157922.fb2
— Тогда иди, — сказал суперинтендант, с сожалением снова заворачивая манускрипт в батист. — Положи это обратно и присоединяйся к нам на спектакле.
Габриель хотел что-то сказать, но Фуке уже направился к двери, оставив сверток на столе. Габриель взял сверток и вышел следом в дверь, которую министр не закрыл за собой. После того как дверь захлопнулась, юноша оказался в темноте. Пробираясь к лестнице, ведущей на купол, он крепко прижимал к груди заветный манускрипт.
Облаченный в обычное платье, Мольер с озабоченным видом поднимался на подмостки, когда король занял почетное место в первом ряду зрителей. Сцену установили в пихтовой аллее, поближе к освежающей прохладе фонтанов.
— Сир, к сожалению, нам не хватило времени, и я прошу Его величество извинить нас за то, что мы не сможем сегодня порадовать его дивертисментом, как он, вероятно, надеялся.
По толпе гостей, приглашенных владельцем Во-ле-Виконта на этот восхитительный вечер, прокатился тихий ропот. Людовик XIV совершенно невозмутимо сидел рядом с суперинтендантом финансов, чья улыбка никак не вязалась с объявлением, прозвучавшим из уст великого комедиографа.
Вслед за лихой импровизированной увертюрой на подмостках появилась Мадлен Бежар, наряженная нимфой. Выход комедиантки сопровождался громом аплодисментов. Дивертисмент, сочиненный по заказу Фуке, был первым образцом нового комедийного жанра — в нем искусно соединились театр и балет. За каждым актом пьесы под названием «Несносные» следовали танцы Бошана.[49]
Кроме того, по ходу пьесы звучала музыка Люлли. Сама же история возвеличивала заслуги и достоинства короля. Успех был полный. Спектакль закончился под громкие, продолжительные овации, Мольер был в восторге. Во время представления король рукоплескал и смеялся от души. Это успокаивало Фуке, который с самого утра не находил себе места. Когда гости стали разбредаться по аллеям, над парком вспыхнули разноцветные огни фейерверка в форме цветов лилии. Из канала под звуки труб и барабанный бой выплыл громадный кит. Из его спины, к нескрываемому изумлению придворных, вырывались дымовые петарды.
— Сир, — осмелился заметить суперинтендант, — эту иллюминацию устроил великий Торелли,[50] я пригласил его по такому случаю из Италии, чтобы порадовать вас красочным представлением.
Людовик XIV одобрительно кивнул, однако в ответ ничего не сказал. Вдвоем с министром они направились к замку. Фуке проявил особое внимание к Анне Австрийской: предоставил ей экипаж, запряженный парой лошадей, чтобы избавить королеву-мать от усталости. Гости, все еще пребывавшие в очаровании от увиденного, тоже побрели в сторону главного здания.
— Взгляните туда, сир! — воскликнул Фуке, показывая на купол замка.
В то же мгновение из колоколенки купола вырвался последний огненный сноп. Теперь, к изумлению публики, из бессчетного числа ракет над толпой гостей сложился сверкавший всеми цветами радуги свод. Суперинтендант неотрывно наблюдал за Людовиком XIV, однако король сохранял невозмутимость даже при виде столь впечатляющего зрелища.
«О чем он думает?» — с недоумением спрашивал себя министр, озадаченный равнодушием молодого государя.
Тем временем в замке под мягкое звучание скрипок подали заключительное угощение — пышно сервированные на стойках фрукты. Гости оживленно беседовали. Настроение у всех было восхитительным. Еще никогда французский двор не удостаивался подобного приема. Роскошное убранство замка, великолепие его сада и парка усиливались впечатлением от могущества и величия, ощущавшихся здесь повсюду.
Под предлогом обсуждения финансовых бумаг Никола Фуке уединился с королем в одной из гостиных. Это издалека заметил Габриель, искавший глазами Луизу, равно как и Кольбер, без устали изливавший яд в души сотрапезников.
