Некоторые из научных мероприятий, предусматривавшие привлечение специалистов-практиков к совместному с научными работниками обсуждению каких-либо острых проблем японской современности, проводились в начале 80-х годов и на базе отдела Японии.
Особого упоминания заслуживает закрытое совещание, состоявшееся в отделе Японии весной 1981 года. Темой дискуссии на этом совещании стали японские территориальные притязания к Советскому Союзу, а цель дискуссии состояла в том, чтобы совместно обсудить меры нашего противодействия этим притязаниям. Именно так и был сформулирован мой доклад, который, как я рассчитывал, должен был побудить присутствовавших к откровенному и развернутому изложению своих взглядов по данному вопросу, обсуждению которого даже в закрытом порядке долгое время противилось в силу ведомственной фанаберии руководство МИД СССР.
В совещании участвовали около тридцати человек, включая ответственных работников различных практических учреждений, а также японоведов, исследовавших проблемы советско-японских отношений в институтах Академии наук СССР. В числе присутствовавших были ответственные работники МИД СССР (Н. Н. Соловьев и другие), Международного отдела ЦК КПСС (А. И. Сенаторов), несколько ответственных военнослужащих из министерства обороны и КГБ, а также один из начальников, возглавлявший пограничную службу Сахалинской области. Были также на этом совещании политические обозреватели центральных газет страны. Посторонние лица на совещание допущены не были.
Вкратце содержание моего доклада сводилось к следующему:
Во-первых, в докладе констатировалось, что современное состояние советско-японских отношений чем дальше, тем больше омрачается необоснованными притязаниями японского правительства и других политических сил на советские территории и, в частности, на южные острова Курильского архипелага, включая Кунашир, Итуруп, Шикотан и Хабомаи. "Наращивая свою активность, поборники территориальных притязаний,- говорилось в докладе,развернули в минувшие годы в Японии так называемое "движение за возвращение северных территорий", в которое оказались втянуты как правительственные консервативные политические круги, так и оппозиционные правительству парламентские партии, включая коммунистическую и социалистическую партии. В ходе этой кампании японский парламент принял резолюцию с требованием передачи Японии Курильских островов, а на японских географических картах Курильские острова стали закрашиваться под цвет территории Японии".
Далее в докладе подчеркивалось, что значение подобной деятельности поборников территориальных притязаний к нашей стране нельзя было недооценивать: в сознании большинства японцев в результате целеустремленной пропагандистской обработки укрепилась мысль о возможности пересмотра советско-японских границ, сложившихся в итоге второй мировой войны, и о правомерности японских территориальных домогательств к нашей стране. Обратил я также внимание участников заседания на тот факт, что активную поддержку территориальным притязаниям Японии оказывали в то время как правительство США, так и китайские руководители.
Во-вторых, отмечалось то обстоятельство, что основная цель "движения за возвращение северных территорий", затеянного правящими кругами Японии, крылась в соображениях внутреннего порядка. Это "движение" стало использоваться его инициаторами как удобное средство для раздувания в стране националистических настроений, для консолидации общественного мнения на базе консервативной, националистической идеологии и укреплении власти консерваторов. Говорилось вместе с тем о том, что игрой на националистических настроениях японцев занялись в те годы и партии парламентской оппозиции, которые пошли в своих незаконных требованиях дальше консерваторов и стали добиваться "возвращения" Японии не только четырех южных островов, но и всех островов Курильского архипелага.
В-третьих, я подчеркнул, что все предшествующее развитие советско-японских отношений подтверждало правильность курса советского правительства на твердый отпор любым попыткам японских политиков и дипломатов втянуть советскую сторону в переговоры, связанные с их территориальными притязаниями. При этом проводилась мысль о недопустимости смены такого курса в угоду требованиям японской стороны.
Сегодня, спустя два десятилетия, при чтении этих строк моего тогдашнего доклада мне обидно за то, как глубоко был я прав тогда в своем утверждении о недопустимости вступления советских государственных деятелей в переговоры с японским правительством по поводу его территориальных притязаний! Как показали дальнейшие события, связанные с отходом Горбачева и Ельцина от прежней твердой позиции на путь признания наличия "территориального вопроса" в отношениях двух стран и обсуждения японских требований, такой отход не принес советской стороне никаких выгод и, наоборот, серьезно ослабил переговорные позиции нашей страны.
