Однако при попытке накрыть залпом пулеметную точку на крыше ацтекский наводчик ошибся с прицелом и часть ракет, довольно слабых, попала в фасад отеля, а может, это был умышленный залп с целью убить побольше людей. Один из снарядов влетел прямо в окно Нестерова и он погиб, не сойдя с боевого поста.
Эта смерть меня глубоко огорчила: мало того, что у меня была надежда как-то решить с его помощью собственные проблемы, я испытывал к Владимиру определенную симпатию. Моя интуиция меня не обманула, вот только я убедился в том, насколько он достойный человек, когда его самого в живых уже нет.
И вот теперь я валяюсь в госпитале на правах самого важного пациента, мне улыбаются и строят глазки медсестры — но на душе у меня погано.
Беда не только и не столько в том, что мой потенциальный план побега накрылся — я-то найду новый путь, не вопрос.
Вопрос в том, куда бежать и зачем? Как жить в мире, где в любой момент может всплыть в самом неожиданном месте толпа кровожадных ублюдков и забрать тех, кто тебе не безразличен? Поселиться в степи? Вендиго можно повстречать и там, красные уроды периодически подбрасывают новых взамен перебитых.
Вообще-то мне известен аналог ситуации: было дело, тут неподалеку, в соседнем мире, творилась подобная херня. Плавало мудачье на подлодках, летало на самолетах с крестами, бомбило, обстреливало, все такое. Как жить в таком мире, ответ нашелся быстро: сравнять с землей, перепахать танками, закатать в гумус и установить свой флаг на чужой рейхстаг. И все, с тех пор ситуация вошла в берега. Отучили, как говорится, страдать фигней, выбили всю дурь вместе с дерьмом, популярно разъяснили, что быть плохими людьми очень больно — а те урок усвоили, теперь ведут себя как цивилизованные люди, и сами живут-поживают, и другим не мешают…
Вот только тут все немного сложнее, и отучить ацтеков плавать к нам в гости не получается вот уже восемьдесят лет. Их от нас защищает океан, паскуды освоили колдовскую защиту от больших кораблей — поди достань, и сейчас это игра в одни ворота. Они выбирают место и время и наносят удар — а нам остается только бить в ответку. И мы бьем: из трех подлодок, высадивших десант, одну все же настигли противолодочные корабли, сам десант умылся кровью и живыми ушли не многие. Но это только в этот раз, не всегда удача с нами.
К тому же мне прекрасно известна прописная истина войны: одной только обороной победить невозможно.
В госпитале скучать сильно не пришлось. Мне часто звонили Агнешка и Гордана — кто бы сомневался — так что поболтать было с кем.
На второй день, наконец-то, сумела дозвониться и Брунгильда.
— Трудновато тут со связью, — сказала она после обмена приветствиями и вопросами о здоровье, — я несколько раз пыталась позвонить раньше, но то с роумингом проблемы, то тут в Альпах связь хреновая, но теперь я спецом вернулась с курорта в город — а тут уже дозвонилась после двух часов попыток. Ты любитель влипать в геройские передряги, да?
— Да хрен там… Я просто выбежал в суматохе не на ту сторону — а там рожи жуткие наступают, и убежать уже некуда. Пришлось взяться за автомат.
— Говорила же тебе — езжай со мной, там бы не было ацтеков.
— Говорил же тебе — не пугай ежа голой задницей. Снова для них это кончилось намного хреновее, чем для меня.
— Ха, выпендрежник. Ты там долго будешь еще лечиться?
— Обещают, что недолго, неделю-две.
— Может, тогда все же рассмотришь вариант со мной в Альпы съездить?
— Ладно, уговорила, — улыбнулся я.
— Отлично, тогда я как раз успею слетать в Англию на недельку, для обмена опытом по моему профилю, так сказать, а как ты вернешься — поедем. Тебе понравится в Альпах, я обещаю.
Закончив разговор, я внезапно понял, что крепко соскучился по Брунгильде, хоть и не понимал этого раньше. Чуть раньше меня манила далекая родина, которая еще кто знает, похожая ли сама на себя, и жажда побега затмевала другие желания. У меня были Агнешка и Гордана, и в их объятиях мне некогда было скучать по Бруни. Но вот теперь все три девушки далеко от меня — ну, верней, не очень, Агнешка и Гордана в пределах города, но их в военный госпиталь не пускают все равно — и все мои мысли почему-то о Брунгильде, хотя с ней я так ни разу и не переспал… Хотя, может быть, именно поэтому.
