заднем сиденье машины и положив руки на живот, Бободжан Гафурович вдруг неожиданно громко засмеялся, и в его больших, черных, умных глазах засверкали веселые искорки:
- Ха-ха! - объяснил он мне причину своего смеха.- Теперь-то я знаю, где было куплено то самое жемчужное ожерелье длиной до живота, которое подарил своей супруге мой друг, уважаемый академик Нарочницкий!..
Единственным исключением из общего правила в смысле содержания своих покупок в Японии был сменивший в последующие годы Зимянина на посту главного редактора "Правды" Виктор Григорьевич Афанасьев. Будучи фанатичным любителем водных лыж, он упорно искал и покупал в спортивных магазинах Токио непонятные для меня предметы инвентаря и обмундирования водных лыжников, которые не производились даже в Японии и импортировались из США, что заметно сказывалось на их и без того дорогой цене.
В дни своего вторичного длительного пребывания в Японии я пересек довольно заметный жизненный рубеж: в мае 1975 года мне исполнилось пятьдесят лет. Названной дате я лично не придавал большого значения, но поскольку ее засекли общественные организации посольства, то пришлось отмечать ее в довольно широком кругу наших журналистов, дипломатов и работников других советских учреждений. По этому поводу в токийском корпункте "Правды" был накрыт длинный стол, составленный из всех имевшихся там столов. Из посольства, а также из отделения ТАСС были доставлены закуски, горячие блюда, кондитерские изделия и фрукты. Званые гости в количестве 25-30 человек, как полагается, подымали тосты за виновника торжества. Зачитаны были официальные приветствия из редакции "Правды" и от руководства посольства, а также шуточное послание от корреспондентской братии.
В тот день впервые в моем сознании мелькнула невеселая мысль о том, что молодость и лучшие годы уже позади, а впереди вот-вот замаячит старость. Правда, в последующие двадцать с лишним лет я на этой мысли не сосредоточивался, будучи убежденным в том, что капризная царица-судьба даровала каждому свой срок жизни и что ко мне она почему-то была всегда настроена благосклонно.
В 1976-1979 годах мне довелось много общаться с новым послом СССР в Японии Дмитрием Степановичем Полянским. Сначала это были встречи и короткие разговоры на совещаниях в посольстве, а также на заседаниях профкома (парткома) советской колонии. Но потом мой друг юности Виктор Денисов советник посольства по экономическим вопросам - не раз предлагал мне присоединяться к поездкам Полянского по Японии, в которых наряду с послом обычно участвовали супруга Полянского Галина Даниловна, сам Денисов и переводчик посла Саша Хохоев. Поездки по Японии вместе с Полянским и его свитой были для меня весьма интересными. Дело в том, что представители местных японских элит - это были обычно губернаторы префектур, мэры городов и лидеры деловых кругов соответствующих районов страны - поднимали при встречах с послом много интересных вопросов, касавшихся взаимоотношений с Советским Союзом, и говорили гораздо откровеннее и доверительнее, чем в интервью с представителями зарубежной прессы. И более того, как правило, они стремились показать послу, а следовательно, и сопровождавшим его лицам, все самые интересные достопримечательности своих префектур и городов, включая промышленные предприятия и культурные реликвии. К тому же во встречах с послом в провинциальных районах страны участвовали все местные знаменитости: и политики, и предприниматели, и писатели, и звезды телевидения. Поэтому каждая из подобных поездок давала очень много свежих и ярких впечатлений об отдельных районах Японии, включая и те, где мне ранее не приходилось бывать.
Интересны были в ходе этих поездок и продолжительные разговоры с Полянским, во время которых затрагивались не столько японские темы, сколько всевозможные эпизоды недавнего прошлого посла - эпизоды тех времен, когда он был одним из приближенных сначала Хрущева, а затем Брежнева. Сегодня различные подробности из повседневной жизни кремлевских руководителей хрущевских и брежневских времен навряд ли кого-либо интересуют: за минувшие годы ельцинского правления вышли в свет сотни книг и журнальных статей на подобные темы. А тогда, в конце 70-х годов, для нас - я имею в виду себя и Виктора Денисова, не имевших доступа в пределы Кремля и не общавшихся ранее с людьми, чьи портреты вывешивались в праздничные дни на улицах Москвы и других городов страны,- каждый рассказ об их заоблачной личной жизни был крайне интересен и давал нам с Виктором обильную пищу для последующего обмена мнениями.