— Сир, все это для вас! — с жаром сказал суперинтендант, показывая рукой на роскошное убранство замка. — И я ни о чем другом не помышляю, кроме как о том, чтобы верой и правдой служить вашему величеству и пожертвовать ради этого всем моим состоянием!
Молодой государь мрачно посмотрел на него, прежде чем ответить.
— Все это действительно роскошно, — заметил он, обводя взглядом мебель, гобелены и картины, украшавшие комнату. — Даже слишком!
— Сир, позвольте мне сегодня же вечером представить вам еще одно доказательство моей преданности, — продолжал Фуке, утирая лоб, влажный от пота, настолько сильно было его возбуждение. — Я располагаю древним манускриптом огромной важности. Эта рукопись, если использовать ее в низменных целях, может сокрушить порядок управления государством.
Молодой король, казалось, был все так же погружен в себя.
— Однако этот же бесценный документ, если вы примете его, сможет послужить нынешней и будущей славе вашего величества. Эта рукопись имеет бесспорное и самое непосредственное отношение к библейским писаниям. Она позволит королю Франции упрочить законную силу его власти на новых основах и осчастливить народ, которым он правит.
— По-вашему, власть короля Франции незаконна, господин суперинтендант финансов? — холодно спросил Людовик XIV.
— Ваше величество молоды, вам угодно взять в руки бразды правления королевством и вознести Францию до невиданных доселе высот, — продолжал Фуке, не придав значения вопросу короля. — Подобные устремления восхищают меня, но времена меняются, сир. И чаяния народа тоже. Завтра народ пожелает выразить так или иначе свои надежды и захочет сам определять свою судьбу, притом самым деятельным образом. И если не прислушаться к его пожеланиям, то уже на следующий день они перерастут в требования, в гнев, в протест. Я чувствую, стране грозит опасность! И предлагаю вам инструмент управления новым временем! Только вы один сможете начать необходимые перемены и направить их в нужное русло.
Король продолжал смотреть на министра с отсутствующим видом, отчего Фуке почувствовал себя крайне неловко.
— Согласны ли вы, сир, взглянуть на этот документ, чтобы лично оценить его значимость?
Король, упорно хранивший молчание, стоял перед суперинтендантом погруженный в свои мысли.
— Сир, вы слышите меня? Заклинаю, подумайте над моими словами! Ведь речь идет о судьбе королевства!
Неожиданно король оживился, будто выйдя из ступора.
— О судьбе королевства? Что вы под этим подразумеваете, господин суперинтендант? Судьбу народа, монархии, правителя? Я вас хорошо слышу, только никак не могу понять, почему, рассуждая столь многоречиво о «чаяниях» черни, вы почти не принимаете в расчет интересы своего короля. Да и с какой стати мне печься о благосостоянии тех, кто смеет покушаться на мою власть? Во имя чего я должен поступиться традицией, тем более что заложил ее не я, а мои предки, и после меня хранить ее надлежит моим потомкам?
— Но у вас может быть только один интерес, сир: Франция. Народ — плоть ее, а вы — живое ее воплощение!
На губах короля мелькнула ледяная улыбка.
— Порой вы рассуждаете, как те иезуиты, что меня окружают, господин суперинтендант. А я хотел бы слышать меньше разговоров и больше доказательств того, как вы печетесь о моей славе и сколь успешно претворяете в жизнь мою политику. Я не вижу в ваших доводах никакой причины нарушать традицию, основанную на учении церкви.
— Эта рукопись и есть тому прямое доказательство, сир. Я держу в руках светоч, способный воспламенить всю страну и подорвать основы, на которых зиждется ее величие. И светоч этот я хочу использовать лишь для того, чтобы освещать вам путь и направлять вашу поступь.
Король с досадой сжал кулаки.