В то же время в своем докладе я выразил несогласие с позицией нашего министерства иностранных дел, которое всемерно препятствовало публикации в Советском Союзе книг и статей советских ученых и журналистов, содержавших критику японских территориальных притязаний к нашей стране. Неодобрительное отношение руководства МИДа к подобным публикациям объяснялось мидовскими чиновниками тем, что критические высказывания наших ученых и журналистов по поводу японских территориальных требований могли привести к обострению в Японии дискуссии на эту тему, а следовательно, и к всплеску антисоветских настроений японской общественности. Но такая страусиная политика таила в себе больше минусов, чем плюсов.
Поясняя эту мысль в своем докладе, я высказался следующим образом: "Нежелание руководства СССР вести территориальный спор с Японией на государственном, правительственном уровнях правильно, так как на государственном уровне нашими оппонентами выступают японские дипломаты и политики, достаточно хорошо знающие факты, но настроенные враждебно к нашей стране, не желающие вникать в суть дела и заведомо предубежденные против любых наших доводов. Никакую нашу аргументацию, будь то ссылки на историю и международные соглашения, они слушать не будут и никогда не пойдут нам навстречу, что бы мы им ни говорили о правомерности включения Курильских островов в состав территории Советского Союза. В переговорах с такими оппонентами жесткость и лаконичность есть наилучший ответ: что спорить с теми, кто заведомо спорит с нами лишь для того, чтобы внушить японской общественности мысль, будто "вопрос" еще не решен, будто его обсуждение продолжается и будто можно в дальнейшем путем нажима что-то выторговать у нас".
Но вместе с тем я обратил внимание участников совещания и на то, что наша жесткость в переговорах на государственном уровне не должна была сопровождаться молчанием наших ученых и журналистов в тех случаях, когда речь шла о воздействии на японское общественное мнение - о спорах, связанных с территориальными домогательствами Японии, в тех случаях, когда нашими оппонентами оказывались не японские дипломаты и другие правительственные чиновники, а представители самых разных кругов японской общественности. Большинству из этих простых людей Японии были мало известны исторические факты и аргументы, подтверждающие правомерность вхождения Курил в состав советской территории. В беседах с простыми людьми Японии нашим людям поэтому следовало владеть и историческими фактами и юридическими аргументами, с тем чтобы спокойно и в дружественном духе разъяснять нашу позицию. "Если мы не растолкуем им суть вопроса, если мы не проинформируем их правильно и объективно по всем его аспектам, включая историю, международное право и т.д.,- говорилось в моем докладе,- то кто же тогда сделает это? Если мы хотим, чтобы широкая общественность Японии изменила свое отношение к данному вопросу, то для этого необходимы прежде всего пропагандистские усилия с нашей стороны. Поэтому нужно, чтобы советские люди, едущие в Японию и встречающиеся с японцами у нас в стране, не шарахались в сторону всякий раз, когда японцы заводят разговоры на данную тему, а вступали бы с ними в спор и, основательно владея фактами, отстаивали бы нашу позицию, разъясняя японцам суть данного вопроса".
Выдвигая приведенные выше доводы, я подчеркивал в своем докладе необходимость отказа руководителей МИД Советского Союза от стремления препятствовать публикации в нашей стране книг и статей, касающихся территориального спора двух стран и призванных дать советской общественности добротную аргументацию в поддержку нашей твердой непреклонной позиции в данном вопросе.
Попытался я также в своем докладе предостеречь наших дипломатов и государственных деятелей от опрометчивого признания в переговорах с японцами и закрепления в каких-либо совместных документах наличия в отношениях СССР и Японии так называемого "территориального вопроса". По этому поводу в тексте доклада говорилось, в частности, следующее: "В последние годы широкое распространение среди японских политиков получила, в частности, хитро задуманная идея склонения Советского Союза к "формальному признанию наличия" "территориального вопроса" в советско-японских отношениях. Такое признание японская сторона хотела бы зафиксировать в каком-либо официальном дипломатическом документе, и в частности в предлагаемом советской стороной договоре о добрососедстве и сотрудничестве. Но о каком "территориальном вопросе" может идти речь, если вот уже четыре десятилетия Курильские острова входят в состав советской территории как ее неотъемлемая часть?! Для нас, советских людей, такого "вопроса" нет и не может быть. Он существует лишь в воспаленном сознании тех японских политиков, которые хотят заработать себе на антисоветизме сомнительный политический капитал".
