Луиза почувствовала на запястье холодные пальцы Олимпии.
— Я хочу быть вашей подругой… я должна ею стать. Самой надежной, самой верной и самой полезной. Я готова хранить все ваши тайны и оберегать их. Хотя поверьте, они мне в общем-то безразличны, — вдруг сухо сказала она.
Луиза молча слушала, и от слов Олимпии ей стало совсем не по себе.
— Действительно, такой дружбе нет цены, — медленно проговорила Луиза, глядя Олимпии в лицо и стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Только, боюсь, у меня нет средств заплатить за нее.
Олимпия задумалась на мгновение, потом ответила:
— Не будьте глупенькой. Меня интересует только то, что вы видите и слышите, не больше. Давайте просто поболтаем, и все.
— Тайны сродни духам, — сказала Луиза, освобождая руку. — Они превращаются в ничто, когда выдыхаются…
— Вот именно! — почти угрожающе воскликнула Олимпия, чувствуя, как ускользает добыча.
— …и я не могу отвечать только за себя. Позвольте передать ваши слова его величеству? — бросила Луиза, поспешив прочь, не дожидаясь ответа и удивляясь собственной дерзости.
— Проклятье! — процедила сквозь зубы Олимпия. — Она еще поплатится.
Добежав до сада, Луиза поднялась на террасу, едва не сбив с ног лакея с подносом. Свежий воздух, насыщенный благоуханием цветов, наполнил ее легкие. Она почувствовала, что вся дрожит.
Праздник заканчивался. Гости небольшими группами покидали дом суперинтенданта и шли вверх по аллее, вдоль которой с обеих сторон снова выстроились лакеи. Землю понемногу сковывала стужа. Покачиваясь в такт движению кареты, катившей по вязкой грунтовой дороге, не успевшей просохнуть после вчерашнего дождя, Луиза плотнее укутывалась в шаль. Рядом с ней дремала Ода, она все больше склонялась набок, и голова ее в конце концов легла на плечо Луизы. В ушах у Луизы отдавалось назойливое поскрипывание колесных ступиц. Прислушиваясь к нему, она старалась отвлечься, но никак не могла забыть встречу с Олимпией. Слова племянницы кардинала, казалось, прилипли к ее коже точно густое сливовое варенье, которым она когда-то лакомилась вместе с Габриелем. «Как же давно это было», — подумала она… Луиза вспомнила едва прикрытые угрозы в слащавых речах Олимпии, явно знавшей о ее связи с королем. Злонамеренные люди могут истолковать превратно их отношения и попрекать ее на каждом шагу, поэтому ей необходимо чье-нибудь могущественное покровительство, а заручиться им проще и безопаснее, если поверять покровителям все, что говорит и делает король.
Луиза спрашивала себя: может, лучше сказать «нет», чем вообще ничего не говорить? Как бы то ни было, молнии, сверкнувшие в глазах Олимпии, означали одно: иного выхода у Луизы нет.
— Завтра, увидимся завтра, — прошептала она, чувствуя, как ее одолевает сон.
Когда кучер пустил лошадей по дороге, пролегавшей через парижские предместья, и главная башня Венсенского замка скрылась за горизонтом, никакой шум больше не нарушал тишину внутри кареты, где царил полный мрак.
Дом суперинтенданта покинули последние гости. Прислуга принялась расставлять по местам мебель и посуду и убирать буфеты в многочисленных гостинных. Никола Фуке не хотелось идти в спальню, тем более что беременность жены лишала его плотских наслаждений. Он пригласил к себе в рабочий кабинет Франсуа д'Орбэ и Жана де Лафонтена отведать портвейна, который ему поставляли ящиками. Они сидели втроем и беседовали непринужденно и весело. После нескольких недель, полных тревог и неопределенности, связанных с состоянием здоровья кардинала, а потом с перестановками, произведенными Людовиком XIV в правительстве, суперинтендант чувствовал, что все встало на свои места. Его действия в Фонтенбло и дарованное ему прощение государя, похоже, развеяли все подозрения, которые коварный Кольбер старался посеять в душе короля.