И с этой точки зрения Дмитрий Степанович Полянский стал для нас драгоценной находкой. Это был простецкий, добродушный и очень говорливый человек, любивший сам привлекать к себе слушателей и готовый часами рассказывать им обо всем, что случалось с ним ранее. Из разговоров с ним стало вскоре ясно, что, находясь в Японии вдали от Москвы, он все еще жил воспоминаниями и мыслями о своем недавнем прошлом, когда он повседневно общался с другими членами Политбюро, а зачастую и с самими Хрущевым и Брежневым. Пробыв более десяти лет в заоблачных высотах кремлевского мира среди таких же, как и он, "вождей", а затем в одночасье плюхнувшись с этих высот в среду простых смертных, Полянский некоторое время не имел ясного представления о том, что было известно лишь ему - недавнему небожителю, и что было неведомо людям из той среды, в которой он оказался.
В ходе продолжительных бесед в поездах и автобусах Дмитрий Степанович рассказывал нам, например, о материальных "проблемах" членов Политбюро. Из его информации явствовало, что при наличии таких даровых материальных благ как большая квартира, государственная дача, персональная машина и бесплатные услуги шофера, домработницы и врача, жалованье членов Политбюро, выплачивавшееся живыми деньгами, было не так-то уж велико - 800 рублей (в четыре-пять раз больше средней зарплаты по стране). А суммой этой ему и супруге приходилось постоянно делиться с многочисленной родней (с взрослыми детьми, матерью, братьями и другими родственниками), проживавшей на Полтавщине и в других районах страны и ждавшей от него как от "богача" материальной помощи. Такие же "проблемы" с многочисленной родней испытывали, по словам Полянского, и другие члены Политбюро, и отсюда проистекало их стремление "подзаработать" где-то дополнительные суммы. Но где и как? И он давал нам ответ на эти вопросы: законным способом дополнительных заработков являлись, оказывается, для членов Политбюро гонорары от издания их книг и статей в журналах, причем такие заработки могли быть весьма высокими в случаях, если их книги издавали большими тиражами или параллельно разными издательствами. Но заказы на книги приходили от издательств чаще всего не "рядовым" членам Политбюро, а первым лицам - Хрущеву и Брежневу, что, как выяснилось, удручало "рядовых", так как не только у первых лиц, но и у них было достаточно личных референтов, способных готовить черновые варианты подобных книг и статей.
Сетовали нередко и сам Полянский и его супруга Галина Даниловна, женщина исключительно скромная и тактичная в своих отношениях с окружающими ее людьми, на отсутствие у них собственной дачи. Как выяснилось из бесед с ними, ни ответственным работникам аппарата ЦК КПСС, ни членам ЦК, ни тем более членам Политбюро не положено было в те времена иметь собственные дачи, поскольку в их постоянном пользовании находились дачи государственные. И это Галину Даниловну сильно огорчало. "Подумайте,говорила она,- вот уходит Дмитрий Степанович на пенсию - и что же? С государственной дачи ему придется съезжать, а своей у него нет и не будет, так как его пенсии для такой покупки не хватит. Поэтому я вам (т.е. мне и Денисову) завидую - ваши дачи личные и ими вы сможете пользоваться при всех обстоятельствах".
А сколько интересных фактов ронял Полянский в своих воспоминаниях о встречах и совместном времяпрепровождении с Хрущевым и Брежневым! Сколько неизвестных простым смертным эпизодов из жизни названных "вождей" всплывало невзначай в его памяти. Причем он упоминал о них без всякого злого умысла, хотя от некоторых из этих эпизодов попахивало криминалом. Я не знал, например, что Брежнев, большой любитель скоростной езды на машинах высокого класса, однажды на трассе, ведущей из Москвы в правительственное охотничье хозяйство (кажется, Завидово), развив запредельную скорость, сбил на одном из перекрестков какого-то деревенского парня-мотоциклиста и, естественно, не понес никакого наказания, так как его охрана тотчас же взвалила всю вину за столкновение на погибшего...