И как был прав я тогда, в 1981 году, обращая внимание на недопустимость уступок японскому требованию признания обеими сторонами наличия в отношениях двух стран так называемого "территориального вопроса"! Ведь это требование японцев было не чем иным, как хитроумной ловушкой, рассчитанной на политических простаков! К сожалению, в дальнейшем такие простаки нашлись в среде руководителей нашей страны. Спустя десять лет незадачливый поборник "нового мышления" М. С. Горбачев весной 1991 года, будучи в Японии, в своих выступлениях и в тексте совместного заявления фактически пошел на признание "территориального вопроса" в отношениях двух стран. А вслед за ним в ту же ловушку, только с еще большей решимостью и опрометчивостью, шагнул и приемник Горбачева - Б. Н. Ельцин, подписавший в октябре 1993 года Токийскую декларацию с признанием в ее тексте наличия у России с Японией "территориального вопроса". Последствия этого неразумного шага нашей дипломатии придется расхлебывать в дальнейших переговорах с японцами еще долгие-долгие годы. Но об этом подробный разговор пойдет в последующих разделах данной книги.
Заключил я свой доклад призывом к сохранению и далее советским руководством "твердой и непреклонной позиции" в отношении японских территориальных притязаний. "Только такая позиция,- говорилось в заключительном абзаце доклада,- дает нам основание надеяться, что в будущем, спустя десять, двадцать, а может быть, и более лет, беспочвенные иллюзии японских обывателей, созданные усилиями националистов-антисоветчиков , рассеются и японцам станет ясна простая истина: "советские границы, сложившиеся в итоге второй мировой войны, нерушимы". Каждому советскому человеку, беседующему с японцами, следует помнить, что любая уступчивость с нашей стороны в данном споре не может принести ничего, кроме вреда. Малейшая наша уступка, малейший отход от занимаемой нами позиции привели бы лишь к дальнейшему усилению реваншистских устремлений японских поборников территориальных притязаний: вслед за претензиями на южные острова Курильской гряды японская сторона начала бы наверняка выдвигать претензии на все Курильские острова, а затем и на остров Сахалин. Развитие подлинно добрососедских отношений между нашими странами зависит от готовности японского руководства трезво учитывать послевоенные реальности, отказаться от реваншистских планов пересмотра границ, сложившихся в послевоенный период, и развивать двусторонние отношения на основе принципов равенства, взаимного уважения и добрососедства".
Приведенные выше тезисы моего доклада были поддержаны многими участниками дискуссии. Твердую поддержку они встречали, в частности, у представителей военных учреждений, и в том числе представителя пограничной службы, который подчеркнул необходимость проведения разъяснительной работы среди населения Южных Курил с целью положить конец всяким слухам по поводу того, что эти острова будут когда-либо уступлены Японии. Наиболее расплывчатыми оказались, как и следовало ожидать, выступления представителей МИДа: не возражая в принципе ни по одному из пунктов моего доклада, они в то же время прибегали к каким-то скользким словесным оборотам, оставлявшим у слушателей какую-то неясность по поводу того, в каком направлении пойдут в дальнейшем советско-японские переговоры на государственном уровне. Но иного от них никто из присутствовавших на конференции и не ожидал: мидовцы в любом ранге оставались чиновниками, прятавшимися за спины более высокого, чем они, начальства, повторявшими общеизвестные словесные штампы и избегавшими в своих высказываниях какой бы то ни было "отсебятины".
Итогом этого совещания стало, во-первых, решение о подготовке Институтом востоковедения АН СССР докладной записки в ЦК КПСС с предложениями, высказанными докладчиком и выступавшими, а во-вторых, решение о подготовке отделом Японии специальной брошюры для служебного пользования с развернутым изложением фактов и доводов, свидетельствующих о неправомерности японских территориальных притязаний к нашей стране. Оба принятых участниками совещания решения были выполнены в предельно короткие сроки. Докладная записка была послана в "вышестоящие инстанции" и по информации дирекции нашла там одобрительный отклик... А спустя несколько месяцев группа сотрудников отдела, включая А. Е. Жукова, И. А. Якобишвили, И. К. Державина, Э. В. Молодякову и Г. И. Подпалову, подготовила при моем участии в авторской работе и в качестве научного редактора соответствующую рукопись под заголовком "Территориальные притязания Японии и позиция Советского Союза". После согласования мною текста рукописи с двумя ответственными сотрудниками МИДа В. В. Денисовым и Л. А. Чижовым эта рукопись была в 1983 году издана в виде брошюры для служебного пользования и разослана в различные практические учреждения. К сожалению, ее получателями оказались в большинстве своем государственные чиновники, чья служебная деятельность не имела прямого отношения к Японии. Эта категория получателей обычно не читая ставила подобные брошюры на полки своих служебных шкафов либо просто отправляла их в мусорные корзины. Лишь небольшая часть тиража попала, как я полагал тогда, в руки тех связанных с Японией лиц, для кого она и была предназначена.