— Видели, — сказал Лафонтен, — как он напыжился, когда давал присягу, точно лягушка, решившая стать размером с быка?
Подобное сравнение привело Фуке в восторг.
— Конечно, видели, дорогой Жан! Лягушка, захотевшая раздуться, как бык, чем не сюжет для басни, — садитесь и пишите, благо тонкостями сложения басен вы владеете в совершенстве! А то за последнее время уж на гербе нашего досточтимого господина Кольбера заметно отощал, — прибавил суперинтендант. — С тех пор как меня поставили во главе совета по внешней торговле, наш славный малый заверяет меня в своей преданности при всяком удобном случае. И при каждой встрече осыпает слащавыми поздравлениями.
— Монсеньор, остерегайтесь ужей, прикидывающихся, будто дремлют на солнце, — заметил д'Орбэ, с удовольствием пригубив портвейн. — Змея куда коварнее лягушки!
— Правда ваша, дорогой д'Орбэ.
Суперинтендант откинулся на спинку кресла. Он подумал о нежной и прекрасной мадемуазель де Лавальер и пожалел, что так и не смог закончить с нею давешний разговор.
— Интересно, что понадобилось Олимпии Манчини от девицы Лавальер?
Можно было подумать, что, глядя на Фуке, Франсуа д'Орбэ читал его мысли.
— Ничего хорошего, ясное дело, тут не жди, — ответил Лафонтен. — Бедняжка так и сжалась в комок, когда та до нее дотронулась.
Суперинтендант закрыл глаза и, казалось, не слушал, о чем говорят его собеседники. Наконец он очнулся и сказал:
— Через несколько дней мне придется отправиться в Лондон, надо уладить кое-какие важные финансовые дела. В мое отсутствие я полагаюсь на вас, господа, — проследите, чтобы на строительстве не было перебоев. Дорогой Жан, отчитайте Лебрена, ведь он так и не доставил обещанные гобелены, из-за этого большую часть декоративных работ в замке пришлось приостановить. А вас, д'Орбэ, я попрошу проследить за работами в саду и парке; по-моему, с заполнением водоемов тоже запаздывают. На дворе уже апрель, и довольно, черт возьми, списывать все огрехи на заморозки! И, наконец, проследите, чтобы не тянули с посадкой деревьев и растений, которые я вам показывал, к лету они должны расцвести, — прибавил Фуке, обменявшись понимающим взглядом с архитектором.
При упоминании об отъезде суперинтенданта в столицу Англии в голову Франсуа д'Орбэ пришла одна мысль.
— Будьте покойны, монсеньор, я сам прослежу, чтобы удвоили бригады мастеровых и наверстали отставание за зиму, — обещал архитектор. — Я только вчера был на строительстве и могу вас заверить: работы продвигаются. Однако, позвольте заметить, в Во меня беспокоит совсем другое.
— О чем это вы? — нахмурившись, спросил суперинтендант.
— О юном Габриеле, которого вы взяли под опеку. По-моему, он пребывает не в самом добром расположении духа.
— Вы уверены? — продолжал Фуке, понимая, к чему клонит д'Орбэ, который, не желал утруждать Лафонтена, решил сам переговорить с суперинтендантом. — Что с ним такое?
— Думаю, узнав об измене Мольера, он распрощался с мечтой о театральных подмостках. Да и вынужденный отъезд из Парижа, похоже, ему в тягость. В его годы прелести сельской жизни быстро надоедают. Надо бы ему сменить обстановку, — деликатно прибавил архитектор.
— А не взять ли вам его с собой в Лондон? — без обиняков предложил Фуке Лафонтен.
На это архитектор, собственно, и рассчитывал. Он уже представлял себе, как обрадуется старый его учитель Андре де Понбриан, когда увидит своего сына.
— Прекрасная мысль! — сказал суперинтендант и рассмеялся, приятно поразившись хитроумию д'Орбэ. — Хорошо, возьму нашего голубка с собой в Лондон. Хотя и не обещаю, господа, что туманная Темза его порадует!
