- Тогда идите, - он махнул рукой в ту сторону, откуда пришел.
Я вышел в противоположную дверь, посмотрел на Женю, которая сидела за столиком с каким-то цветным журналом в руках, и у меня опять стукнуло сердце. Вот он, еще один взгляд. Тот же взгляд, беспомощно-распахнутый, тянущийся к тебе, тревожный и зовущий, взгляд открытой души, светящейся в глазах. Я медленно опустился на стул.
- Кто вы? - спросил я срывающимся голосом.
- Меня зовут Женя, - в ее глазах мелькнул испуг.
- Теперь вас зовут Женя, - пробормотал я еле слышно. - Это судьба?
- Что вы такое говорите, Юрий Леонидович? - пролепетала она.
- Женя, поедемте со мной! - горячо сказал я, схватив ее руку. - Поедемте! Бросайте работу, все бросайте! Я хочу угостить вас ужином. И, обещаю, что этот ужин не станет поводом затащить вас в мою постель!
- Что вы такое говорите? - еле слышно повторила она.
А я погибал в ее взгляде, я держал ее руку, и во мне все горело адским пламенем. Почему, почему я не замечал этого взгляда раньше? Почему я прозрел только сейчас?
Я так и не выпустил ее руку. Мы шли по коридору, она заглянула в кабинет к начальнику, чтобы отпроситься, а я все держал ее ладонь и наслаждался ее теплом. Потом мы сели в мою старенькую "Мазду" и поехали в ресторан. И я молил Бога только об одном - чтобы этот взгляд не пропал, не исчез, а всегда оставался со мной...
Эпизод десятый. В аду вам всегда рады!
В ветвях цветущей яблони выводил рулады соловей. Легкий приятный ветерок шевелил мои волосы. Я сидел под деревьями на плетеном стуле за плетеным столом, на котором возвышались заплесневелые винные бутылки, ваза с фруктами и сифон с газированной водой. По синему небу проплывали редкие облака. Рядом со мной стоял мой личный секретарь и терпеливо ждал, когда я соблаговолю обратить на него внимание. Краем глаза я давно видел его - в небесно-голубой тунике, застегнутой пряжкой с бриллиантом, в греческих сандалиях на босу ногу. Наконец я благосклонно взглянул на него. Он сразу встрепенулся и заговорил, словно его включили:
- ... триста двадцать пять человек, сударь. Прибыли сию минуту и ожидают распоряжений.
- Ну почему так много? - недовольно спросил я. Потом вздохнул обреченно и сказал: - Петр уже смотрел дела?
- Конечно, - отозвался секретарь.
- Мне кажется, у нас в последнее время стало очень много работы. Вы не находите? Наверху стали слишком разборчивы. Раньше к нам попадали только отпетые негодяи, теперь же шлют всех подряд. Что вы думаете об этом?
- Я согласен с вами, сударь, - секретарь с достоинством поклонился. - Совершенно возмутительное положение! У них там стало совсем пусто! - Он наклонился ко мне и доверительно прошептал, загородясь ладонью: - Может быть нам пожаловаться?
- Фи! - сказал я, и лицо секретаря вытянулось и сделалось постным. - Вы что, не знаете, как там относятся к жалобам? Их попросту игнорируют! Они там считают, что мы сами должны регулировать отношения с верхом. В чем-то, - я поднял палец и покачал им перед носом секретаря, который следил за ним глазами, - в чем-то они правы. Поэтому жаловаться мы не станем. А вот инспекцию наверх снарядим непременно. Вы ее и возглавите! Возьмите пару чиновников из тех, что еще не заплыли жиром на работе, и отправляйтесь. Проверьте каждое дело! Сидите там вплоть до второго сошествия, но найдите нарушения. Вот тогда... - я сжал кулак и помахал им, - вот тогда им не отвертеться! Триста двадцать пять человек! Это же уму непостижимо! Да! А сколько всего?
- Восемьсот шестьдесят четыре.
- Гм. Так какого же черта? Инспекция отменяется. Не хватало только, чтобы под нас начали копать. Ступайте. И предупредите страждущих, что я сейчас буду.
Какой дурак! Надо подобрать себе другого секретаря. Так и под монастырь подведет! Соглашается со всем. Не видит, что я просто ворчу?
Я допил остатки вина в бокале, закусил кусочком банана и поднялся. Нужно идти, встречать грешников.
Народ собрался на большой поляне приемов. Еще издали я услышал гул множества голосов. Попав сюда после чистилища, грешники расслабились, успокоились и оживленно разговаривали, обсуждая цветущий сад, траву-мураву, голубое небо и заливающегося невидимого соловья. Их не смущал уже свирепый вид черных чертей из конвоя, стоящих неподвижно по кругу со скрещенными на груди руками и их кривые сабли, которые с легкостью разваливают человеческое тело пополам. Грешники были уже переодеты в туники и сандалии, многие из них оглядывали себя и даже смеялись.
Я взошел на деревянный помост, вскинул руки и шум стих.
- Дорогие мои! - начал я сладким голосом. - Вы, конечно, рады, что здесь нет сковородок со шкворчащим маслом, котлов с кипятком, тяжелых сводов подземелья и тому подобной чепухи. Уверяю вас, телесные страдания вам ни в коем случае не грозят.
По толпе пролетел облегченный вздох.
- Но расслабляться не следует! - я возвысил голос, и толпа снова стихла.