Год спустя, где-то в 1983 году на базе отдела Японии состоялось еще одно расширенное совещание с участием как научных работников, так и японоведов из практических учреждений. Темой этого совещания стали дискуссионные вопросы, связанные с оценками масштабов и темпов наращивания Японией своей военной мощи. Хотя такая тема не совсем соответствовала профилю моих основных научных поисков, тем не менее она была мне достаточно хорошо знакома еще со времен работы в Японии и не раз затрагивалась в моих газетных статьях. Поводом для моих размышлений на эту тему послужили новые книги и научные статьи советских японоведов, посвященные военной политике правящих кругов Японии. (См., например, С. Т. Мажоров. Военно-экономический потенциал современной Японии. М.: Наука, 1979; М. И. Иванов Рост милитаризма в Японии. Военное изд. МО СССР, 1982; Пинаев Л. П. Эволюция военной политики Японии. М.: Наука, 1982, а также ряд журнальных статей В. Н. Бунина, А. П. Маркова, А. С. Савина и др.) К тому же все большую досаду стали вызывать у меня выступления некоторых отечественных журналистов и публицистов по поводу якобы возраставшей угрозы возрождения японского милитаризма, которую, на мой взгляд, в то время нам не следовало преувеличивать. Все эти соображения побудили меня выступить на этом совещании с вводным докладом. В то же время параллельно я заручился согласием на развернутые выступления по данному вопросу наиболее компетентных знатоков японской военной политики: Б. Г. Сапожникова, В. Н. Бунина, В. Я. Выборнова, В. П. Зимонина и некоторых других ведущих исследователей в этой области.
Доклад мой содержал аргументы в пользу объективных оценок военной политики японских правящих кругов с критикой тех моих коллег, которые преувеличивали темпы и масштабы военных приготовлений Японии и склонны были в те дни расценивать эти приготовления как милитаризацию страны и возрождение японского милитаризма. С другой стороны, в докладе обращалось внимание на то, что в правящих кругах Японии все еще пользуются влиянием сторонники непрерывного наращивания боевой мощи "сил самообороны" и что это влияние нельзя было сбрасывать со счетов при оценке японской внешней политики. Хотя выступившие участники этой конференции привели много интересных новых сведений о целях, масштабах и темпах наращивания японской военной мощи, тем не менее какие-либо принципиально новые суждения и предложения тогда не были высказаны. А потому, насколько мне память не изменяет, нами не было послано в директивные инстанции никаких предложений.
В последовавшие затем годы главные усилия нашего отдела, связанные с координацией японоведческих исследований в Советском Союзе, сосредоточились на подготовке первой Всесоюзной конференции японоведов. Предполагалось, что в этой конференции должны были принять участие все японоведы нашей страны, включая работников академических центров и высших учебных заведений Москвы, Ленинграда, Владивостока и Хабаровска. Хотелось нам также привлечь к участию всех знатоков Японии, ведших работу либо в государственных ведомствах, либо в издательствах, либо на дому в качестве переводчиков с японского языка на русский. Общее число таких специалистов - возможных участников конференции оказалось большим, чем мы предполагали. Составляя списки, мы вскоре убедились в том, что это число превышает 500 человек.
В дальнейшем в ходе подготовки к конференции возник вопрос о приглашении на этот форум тех иностранных знатоков Японии из стран социалистического содружества, которые в предшествовавшие годы поддерживали контакты с отделом Японии и вместе с советскими японоведами участвовали в качестве авторов в наших коллективных монографиях либо писали свои диссертации, консультируясь с нашими специалистами, Необходимость приглашения на конференцию упомянутых выше зарубежных коллег стала очевидной еще и потому, что ряд советских японоведов, включая сотрудников отдела Японии, получали приглашения и ездили на международные форумы японоведов, проходившие в начале 80-х годов в Польше и ГДР. При этом выяснилось, что небольшие группы японоведов сложились в то время не только в Польше и в ГДР, но и в Болгарии, Венгрии и Чехословакии, а также в МНР и КНДР, и обходить их вниманием было бы нежелательно ни для них, ни для нас. Вот почему по мере приближения срока начала конференции японоведов, намеченной на май 1986 года, руководство отдела Японии, как инстанция, взявшая на себя организацию подготовки к конференции, вошло через дирекцию института с ходатайством в Президиум АН СССР о переименовании Всесоюзной конференции японоведов в Международную конференцию японоведов социалистических стран. Вскоре мы получили согласие на это и Международного отдела ЦК КПСС, и Президиума АН СССР.
