- Ты про страх молчи лучше. Астронавту бояться не пристало.
- Ты не боишься, что ли?
- Боюсь, - сознается Джон. - Поджилки трясутся так, что зуб на зуб не попадает.
Я открываю глаза и скашиваю их на него - шутит или правду говорит? У него стиснуты зубы, и лоб покрыт крупными каплями пота. Руки лежат на штурвале, сжимая его так, что будь он непрочным, давно бы разлетелся.
- Не дрейфь, приятель, - говорю ему. - Бог не выдаст, свинья не съест.
- Какая свинья?
- Это поговорка у нас такая. Сажай эту штуку уже! Сколько можно лететь?
- Высота двадцать километров, - говорит Джон. - Ты, штурман, делом бы занялся лучше, чем про свинью болтать. Свиньи мясо не едят.
- Еще как едят. Они все жрут, что ни попадя. Они же свиньи.
- Ты говоришь как еврей, - смеется Джон. - У нас сосед был, дядя Аарон, он точь-в-точь как ты говорил. А может быть ты мусульманин? Они тоже свинину не едят.
- Я православный, - вздыхаю я. - Самый что ни на есть. Во имя отца и сына, и святого духа.
- Аминь, - смеется Джон. - Что-то я не видел, чтобы ты молился. У православных, я слыхал, икона должна быть, чтоб ей молиться.
- У меня есть икона. Она у меня вот здесь. - Я похлопал по груди. - А молиться можно и так, чтоб никто не замечал. Для этого не надо складывать руки как вы с Энтони, склонять голову и бормотать что-то себе под нос перед каждым завтраком.
- Конечно, - вежливо соглашается Джон. - Каждый молится по-своему. Высота - десять километров.
- Вот теперь можно и мне поработать, - говорю я.
Под нами сильно пересеченная местность, я вижу ее на экране локатора.
- Придется тебе, Джон, садиться на вершине горного пика, - говорю я.
Джон скашивает глаза на экран.
- Ничего. Надо будет - сядем.
- На карте это место называется долина Маринера, - сообщаю я. - Что-то у меня совсем другое представление о долинах. Долина - это ровная поверхность, равнинная река, пойменный луг, трава-мурава и плакучие ивы над водой. А здесь - рытвина на рытвине, овраг на овраге. О, вот и речка. Сухое русло. По нему когда-то бежали потоки серной кислоты.
- Почему кислоты?
- Да так. Фантазирую. Ты бы затормозил здесь.
- Скорость слишком высока. Мы же не на автомобиле. Высота - пять километров.
- Тормози, Джонни, не мучай меня. Хочу на твердь земную. Тошнит уже от космоса.
- Сейчас, сейчас. Глиссада - двадцать градусов. Высота - три километра.
- Мама моя, неужто скоро сядем?
Я сжимаю подлокотники кресла, к горлу подступает комок от волнения. Собственно, этот комок появился сразу после начала торможения, но теперь он заявил о себе во всю.
- Становлюсь на огонь, - говорит Джон через минуту.
Это означает, что наш аппарат превращается в самолет вертикальной посадки и может зависнуть над поверхностью. Лихорадочно кручу верньеры обзорного устройства в поисках ровной площадки, но на экране только нагромождения камней. Модуль зависает и начинает медленно двигаться над скалами.
- Ну? - говорит Джон нетерпеливо. - У тебя есть пять минут.
Но через пять минут по-прежнему сесть негде. Джон стискивает зубы и сообщает, что горючее на пределе, еще две минуты и назад нам уже не долететь. Он преувеличивает, конечно, но его можно понять - он нервничает и готов сесть на вершину скалы. Однако площадка все же находится. Джон опускает модуль с креном в десять градусов и выключает двигатель.
- Мама, - говорю я. - Добрались.
Мы прилипаем к иллюминаторам, не обращая внимания на то, что сила тяжести сдавливает нас так, что трудно дышать. Площадка размером с небольшой дворик, чуть побольше баскетбольной, наш модуль занял ее почти всю. Кругом громоздятся скалы красно-бурого цвета, похоже, из песчаника. Небо почти черное, с едва заметным фиолетовым отливом. При посадке мы почти не подняли пыли, она быстро осела.
- Юра, - сдавленно говорит Джон. - Поздравляю тебя.