Заложив руки за спину, Кольбер с мрачным видом расхаживал по своему кабинету, машинально ступая по линиям узора на большом ковре перед рабочим столом. По обе стороны стола в глубоких креслах, обшитых ярко-синей тканью, с не менее озабоченным видом сидели брат короля герцог Орлеанский и Олимпия Манчини. Герцог теребил толстыми пальцами в кольцах зеленые ленты, украшавшие его белый шелковый камзол.
— Тем не менее, — говорил он визгливым, ноющим тоном, — отказавшись сегодня отправиться с братцем на охоту, я рассчитывал на другие вести — отвечающие нашим надеждам…
— Мне нравится, что вы говорите о «наших надеждах», монсеньор, — сказал Кольбер, продолжая расхаживать по ковру и глубоко вздыхая, чтобы скрыть раздражение. — Прежде всего потому, что это слово мне льстит, поскольку я недостоин того доброго отношения, которое вы мне выказываете, поверяя свои тревоги. Кроме того, я усматриваю здесь наш общий интерес, вернее вывод, к которому мы пришли разными путями. Вы считаете, что мадемуазель де Лавальер науськивает против вас вашу будущую супругу и даже может оклеветать вас перед королем. Вполне разделяю ваши опасения, к тому же мне и самому это не нравится, поскольку задевает вашу честь. Вы также считаете эту девицу своенравной. Я и тут с вами согласен. У юных придворных дам голова и впрямь частенько идет кругом. Но тем хуже для нее. Мы предоставили ей полную возможность, — добавил он, взглянув на хранившую молчание Олимпию. — Она не пожелала ею воспользоваться. Тем хуже для нее, — повторил он. — Со своей стороны добавлю, — сказал он, перестав наконец кружить по ковру и снова устремив острый взгляд на Олимпию, — у меня есть более серьезные опасения.
— Точно говорю, я сама видела, как она долго беседовала с суперинтендантом в Сен-Манде… — подтвердила молодая женщина в ответ на безмолвный вопрос Кольбера.
— И даже слышали, как они упомянули имя одного молодого человека, некоего Габриеля, — прервал ее Кольбер, — того, чья близость к отъявленным заговорщикам, угрожающим безопасности государства, очень меня настораживает, тем более что он бесследно исчез сразу после того, как встретился с глазу на глаз… с суперинтендантом Фуке! Вы правы, монсеньор, — продолжал он, повысив голос, — все это слишком затянулось. Факты налицо, притом безрадостные. Теперь нужно действовать. И без промедления. Надо кончать с этим. Мои люди из-под земли достанут этого Габриеля вместе с…
Кольбер вдруг осекся и махнул рукой, давая понять, что в двух-трех словах всего не расскажешь.
— Впрочем, это другая история. Словом, они непременно его отыщут. Вместе с тем, однако, надо сделать все возможное, чтобы оградить короля от мадемуазель де Лавальер. Иначе говоря, ее нужно устранить, — зловещим тоном заключил он.
— Что это значит? — с тревогой спросил брат короля.
— А то, — сказал Кольбер, приближаясь к Олимпии, — что посланница мира отныне станет вестницей войны.
Взглянув на насупившегося принца. Кольбер ухмыльнулся.
— Вас еще не было на свете, монсеньор, когда это произошло, но вы, наверно, знаете о злоключении, постигшем вашу мать, да хранит Господь ее душу.
Заметив недоумение в глазах принца. Кольбер назидательно продолжал:
— Узнав как-то, что она сообщает в письмах к своей испанской родне о делах и поступках французского короля, отец ваш Людовик XIII хотел развестись с ней и даже устранить ее. На свое счастье, она заручилась крепкой поддержкой ныне покойного кардинала Мазарини, да хранит Господь и его душу. Словом, то, что произошло тогда, может повториться снова. Если только у мадемуазель де Лавальер вдруг не появится покровитель под стать кардиналу!