Для практической организации подготовки к конференции в отделе Японии была создана под моим руководством специальная группа сотрудников, важные роли в которой с самого начала принадлежали Л. Д. Гришелевой, Н. Ф. Лещенко и И. А. Якобишвили. В дальнейшем, однако, по мере приближения срока начала конференции в работу по ее подготовке были подключены практически все работники отдела Японии за исключением лишь людей преклонного возраста.
На плечи всего коллектива отдела Японии легли такие задачи, которыми прежде нашим научным работникам не приходилось заниматься. Решать пришлось и проблемы аренды помещения - зала, где должно было проходить пленарное заседание,- и проблемы размещения в гостиницах гостей, прибывших в Москву из других городов, а также из-за рубежа. Предполагалось также организовать выставку печатных трудов советских японоведов, опубликованных за минувшие десятилетия, а также фотовыставки. Каждое из таких мероприятий требовало денежных средств, выделять которые не торопились ни Президиум АН СССР, ни дирекция Института востоковедения. Выцарапывание этих средств в названных инстанциях проходило с большим трудом и не в том количестве, в каком это было нужно. Большая работа потребовалась также и для организационной увязки заседаний конференции, ибо, как выяснилось, число желавших выступить на пленарных и секционных заседаниях конференции оказалось большим, чем это позволял бюджет времени - три дня, отведенных на работу конференции.
Проведение Международной конференции японоведов социалистических стран в мае 1986 года стало моим "звездным часом" как лица, ответственного за организационные дела, связанные с налаживанием сотрудничества японоведов Советского Союза, а также японоведов других социалистических стран. Это был первый общий форум японоведов Советского Союза, превосходивший по масштабам все японоведческие конференции, собиравшиеся ранее. В конференции приняли участие более трехсот советских японоведов, а также группа ученых из соседних социалистических стран Европы и Азии, ориентировавшихся на научное сотрудничество со своими советскими коллегами. Среди советских участников были едва ли не все ведущие специалисты в области японоведения, работавшие в системе Академии наук СССР, в высших учебных заведениях, а также в различных практических учреждениях Москвы, Ленинграда, Владивостока, Хабаровска и других городов страны. Наряду с советскими специалистами с докладами выступили японоведы Польши, ГДР, Чехословакии, Венгрии, Болгарии и МНР. В общей сложности на пленарных и секционных заседаниях было сделано более 80 докладов и сообщений.
Пленарное заседание конференции проходило не в Институте востоковедения, а в престижном здании Дома политического просвещения, незадолго до того построенного на Трубной площади. Открыв заседание конференции, я предоставил слово для первого доклада заведующему японским сектором Международного отдела ЦК КПСС Ивану Ивановичу Коваленко. Такая очередность выступлений основных докладчиков на пленарном заседании была определена заранее. Она отвечала субординации, сложившейся издавна в нашем советском обществе, при которой авторитет партийных руководителей был выше авторитета академического руководства. Ведь в те годы И. И. Коваленко, ведавший в ЦК КПСС вопросами советско-японских отношений, был по сути дела политическим и идеологическим куратором советских японоведов, державшим под контролем и научные публикации и выступления средств массовой информации, относившиеся так или иначе к Японии. Авторитет Коваленко в глазах наших японоведов подкреплялся и его личным вкладом в разработку ряда проблем политической жизни послевоенной Японии. Его выступление носило поэтому "установочный" характер, что нашло отражение в его заголовке: "Основные тенденции экономического и политического развития Японии и задачи советского японоведения".
