— Приятно слышать это от вас, — усмехнулся Паскаль. — Но вы, наверно, помните, что как раз во имя такого священного оплота и был убит дед нашего государя, Генрих IV. Лично я убежден: в будущем сердца людские через повиновение закону Божьему должны исполниться верой в иной закон, быть может, более прозаический, основанный на признании личной и всеобщей удовлетворенности народа. Вера необходима, она — мощный двигатель многих явлений. Впрочем, в ее движущей силе в политике я с каждым днем все больше сомневаюсь.
— Должны исполниться… — вполголоса повторил Мольер, восхищаясь столь смелым высказыванием. — Да будет угодно небу, чтобы никто не воспринял это как «заменить», сударь… Иначе небо вас же и покарает.
Паскаль бросил на комедианта отстраненный взгляд.
— Все может быть. С людьми, нам подобными, всякое может случиться, и даже без явных на то причин. Да, не плохо было бы знать, отчего случается то или другое…
Между тем в двух шагах от них Олимпии Манчини, графине Суассонской, облаченной в очень строгое, скромное платье, представляли Луизу де Лавальер. Олимпия пыталась выведать у девушки подробности о размолвке, которая, по слухам, произошла накануне между Генриеттой Английской и Месье, братом короля.
— Как чувствовала себя ваша госпожа сегодня утром? — осведомилась племянница кардинала, обменявшись с фрейлиной принцессы приличествующими случаю комплиментами. — Говорят, она страдает со вчерашнего дня?
— Будущей невестке его величества будет приятно узнать, что госпожу графиню заботит состояние ее здоровья, — уклончиво ответила Луиза.
Она сразу поняла, что весь Париж уже знает о несчастье, постигшем бедную невесту.
«Столичные нравы весьма своеобразны», — подумала она, снова вспомнив о Людовике XIV, который с недавних пор владел всеми ее помыслами.
В это время в соседней комнате Жан де Лафонтен оказался в гуще жаркого спора между сторонниками Кольбера и приверженцами Фуке. Поэт горячо защищал своего верного друга — суперинтенданта финансов.
Что до Габриеля, он безуспешно старался продвинуться в своих поисках, перенеся их в салон, куда отправился сопровождать Мольера. Когда драматург представил Габриеля своему издателю, словоохотливому Барбену, юноше пришла в голову мысль.
— Сударь, — обратился начинающий комедиант к опытному издателю, — мне бы очень хотелось попросить вас о большом одолжении.
— Слушаю вас, мой юный друг, говорите, не стесняйтесь, — ответил издатель Мольера и, помимо того, знаменитый столичный книготорговец.
— Господин Мольер поручил мне одно дело, весьма трудное, и без вашей помощи мне никак не обойтись. Желая обострить интригу в своей новой пьесе, господин мой потребовал, чтобы я составил ему зашифрованный текст, которым, по его замыслу, стремится завладеть тайный агент, герой пьесы. Но вот беда, я совсем не владею искусством шифрования и боюсь, как бы мои труды не пошли насмарку.
— Надо же, как любопытно! — воскликнул Барбен, узнав, к вящей своей радости, что его автор опять взялся за перо. — Но почему бы вам не обратиться с такой просьбой к Бертрану Баррэму? Он известный математик, я горжусь дружбой с ним. Думаю, Баррэм быстро сделает из вас искусного мастера-шифровальщика. Загляните завтра ко мне в лавку, я дам вам рекомендательную записку.
Обрадовавшись столь неожиданной, сколь и счастливой возможности, Габриель улыбнулся и в знак благодарности поклонился Барбену, после чего попросил его не говорить Мольеру о серьезном пробеле в познаниях его секретаря.
Заметив, однако, Луизу де Лавальер в компании с Олимпией Манчини, юноша нахмурился. Со вчерашнего дня он боялся за свою подругу. Чистосердечное сочувствие Луизы его злополучному положению и полное согласие, восстановившееся между ними, только усугубляли опасения Габриеля. Племянница его высокопреосвященства не замедлила взяться за исполнение обещания, данного брату короля. Габриель, однако, понятия не имел, как предупредить Луизу о том, что он случайно узнал, и оградить ее от коварных козней Олимпии, скрыв при этом и то, что ему стало известно о ее переписке с королем.