Мы обнимаемся, похлопываем друг друга по плечам, кажется даже пускаем слезу. В эту минуту я люблю Джона и думаю о том, что никогда не сделаю прокола в тубе. Никогда! Он заслужил быть первым!
- Командир, - радостно говорит Джон, обращаясь к Энтони. - Мы сели!
Энтони лопочет что-то радостно-сопливое, мы его не слушаем. Делаем первые фотографии поверхности, я выпускаю шест с видеокамерой, поднимаю его как можно выше, мы видим на мониторе наш обгорелый челнок, окруженный скалами. Похоже, мы стоим на песчаной подстилке из красного песка.
- Давай выйдем, а? - вдохновенно предлагаю Джону. - Вместе, а?
Натыкаюсь на его сразу похолодевший взгляд.
- Что ты, Юра, - он смотрит удивленно. - А как же приказ?
Черт бы тебя побрал! Американец чертов! Приказ для него - закон, и не моги его ослушаться. Ему и в голову не придет похулиганить! Эх! Нет, дорогой, я задуманное выполню! Сидеть тебе на горшке до самого взлета!
Целые сутки сидеть и не иметь возможности выйти! Да я за эти сутки пять раз продырявлю тубу и накачаю туда пять лошадиных доз!
Самое смешное, что я так и делаю. Кто знает, что взбредет в голову Джону относительно еды - он всеяден и предпочтения ничему не отдает. Да и как можно выбрать что-то среди консервированной и запаянной в тюбики еды? Единственное, что американцы любят - это гамбургеры и хот-доги, а этого в тюбиках нет. Я накалываю суп, котлеты, картофельное пюре, копченую грудинку. Это происходит тогда, когда Джон спит, а я стою на вахте. Самому бы не наесться ненароком! А то будем драться за горшок, вместо того, чтобы стать марсианскими первопроходцами.
Перед первым уколом я надолго задумываюсь. Никогда еще не делал подлостей. Может быть и не стоит начинать? Брось, это не подлость, а военная хитрость! Никто ведь не называет полководцев, например, подлецами, хотя они сплошь и рядом подличали. Ну что может быть подлее Троянского коня? А разве этично сохранять в резерве свежие силы, в то время как противник с открытым забралом прет на вы? Хорошо ли было заманивать тяжелых тевтонских рыцарей на тонкий лед Чудского озера? Военная хитрость. Вот и весь сказ.
Успокоив таким образом свою совесть, я сделал черное дело и стал ждать. Джон проснулся, умылся, почистил зубы, напевая какую-то ковбойскую песенку времен покорения Техаса, и уселся завтракать.
В каждую тубу я вкатил по капле, чтобы Джон ничего не заподозрил. У него открылся волчий аппетит. Ох, не к добру ему так захотелось кушать! Он смел все, что я для него приготовил. Слабительное действует в течение часа, а через два часа ему выходить наружу.
В общем, случилось все, как я задумал. Джона скрутило, я сообщил Энтони, тот проинформировал Землю, оттуда пришел приказ Джона лечить, а на поверхность выходить мне. Перед тем, как открыть люк, я оглянулся. Джон сидел на горшке и мучился, глядя на меня глазами ягненка, ведомого на заклание. По-моему, он что-то подозревал, но ничего не говорил.
И вот я спускаюсь по лесенке. Весь мир следит за мной. Я спускаюсь нарочито медленно, понимая, что сигнал до Земли идет более трех минут. Я помню, как вел себя Армстронг, сходя на лунную поверхность. Он сделал отпечаток ноги и быстро вернулся в модуль. Я же решил действовать совершенно противоположным образом. Я встал одной ногой на песок, показал камере большой палец и поставил вторую ногу. Потоптался, счастливо глядя из-за стекла шлема, помахал руками, послал несколько воздушных поцелуев. За спиной у меня были приторочены два небольших шеста с российским и американским флагами, я отвязал их и по очереди воткнул в песок. Излишне говорить, что первым я воткнул российский флаг!
Теперь можно и оглядеться. До тех пор, пока не придет раздраженный окрик с Земли, что мне пора возвращаться в кабину, у меня было три с половиной минуты. Ничего интересного. Ни травинки, ни кустика. Песок и камни. Я вздохнул, набрал песку в ладонь и высыпал его, поглядывая в камеру. Все. Первый человек на Марсе - я. И уже никто и ничто не в силах этого изменить. И я полез вверх по лесенке в кабину.