Доклад И. И. Коваленко был выдержан в классическом для советского времени стиле. Отправным пунктом его рассуждений стали документы состоявшегося незадолго до того XXVII съезда КПСС, в решениях которого Япония определялась как "один из трех основных центров современного империализма". В докладе отмечался все больший рост производственного и научно-технического потенциала, а также экономической и финансовой мощи Японии, превратившейся в крупнейшего мирового кредитора. По словам докладчика, съезд КПСС ориентировал советских японоведов на "всестороннее изучение экономики Японии". Но в то же время докладчик предостерег исследователей от "неоправданной абсолютизации японского экономического опыта". Критически отзывался Коваленко о концепции "Тихоокеанского сообщества", разработанной в Токио и Вашингтоне. "В действительности,заявил он,- речь идет о военно-политическом блоке, который, с одной стороны, должен обеспечить японским и американским монополиям безраздельное экономическое господство в регионе, а с другой - стать бастионом борьбы со странами социализма и национально-освободительными движениями народов Азии и Тихого океана". В этой связи Коваленко призвал советских японоведов "внимательно изучать политику Токио в этом приобретающем все более важное значение районе мира, своевременно вскрывать опасные для дела мира и безопасности замыслы японского и американского империализма". Особо подчеркивал он при этом "важность подготовки капитальных работ, анализирующих тенденции к взращиванию в Японии милитаризма, национализма и неофашизма".
С осуждением отозвался далее докладчик об антисоветских тенденциях в японской внешней политике, которые возрастали, несмотря на искреннее стремление Советского Союза к миру и добрососедству с Японией. "Видимо, задача наших японоведов,- говорилось в докладе,- состоит в том, чтобы шире доносить до японского народа правду о нашей миролюбивой внешней политике, нашедшей столь яркое выражение в решениях XXVII съезда КПСС. Советские японоведы должны исходить из того, что XXVII съезд КПСС взял твердый курс на нормализацию отношений с Японией, расширение связей с ней".
В заключительных разделах доклада содержались довольно трафаретные рассуждения о необходимости "повышения идейно-теоретического уровня и практической значимости" японоведческих научных исследований. Как заявил докладчик, "авторитет ученого должен складываться в первую очередь на основе тех практических выводов и рекомендаций, которые получены в результате его исследования", а "вклад ученого в науку должен определяться в прямой зависимости от того, в какой степени эти рекомендации воплощены в конкретную политику, способствовали решению той или иной задачи"59.
Конечно, в наши дни, после того как монополия на власть безвозвратно ушла из рук КПСС, а взгляды общественности на научное творчество стали уже иными, приведенные выше наставления Коваленко, обращенные к тремстам участникам конференции, воспринимаются уже как нескромная заявка цековского начальства на руководство деятельностью работников науки. Сегодня молодежи уже трудно объяснить, с какой стати функционеры центрального аппарата ЦК КПСС обращались к научным работникам, профессорам, докторам и кандидатам наук, как педагоги к школьникам. Но тогда, в 1986 году, назидательный тон выступления представителя высшей партийной инстанции не резал слух участников конференции и воспринимался ими как нечто привычное, обыденное, что следовало не задумываясь пропускать мимо ушей. Правда, некоторую неловкость за менторский тон высказываний Ивана Ивановича я чувствовал лишь перед иностранными гостями конференции.
Вторым докладчиком на конференции был я. А тема моего доклада звучала так: "Современное состояние и проблемы развития советского японоведения"60. После "установочного" выступления Коваленко мне уже не требовалось говорить об исторической значимости минувшего съезда КПСС, а потому в итоговых абзацах моего доклада внимание было уделено конкретным вопросам развития советского японоведения. Краткое освещение получила в моем докладе тогдашняя деятельность всех основных японоведческих центров Советского Союза. Персонально были упомянуты имена, а также труды чуть ли не ста советских японоведов, ведших исследования в сфере экономики, истории, филологии и лингвистики. Цель моего выступления состояла в том, чтобы дать суммарный обзор деятельности советских японоведов - деятельности, которая по своим масштабам и по научно-теоретическому уровню исследований была сопоставима лишь с достижениями японоведов США и значительно превышала объем исследований наших коллег во всех странах Западной Европы, вместе взятых. Мне думается сегодня, что ни до, ни после названной конференции столь подробного обзора деятельности и достижений японоведов Советского Союза не давалось ни в одной из опубликованных в нашей стране книг и статей.
Большое место в моем докладе было отведено характеристике идеологических основ советского японоведения. "Наш научный интерес к Японии,- сказал я тогда,- основан на постоянной потребности в добрососедском общении с этой страной, на стремлении больше знать о ней и лучше понимать ее. В этой связи хотелось бы подчеркнуть, что работа советских исследователей-японоведов, пронизанная духом уважительного, внимательного и дружественного отношения к народу Японии, вносит весомый вклад в прогресс человечества.