— Направлять, направлять! — вознегодовал он. — Для этого мне нужен поводырь? Сколько себя помню, сам я и шагу не мог ступить — вечно ко мне в поводыри набивалось человек десять! А я желаю, чтобы мне служили! — продолжал он, повышая голос.
— Вы не можете оставить без внимания эту рукопись, — убеждал Фуке. — Взгляните на нее! Служить вам значит открыть ее для вас, в то время как о ее существовании никто не догадывается, — открыть для того, чтобы поступать сообразно с нею и явить миру скрытое в ней откровение. Благодаря вам мир прозреет! Сир, в рукописи содержится Истина, единственная Истина, которая…
— Истина, господин суперинтендант, — возразил король, — не нуждается в том, чтобы ее открывать. Мы ею уже располагаем.
— Но, сир, только представьте себе…
— И никто, — холодно прервал его король, — не смеет пересматривать ее, если только кому-то вдруг не взбредет в голову вскрыть страшный ящик Пандоры. Я отлично представляю себе, что значит хорошо мне служить. С другой стороны, не очень хорошо, когда суперинтендант финансов пытается изображать из себя мудрого философа. Забудьте о том, что написано в Библии, господин суперинтендант. И, Бога ради, постарайтесь отдавать больше сил тому, чтобы обеспечить меня необходимыми средствами и впредь устраивать столь же прекрасные приемы, как сегодня.
«Он держит меня за сумасшедшего, — решил суперинтендант, — или, может, я до того возбужден, что потерял способность ясно выражать мысли?»
— Я так ничего и не понял из ваших слов о каком-то там манускрипте, — продолжал молодой король. — Вернее, понял одно — любой другой на моем месте, куда менее доброжелательный, просто счел бы манускрипт еретическим, кощунственным и оскорбляющим мое величество. «Светоч»! «Подорвать основы, на которых зиждется ее величие»! Не хватало еще, чтобы вы завели разговор о республике, господин суперинтендант! — вспылил король, но с нарочитым усилием взял себя в руки. — Ваши слова режут мне ухо! Вы случайно не больны?
Не дожидаясь ответа, король отошел от Фуке, потом обернулся и серьезным, размеренным голосом сказал:
— Прощайте, господин суперинтендант, пора и честь знать.
Поняв, что вечер потрачен впустую, Фуке, словно громом пораженный, последовал за Людовиком XIV, медленно и величаво прошествовавшим из гостиной и встреченным низкими поклонами поспешивших обступить его придворных.
Фуке стоял у подножия парадной лестницы, дрожа точно в лихорадке, одолевавшей его весь вечер, и провожал взглядом удалявшуюся карету короля Франции.
К нему подошел Лафонтен.
— У вас такой скорбный вид, хотя вечер удался на славу! Во всех отношениях! Могу вас заверить, такое при дворе никогда не забудется!
— Да услышит ваши слова король! — проговорил министр, поднимаясь по ступеням парадной лестницы замка Во.
Осунувшийся, бледный, Фуке с досадой оторвал тесьму от обшлага рукава и швырнул ее на землю. Дрожь, пробегавшая по его телу, выдавала нервное возбуждение, во власти которого он все еще находился. Жестом Фуке остановил Габриеля, собиравшегося что-то сказать. Из большой передней было видно, как часть гостей все еще прогуливалась небольшими компаниями по парку вокруг водоемов и как дамы кутались в наброшенные на плечи шали. Между гостями сновали лакеи, разбиравшие сервировочные стойки с угощениями, расставленные среди деревьев. Другие гости группами, похожими в бледном лунном сиянии на размытые радужные пятна, теснились у дверей замка; на посыпанной гравием аллее скрипели колеса отъезжавших экипажей.
Фуке и Габриель молча наблюдали за происходившим, когда звук шагов по каменному полу заставил их обернуться. Д'Орбэ, озабоченный и усталый, вошел и прислонился к дверному косяку.