- Очень скоро любой из вас падет на колени и начнет умолять, чтобы его жарили на вертеле, варили в котле или распиливали на куски двуручной пилой. Но все просьбы ваши будут тщетны! - мой голос гремел, и грешники все ниже и ниже склоняли головы. - Каждый из вас много грешил при жизни. Настало время платить по счетам. Причем грешили вы всего одну человеческую жизнь, а расплачиваться будете вечно. Только не надо сетовать на несправедливость! Вас предупреждали. Кто из вас не слышал проповедей священников? Кто из вас не отмахивался с досадой от того, кто пытался наставить вас на путь истинный? Не лгали вам святые отцы!
Итак, ваш удел - страдание. Вслушайтесь в себя - что вы больше всего не любите, что ненавидите, от чего вас воротит как от дерьма? Вслушайтесь и трепещите - именно этим вам придется заниматься вечно! - Я несколько убавил голос, заговорил ровно, но со значением: - Я хочу, чтобы вы прочувствовали это слово - "вечно". Изо дня в день, изо дня в день, без перерывов и выходных. Хуже однообразия на свете только вечное однообразие, и вам оно дано в наказание.
Что-то мешало мне. Было в толпе грешников какое-то пятно на общем фоне, но я никак не мог понять, что это такое. Я говорил, и ощущал неудобство. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что на меня кто-то пристально смотрит. Чьи-то глаза неотрывно следили за мной, в то время как все головы были понуро склонены.
- Здесь, в аду, нет помилования. Раскаявшись, вы можете проклясть себя за совершенные преступления, но вам это не поможет. Ни о малейшем смягчении наказания не может быть и речи. Я знаю, что многие из вас подали прошения о помиловании и переводе наверх, в рай. Вы сетуете на несправедливость и хотите облегчить свою участь. Я рассмотрю все прошения. Но не обольщайтесь. Из практики известно, что только одно прошение из тысячи достойно того, чтобы удовлетворить его. - Я увидел, наконец, того, кто не спускал с меня глаз - мужчину царственного вида, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на меня. - Нет, даже не так. Не удовлетворить, а задуматься о том, чтобы его удовлетворить. Сейчас ступайте. Здесь очень ровный климат и никогда не идет дождь, если этого не захочу я. Поэтому располагайтесь под открытым небом, отдыхайте и ждите назначения наказания.
Я сошел с помоста и направился к себе. Сел и знаком подозвал секретаря.
- Сколько прошений подано?
- Триста двадцать четыре, сударь.
- Сколько?! Вот как. Существует человек, которому наказание не кажется чрезмерным. Зовите-ка его сюда. Я хочу говорить с ним.
Он явился через минуту. Тот самый, кто разглядывал меня во время речи.
- Садитесь, - предложил я. - Мне очень знакомо ваше лицо. Да-да, вы тот самый кесарь, который убил любимую девушку. Ну что ж. Угощайтесь. Наливайте вино, кушайте фрукты. Я хочу побеседовать с вами.
- О чем?
- О том, что вы не подали прошение о помиловании. Почему? Вы считаете, что достойны наказания?
- Наказание достойно меня, - надменно сказал он.
- Пусть так, - согласился я. - Это сути дела не меняет. Значит, вы покорно отдаетесь в руки правосудия?
- Разве это правосудие? - усмехнулся он. - Это чистой воды экзекуция длиною в вечность.
- И это пусть так, - опять согласился я. - Но почему бы вам хотя бы не попытаться избавиться от этой экзекуции?
- Понимаете, - кесарь опять усмехнулся. - Вы не сможете наказать меня больше того, чем я сам себя наказал. После того, как я убил ее, я умер. Не физически, духовно. Тело еще теплилось, казнило и приказывало, совершало нужные для государства действия, принимало посланников, вершило судьбы и наслаждалось властью, но душа... Душа умерла. Вместо нее осталось пепелище и головешки. Вы не сможете наказать меня больше.
- Вы ошибаетесь, - я тоже усмехнулся. - Прежде всего, вам следует уяснить, что вы разговариваете сейчас не с ровней, а с лицом, облеченным властью, гораздо большей, чем вы можете себе представить. Я могу несравненно больше, чем мне, скажем так, хотелось бы. Утверждая, что я не смогу наказать вас более того, чем вы уже наказаны, вы делаете ошибку, меряя мое могущество на свой аршин. Я могу навскидку предложить вам два варианта, один из которых вы, скорее всего, отвергнете, или примете с радостью - я недостаточно хорошо знаю вас, чтобы судить об этом - а другой покажется вам настолько страшным, что вы подадите-таки мне прошение. Но не то прошение, которое подали все те, кто сейчас отдыхает в адском саду, а совершенно противоположное. Итак, вариант первый - полное небытие. Смерть души. Черт меня раздери! Что может быть ужасней? Но в вашем положении это было бы избавлением. Что скажете?
- А второй вариант?
- Э, так дело не пойдет! - я засмеялся и погрозил ему пальцем. - Выбора вам я не предоставлю. Отвечайте - вы согласны на небытие?
Он очень долго думал, опустив глаза. Я терпеливо ждал, не торопя его, с тихим весельем наблюдая за маячившим невдалеке секретарем, у которого летел ко всем чертям дневной график. Он корчил страшные отчаянные рожи и делал какие-то непонятные знаки. Я должен был сейчас рассматривать прошения, а не развлекаться беседою с убийцей-кесарем.
Я выпил вина, съел кусочек ананаса и благожелательно поглядывал на кесаря, сморщившего лоб в тяжком раздумье. Наконец он очнулся от размышлений, посмотрел на меня безумными глазами, схватил бутылку за горло, налил себе полный стакан и залпом осушил его.