Отличительными чертами советского японоведения,- говорилось далее в докладе,- являются также строго научный подход ко всем явлениям в общественной жизни изучаемой страны, стремление выявить объективные закономерности, лежащие в основе развития японского общества, неизменно сочувственное отношение к интересам и запросам трудящихся масс и в то же время принципиальность в оценках действий правящих кругов этой империалистической страны, будь то экономика, политика или идеология. Научная марксистско-ленинская методология была и остается основой основ советского японоведения. Все это существенно отличает труды советских ученых от большинства трудов американских и западноевропейских японоведов, основанных зачастую на отрицании объективных закономерностей в развитии человеческого общества, на непризнании поступательного стадиального характера этого развития, на игнорировании и отбрасывании таких научных понятий как "феодализм", "капитализм", "империализм", на отрицании классового характера японского общества и присущих ему классовых противоречий.
Советские японоведы,- продолжал я далее ту же тему,- ведут свои исследования в полемике со сторонниками так называемой "теории модернизации", разработанной учеными Гарвардского университета в 50-х годах с целью противопоставления ее марксистским взглядам на историю. В своих трудах наши исследователи раскрывают также несостоятельность взглядов японских националистов, пытающихся изображать японцев как некую "уникальную нацию", наделенную какими-то особыми достоинствами и превосходящую другие национальности по моральному складу, волевым качествам и духовной силе... Советские ученые подвергают критическому анализу курс правящих кругов Японии на расширение зарубежной экспансии японских монополий, на упрочение военного сотрудничества с США... на реабилитацию японского милитаризма, на разжигание среди населения недоверия к Советскому Союзу и реваншистских настроений под флагом необоснованных территориальных притязаний. Отличительной чертой их трудов является также непременно сочувственное отношение авторов к деятельности прогрессивных сил японского общества, выступающих в сфере экономики, политики, культуры, идеологии и искусстве за социальный прогресс, против диктата и произвола монополий, против втягивания страны в гонку вооружений, за избавление ее от угрозы повторения ядерной катастрофы, за упрочение мира на Дальнем Востоке, за добрососедские связи с Советским Союзом..."
Приведенные выше цитаты из моего доклада содержали, как я считаю и сегодня, оценки, вполне соответствовавшие тогдашнему состоянию советского японоведения.
Допускаю, однако, что в наши дни некоторые из моих коллег из числа нынешних "демократов" отнесутся, наверное, ко всему сказанному мной тогда иронически и будут утверждать, что в действительности все было не так, как говорилось в докладе, что далеко было в те времена советским японоведам до американских, что и мысли наших авторов были догматическими и примитивными, что и факты были недостоверными, что и выводы в их публикациях были заведомо предвзятыми и т.д. и т.п. К сожалению, есть среди наших японоведов люди, озлобленные на советское прошлое, открыто заявляющие сегодня даже о том, что в те времена они писали свои книги "с кукишем в кармане", питая в душе неприязнь к советской идеологии и не веря в то, что ими тогда писалось. Но таких двуликих людей в 1986 году, мне думается, было среди нас не так уж много. Большинство моих коллег, воспитанных с детских лет в духе марксистского мировоззрения и советского патриотизма, смотрели на японскую действительность сквозь призму усвоенной ими с детства идеологии и национальных интересов Советского Союза...
Иное дело теперь, спустя девять лет после падения советской власти, когда административное руководство в некоторых из японоведческих центров Москвы перешло в руки откровенных "демократов", антикоммунистов, готовых освещать и историю, и экономику, и культурные процессы в Японии с позиций прямо противоположных тем, какие занимали советские японоведы прежде. Теперь, конечно, все, что говорилось тогда на конференции и мною, и большинством других докладчиков, будет клеймиться этими людьми как вымыслы "марксистов-догматиков", якобы не отвечавшие состоянию советской японоведческой науки. Ну и пусть клеймят, если это доставляет им удовольствие. А я и сегодня продолжаю считать, что труды японоведов советской школы по глубине анализа процессов, происходивших в Японии в прошлом и происходящих в наши дни, остаются и по сей день куда более глубокими, содержательными и достоверными, чем труды-однодневки нынешних неофитов, поспешно отрекшихся от своих прежних взглядов и превратившихся в угоду своим конъюнктурным расчетам в приверженцев "теории модернизации" и прочих догм американских историков и политологов.