Когда девушка ему улыбнулась, показывая, как счастлива его видеть, Габриель повернулся к ней спиной и вышел из салона, думая о гам, что его милая Луиза наверняка с куда большим вниманием отнесется к комплиментам короля, нежели к предостережениям начинающего комедианта.
Аббат Клод Жали, погруженный в молитву, не понимал, отчего вдруг засуетился церковный сторож. Впрочем, в «церкви о ста колоннах», длиной девяносто метров, было довольно темно, несмотря на двадцать пять окон. Закончив свою часть молебна, кюре церкви Сен-Никола-де-Шан воспользовался паузой между вдохновенными пассажами, исполнявшимися на одном из самых прекрасных органов в Париже, и вышел из поперечного нефа. У прохода позади хоров его ждал королевский гвардеец.
— Отец мой, — торжественно проговорил солдат, — король просит вас без промедления прибыть в Венсен к изголовью его высокопреосвященства кардинала Мазарини, дабы удостоить его милости причащения.
— Ступайте за елеем, — приказал сторожу аббат, понимая срочность королевского веления. — И попросите отца Жирардона закончить молебен. Он сейчас в ризнице, — прибавил настоятель и покинул церковь, даже не удосужившись снять ризу.
Вслед за мушкетером святой отец сел в карету, дожидавшуюся у паперти, и та понесла их прочь в сопровождении восьми конных гвардейцев.
В это время кардинал Мазарини находился у себя в спальне в Венсене вместе со своим наперсником.
— Кольбер, я послал за вами, потому что хочу кое-что приписать к завещанию, — сказал первый министр, внезапно ощутив прилив сил.
Пока Кольбер устраивался, готовясь писать под диктовку, кардинал со стоном приподнялся в постели.
— Моей горячо любимой племяннице Олимпии, графине Суассонской, передается главный надзор за придворными королевы, — продиктовал старик, сознававший, что речь идет о последнем его волеизъявлении. — Что касается принцессы де Конти, то быть ей причисленной к придворным королевы-матери, — теряя силы, со вздохом проговорил кардинал.
— Это все, монсеньор? — бесстрастно осведомился Кольбер, хотя в душе был зол, услышав об очередных прихотях племянниц кардинала.
«Они будут доить его до тех пор, пока он не испустит дух», — подумал он.
— По совести, Кольбер, разве не обязан я посоветовать королю прогнать господина Фуке? — после долгих раздумий продолжал Мазарини.
Слова кардинала до того поразили Кольбера, что он выронил перо, которым делал приписки к завещанию. Вчера вечером после совета разве Мазарини не собрал здесь, в присутствии короля, Летелье, Лионна и Фуке, чтобы представить каждого из них Людовику XIV? Не он ли сам, отзываясь о суперинтенданте, говорил, что тот «всегда готов дать разумный совет по любому государственному делу, сколь бы сложным оно ни было»? Радуясь в глубине души повороту, которого он с надеждой ждал не одну неделю, верный Кольбер, однако, ничем не выдал своих чувств и ответил как всегда сдержанно и бесстрастно.
— Учитывая многочисленные финансовые махинации суперинтенданта, я посоветовал бы вашему высокопреосвященству отнестись к этому с крайней осторожностью. Кроме того, прежде чем принимать какое бы то ни было решение подобного свойства, необходимо учесть численность и могущество его сторонников. Наконец, — коварно прибавил заклятый враг Фуке, — внушительные силы, собранные суперинтендантом в его владениях на Бель-Иле, способны подорвать мир внутри королевства и омрачить его величеству ближайшие годы правления.
— Благодарю за откровенность, добрый мой Кольбер, вы как всегда печетесь исключительно об интересах государства, ваши слова благоразумны и справедливы. Кроме того, поскольку часы мои сочтены, не стану скрывать — я рекомендовал вас его величеству, обещав, что вы будете вести государственные дела не менее искусно, нежели хозяйство в каком-нибудь частном доме, — прошептал умирающий. — Король согласился с тем, что необходима третья комиссия во главе с интендантом финансов, и эта должность будет отдана вам в уплату за вашу преданность, Я также пожелал, чтобы ваши заслуги были четко отражены в этом документе. Включите сюда и вот это, — прибавил кардинал, протягивая наперснику листочек, исписанный рукой, дрожавшей, как видно, больше обычного.