На четвертый день мне пришлось дать небольшое интервью. Ну как пришлось — настаивали совместно Майерлинг и городские власти. Майерлингу я бы отказал — хорош вермахту на мне кататься — но вот хорватам отказывать уже как-то неудобно, поскольку я уже знаю, сколько стоит подаренный мне дом. Ну а раз так — заодно верну должок министерству обороны за свой отпуск и будем квиты.
Пришедшая с Майерлингом местная пресс-секретарша заранее меня предупредила, что среди журналистов могут быть оппозиционные. Майерлинг уточнил, что не националисты, а умеренные, и их каверзные вопросы будут направлены, вероятно, против правящей партии, что не должно быть большой проблемой, терки хорватов в их песочнице — их дело. Пресс-секретарша больше опасалась националистов: сама партия фактически отпета и зарыта, но может попасться националист-одиночка. Если что — в полемику вступать не надо, а вместо ответов просто поднять на смех, дескать, а чего там твоя братия заливала о суперхорватах?
Майерлинг тоже мне тихо сообщил, что будут там и «правильные» журналисты.
— А как я их определю?
— Они будут задавать правильные и несложные вопросы, заранее направляющие к нужному ответу, — ухмыльнулся майор, — ваше дело просто дать на них логичные ответы в том же духе.
— Мда… — вздохнул я.
— Как я понимаю это ваше «мда», — сказал Майерлинг. — Вот эти политические виляния совсем не к лицу солдату, и поверьте, я от этого устал поболе вашего. Но ацтеки приплывают в гости редко, и так получается, что часто добиваться поставленных целей приходится разговорами, а не действием.
Мероприятие началось нормально, «свой», провластный журналист почти в самом начале задал вопрос, вполне закономерный и ожидаемый, но вот форма…
— Скажите, герр фон Дойчланд, как вам удалось перестрелять такую толпу пуленепробиваемых врагов? Я читал отчет — там сказано, что почти все были убиты через смотровую щель бронешлема. Ведь это же за пределами человеческих возможностей!
Я на месте и журналиста, и простого обывателя тоже интересовался бы этим вопросом: как так, что все застрелены через узкую щель? Как стрелок так сумел? Но вот это самое «это же за пределами человеческих возможностей» как бы намекает мне, что я должен отвечать в духе «что за пределами человеческих возможностей — то по плечу арийскому солдату». Но… хер там. Дать интервью я согласился — а врать не буду.
Ведь в действительности дело отнюдь не в способностях арийца — они такие же люди, как и все прочие — а в моем секретном таланте. Без него мы с тем хорватом погибли бы в самом начале, потому что я не смог бы отбросаться гранатами обратно.
Конечно, я и признаться не могу — потому дам предельно честный ответ… но не совсем на поставленный вопрос.
— Знаете, в чем разница между лучшим стрелком в мире и новичком, впервые взявшим в руки оружие? В тренировке, леди и джентльмены. Открою вам секрет: автоматическое оружие придумано для того, чтобы легче поражать цель, особенно трудную, и никакой фантастики в моем достижении нет. Если вы выпускаете очередь в цель вроде лицевой бронемаски — шанс, что одна пуля залетит в щель, вполне себе реален, ну а чтобы попадать в маску, и нужны тренировки. И вообще, там вопрос стоял ребром — попадай или сдохни! Потому что вы, господа хорваты, пожалели денег на «гросскалибрихи» для своей армии. Даже для солдат, которые заведомо готовились обороняться от ацтеков, которые любят бронекостюмы. Вот будь у меня не обычный штурмгевер, а крупнокалиберный…
Тут Майерлинг кашлянул:
— Прошу прощения, должен уточнить, что герр фон Дойчланд не отличает «хорватский» штурмгевер от стандартного, поскольку такого хлама в руках ранее никогда не держал.
Я повернулся к Майерлингу:
— Просто справедливости ради — хорватский штурмгевер меня не подвел. Стрелял и попадал без единой осечки. Что с виду маленько неэстетичен — для оружия не критично.