Широкой дискуссии по поводу состояния советского японоведения на международной конференции японоведов социалистических стран, к сожалению, не развернулось. Все последующие докладчики, будь то историки, политологи и экономисты, как на пленарном заседании, так и на секционных заседаниях поднимали в своих выступлениях лишь конкретные вопросы истории, экономики и современной общественной жизни Японии. Что же касается лингвистов и филологов, то их доклады на своих секциях были посвящены либо теоретическим проблемам лингвистического порядка, либо творчеству отдельных японских писателей. Отрадно мне было видеть тогда, что среди докладчиков, выступавших на конференции, были известные ветераны советского японоведения: Певзнер Я. А., Петров Д. В., Попов В. А., Поспелов Б. В., Горегляд В. Н., Сапожников Б. Г., Гривнин В. С. Наряду с ними с докладами выступили и такие ведущие японоведы Москвы, Ленинграда и Владивостока как Хлынов В. Н., Сенаторов А. И., Маркарьян С. Б., Рамзес В. Б., Крупянко М. И., Леонтьева Е. Л., Навлицкая Г. Б., Козловский Ю. Г., Иванова Г. Д., Чегодарь Н. И., Бунин В. И., Зимонин В. П. и многие другие. Специфические проблемы своей важной области японоведения обсуждали в рамках отдельной секции лингвисты И. Ф. Вардуль, Б. В. Лаврентьев, И. В. Головнин, В. М. Алпатов и другие знатоки японского языка.
Большую радость доставило нам, организаторам конференции, активное участие в ее работе молодых специалистов-японоведов Денисова Ю. Д., Верисовской Е. В., Брагинского С. В., Целищева И. С., Шевченко Н. Ю., Нанивской С. Т., Столярова Ю. С., Долина А. А., Герасимовой М. П.
Но, пожалуй, самым очевидным свидетельством возросшего авторитета советской японоведческой школы стало участие в конференции знатоков Японии из стран социалистического содружества. На конференции выступили либо с докладами, либо с сообщениями о научных достижениях своих коллег-соотечественников такие знатоки Японии как проректор Берлинского университета Юрген Бернд и его соотечественник Вольфрам Вальраф, японовед из Чехословакии Э. Васильевова, польский знаток японского языка Н. Миланович, венгерский ученый-дипломат, бывший посол Венгрии в Токио Петер Кош, двое молодых монгольских японоведов Ч. Намгин и Г. Зориг и болгарский японовед Аргирова В. Г.
Никогда еще прежде в Москве в стенах одного помещения не собиралось вместе так много специалистов-японоведов, никогда их дискуссии не охватывали такого количества дискуссионных тем, как это было в мае 1986 года. Итогом этой беспрецедентной конференции специалистов по Японии стали два сборника статей: "Япония: экономика, политика, история" (1988) и "Япония: идеология, культура, литература" (1989), опубликованные издательством "Наука". В моем предисловии в первой из упомянутых книг отмечалось, что "конференция явилась важным рубежом в развитии творческого сотрудничества как между отдельными коллективами советских японоведов, так и с их коллегами в социалистических странах. Ее итоги свидетельствуют о больших достижениях ученых марксистов в изучении самых различных аспектов прошлого и современной жизни японского общества". Жаль, но в последующие годы никаких равных по масштабам научных форумов отечественных японоведов в нашей стране уже не созывалось.
Глава 2
ВСТРЕЧИ, ДИСКУССИИ И СПОРЫ
С ЗАРУБЕЖНЫМИ УЧЕНЫМИ, ЖУРНАЛИСТАМИ
И ПОЛИТИКАМИ
Встречи с японскими учеными
и зарубежными японоведами
В конце 70-х - начале 80-х годов участились встречи и дискуссии японоведов Института востоковедения АН СССР со своими коллегами из Японии. Договорной основой этих встреч были в те годы соглашения, заключенные ранее либо Институтом востоковедения, либо Президиумом АН СССР с японскими научными центрами соответствующего профиля.
Регулярно реализовывались, в частности, в те годы соглашения с университетом Рицумэйкан, находившемся в городе Киото. Один из симпозиумов с профессорами этого университета состоялся осенью 1979 года в Киото - это была моя первая поездка в Японию после окончания журналистской работы и возвращения в институт. Тема дискуссии участников этого симпозиума определялась так: "Изменения в социальной структуре послевоенной Японии". Другой симпозиум с учеными того же университета состоялся двумя годами позднее, в июле 1982 года, в Ленинграде. Основная дискуссия на этом симпозиуме развернулась по вопросам, касающимся послевоенной структуры господства правящих кругов Японии.