Кольбер молча взял листок и в знак признательности склонил голову. Когда он пробежал глазами первые строки написанного, у него сильно забилось сердце: ведь это охранное свидетельство гарантировало исполнение всех его тщеславных помыслов и устремлений. «Честность, преданность и здравомыслие, в чем я лично имел возможность не раз убедиться…», «через двенадцать лет его безупречного служения мне верой и правдой я не нахожу слов, чтобы выразить мое удовлетворение усердием означенного господина Кольбера…» «Посему я одобряю все действия господина Кольбера, предпринятые им как по письменной доверенности, так и по распоряжениям, которые он получал устно…», «хочу, чтобы с особым доверием относились к слову господина Кольбера касательно всего, что было получено и израсходовано им, а также вложено по его распоряжению в какое бы то ни было дело…», «хочу также, чтобы все счета, относящиеся к моим семейным делам, оставались или были переданы в руки господина Кольбера, дабы он мог их хранить, никому больше не передавая».
Кровь стучала у Кольбера в висках, поскольку он верил, что неотвратимо перешагнул первую ступень на пути к вершинам власти. Он, жалкий, бедный счетовод-бумагомаратель, отныне стал ровней самому Фуке.
«Ближайшие часы будут решающими», — подумал он, подходя к постели Мазарини, чтобы передать на подпись текст приписки к завещанию. В эту минуту раздался зычный голос, повергший Кольбера в дрожь, — столь велико было его нервное напряжение.
— Король!
Кардинал открыл глаза и увидел, как в спальню входит его крестник, король Франции. Неожиданное посещение нарушало все правила этикета.
— Ваше присутствие, сир, делает мне честь и согревает душу. Вместе с тем оно неумолимо напоминает мне, что горестный час моего ухода пробил. Но я готов, Луи, и даже успел подписать завещание. Королева-матушка уведомила меня, что вы, ваше величество, отказываетесь от причитающихся благ, и посему я вынужден принять необходимые меры, чтобы распорядиться ими по-иному. Господин Кольбер изложит вам все в подробностях, если пожелаете.
Король Франции сел на стул рядом с постелью министра. Испытывая безмерную печаль перед лицом неизбежности, Людовик XIV, однако, улыбнулся и взял старика за руку.
— Дорогой крестный, мое присутствие продиктовано лишь привязанностью к вам. По вашей просьбе я послал за аббатом Жоли, и он дожидается в передней. Помня, однако, что он писал о вас лет десять тому, я удивляюсь вашему выбору. Почему он?
— Это добропорядочный, замечательный священнослужитель. Он не любит меня, знаю. Но я уверен — если он отпустит мне грехи, так уж наверняка!
Король молча кивнул. Заметив, как по телу старика пробежала дрожь, он встал, подошел к камину и принялся энергично перемешивать угли.
Кольбер, заручившись заветной подписью своего господина, с почтительным поклоном и с блеском в глазах вышел из погруженной в полумрак спальни.
— Дорогой Луи, позвольте последний совет, — сказал кардинал, взяв крестника за руку. — Вот уже несколько часов я снова и снова мысленно возвращаюсь к сложившемуся положению вещей. Сведения, которыми я располагаю, вынуждают меня просить вас остерегаться тщеславных устремлений господина суперинтенданта финансов. Разумеется, я ни в коей мере не отрекаюсь от того, что говорил о нем, — он и в самом деле способен на большие дела, когда не помышляет о женщинах и об архитектуре. Умоляю, будьте с ним начеку.
— Ценный совет, дорогой крестный, — ответил король, стараясь унять жар, приливший к его лицу при упоминании о пристрастии Фуке к женскому полу, — как и все советы, которыми вы меня удостаивали…
— Сир, это всего лишь мой долг как министра и как человека. Сейчас я могу сказать, не таясь, как дорога была мне ваша любовь, и когда вы были совсем еще мальчиком, и когда стали государем. Моя жизнь, вся моя жизнь, — признался Мазарини со слезами на глазах, — была бы скудна и никчемна без вас, дорогой Луи.
После короткого молчания, позволившего ему совладать с сильным волнением, старик продолжал:
— Остерегайтесь ваших союзников. Остерегайтесь войны, хотя перспектива ввязаться в нее пьянит и кружит голову, обещая славу. Однако она же и закабаляет самые крепкие сердца. Остерегайтесь тех, кто в тени плетет заговоры, покушаясь на вашу власть…
Король содрогнулся.