Он снова кашлянул:
— Хорватский штурмгевер не просто удешевленная версия — он сделан под чешский патрон «6.5мм» по желанию самих хорватов, ради удешевления боеприпасов. Потому и не пробивал. Само собой, что стандартный штурмгевер под «7.92 Курц» эффективно пробивает бронебойной пулей любую ацтекскую броню, а «гросскалибрих» — даже обычными пулями.
Я перевел взгляд на журналистов и мрачно уставился в камеру — причем совершенно искренне, без притворства.
— Ах вот оно что… Я-то в темноте не заметил, что патрончики в рожках не те, думал, ацтеки усовершенствовали штурмовой бронекостюм… Выходит, господа хорваты, я получил сорок семь осколков только потому, что вы, доннерветтер, курорты отгрохали дай боже, а армию свою вооружили дешевым дерьмецом? Знаете, после такого мне хочется, чтобы фюрер вышел из пакта «Пожалуйста, спасите беспомощных оболтусов» и перестал вас защищать. Я все понимаю: страна маленькая, промышленности кот наплакал, бюджет не фонтан. Но вооружать своих солдат таким дерьмом и экономить на важнейшем — неуважение к солдатской жизни. Вы вообще понимаете, что если бы там в моих руках оказался даже не гросскалибрих, а нормальный штурмгевер — эти ацтеки легли бы там как грибы за тридцать секунд, и я сейчас сидел бы на пляже, а не тут в бинтах! И ваших бойцов погибло бы намного меньше! Ацтеки на море мастера, а на суше воюют как последние кретины, но вы умудряетесь нести потери, потому что вооружаете армию горохоплюями! Вот уж воистину, всякий героизм есть верный признак, что чуть ранее кто-то крепко налажал! Не облажались бы — не было бы нужды в посмертных награждениях! Знаете, что, господа? Затяните-ка ремни на годик, налоги с бизнеса поднимите — и купите-таки своей армии нормальное оружие, а также раскошельтесь на патроны! Как научите своих солдат нормально стрелять — поймете, что в моей стрельбе нет ничего сверхъестественного!
Пресс-секретарь, увидев, что интервью пошло не по плану, быстренько свернула балаган через доктора, который всех разогнал под предлогом, что мероприятие вредит пациенту. Майерлинг же показал мне большой палец: ему понравилось.
На следующий день я узнал, что к лозунгам митингующих в столице добавилось требование нормально вооружить армию.
Еще через три дня у меня сняли последние швы, а на следующий выписали: не совсем здоров, но в больнице мне делать больше нечего. Главное — не напрягаться еще пару недель и помнить, что мой иммунитет оставляет желать лучшего, а значит, мне стоит беречься от инфекций, насколько возможно. Выписали рецепт на иммуностимуляторы — и свободен.
Каким-то образом Зоран Вальдич заранее узнал о моем возвращении, потому что в холле меня ждал очень теплый прием. Тут, помимо управляющего, собралось где-то человек семьдесят персонала — консьержи, повара, официанты, горничные — преимущественно люди, которые находились в отеле в момент атаки. Мне устроили овацию, симпатичные девушки вручили мне больше цветов, чем я смог унести, а Зоран Вальдич сообщил, что мой счет закрыт со стороны отеля: мне больше не требуются деньги для проживания здесь. Отныне я могу считать отель своим домом, персонал — своей семьей, и для меня в любое время года найдется приличный номер.
— Вы очень любезны, Зоран, — сказал я.
— Это меньшее, чем мы можем вам отплатить за то, что вы сделали для нас. И, вообще-то, я тут как бы и ни при чем, это мой шеф. Он сам, к сожалению, не смог встретить вас лично, потому что его только на днях перевели из реанимации в отделение интенсивной терапии. В момент, когда он узнал о нападении, у него случился инфаркт.
— Печально слышать. Надеюсь, он поправится.
Потом из толпы вынырнула Гордана, а с нею два консьержа с большим предметом. Оказалось, пока я лечился, она написала мой портрет в крупном формате — полтора на полтора метра, примерно. На нем я был запечатлен в ракурсе «чуть сбоку снизу», из-за чего казалось, что я, гордо выпрямившись, устремляю свой орлиный взор куда-то вперед и вверх поверх голов.