Обо всех источниках своих ресурсов я пока решил ей не говорить, тем более что некоторые из них заставляли морщиться меня самого. В нормальном человеке силен инстинкт откровенности: мозгу трудно работать без открытого диалога с себе подобным. Но захотеть верить легче, чем научиться это делать после стольких лет дрессировки на скрытное одиночество. Непросто это. Я, к примеру, почему даже матери своих дел не раскрываю? Вовсе не потому, что ей неинтересно. О, мамуле только начни рассказывать - вопросами о подробностях замучает. Но я знаю: что как ни предупреждай, как ни заклинай, а все ж таки мамуля не сумеет удержаться и обязательно поделится-посоветуется с кем-то из подруг. Конечно, ради моей же пользы: вдруг они с подружкой придумают что-то очень для меня полезное? Кстати, мой опыт показывает, что большинство причиненных мне неприятностей проистекали из желания блага мне же...
В общем, даже любя При, как никого до сих пор, все ж таки не мог я пока выложить ей всего. И полчаса назад, глядя сверху на ее запрокинутое, сосредоточенное в наслаждении лицо, я вдруг понял, что мне мешает: страх за нее. Впервые в жизни я встретил женщину, счастье которой значило для меня больше, чем мое собственное. Нечто подобное у меня и в отношении ребят.
Но ради При я бы даже... Нет, не знаю.
Любить кого-то больше, чем себя, - потрясающее ощущение. Если бы я точно знал, что ей для счастья нужно, чтобы меня выпотрошили, - сейчас согласился бы и на это, честно. А уж все рассказать о себе и своих делах вообще раз плюнуть. Но, уж не знаю, к счастью или к сожалению, я четко понимал, что спустя энное количество минут, часов, дней или недель, месяцев перспектива быть выпотрошенным ради ее счастья уже не покажется мне столь заманчивой...
Кроме того, какое-то нечто подсказывало мне из подкорки: ей, чтобы уцелеть, нужно знать о моих делах, в том числе и денежных, как можно меньше. Пока, во всяком случае.
- Дорогой, - она лизнула мое ухо, - про что молчишь?
- Про то, что... Не могу я тебе многое рассказать. Нельзя. А кое-что просто не умею.
- Почему... То есть зачем? - В разговорах между бешеными приступами страсти я успел просветить ее насчет своей теории разнонаправленных вопросов.
- Если б знал... Затем, например, чтобы ты больше любила меня. Непознанное больше притягивает, чем прозрачное... Мужик хорош, пока загадочен. И чтобы больше слушалась: когда знаешь, что приказ основан на том, чего не знаешь, выполнять его легче, даже если он кажется глупым.
- Дорогой... - Она жалобно вздохнула и кокетливо взмахнула густыми пушистыми ресницами. - Больше, чем я тебя люблю, любить просто невозможно. Не веришь, да?
- Допустим, в это-то я верю. Но я вижу, что ты еще не привыкла ко мне. Не умеешь полагаться. Знаешь, у нас в училище случай был. Сам свидетель... Рота отрабатывала команду "Разойдись!". Старшина добивался, чтобы через секунду после команды на том месте, где мы стояли, не оставалось никого. Тренировались не на плацу, а на асфальтовой дороге между казармами. Чуть дальше, на взгорке, строили новый клуб. Так вот, однажды мы строились, чтобы идти на обед, а на взгорке стоял МАЗ-панелевоз. Ну и что-то случилось у него с тормозами. Попер, короче, вниз. Рота к нему стояла спиной, старшина - лицом. Он не сразу понял, что эта махина неуправляема. Когда понял, заорал: "Разойдись!" Из двухсот почти человек четверо слишком привыкли думать, прежде чем выполнять команду. Двоих из них МАЗ укатал в лепешку, двое остались калеками...
- Дорогой, я эту байку слышала раза три.
- Вот видишь? Я говорю: "Сам видел, был там", а ты - "байка"! Я ведь мечтал о таком напарнике, как ты. С твоей женской интуицией и спецподготовкой нам сам черт не страшен... - Я запнулся, чтобы не уточнить: "Если этот черт не из коллекции Гнома и Катка". - Но сколько еще времени нужно, чтобы я сказал: "Прыгай!", а ты...
- Спрашивала бы только: "Как высоко". Да? Знаю я, дорогой, знаю. А что женщина тоже личность, тебе никогда в голову не приходило?
- Приходило. Но послушай меня!.. Вот это бабье "Я знаю лучше" и тебя, и меня может погубить!
- Не кричи на меня! - Она, отстранившись, легла на спину, натянула одеяло до подбородка.
- Дура! Да ты способна вообще хоть что-то _слышать_?!.. Я не _на_ тебя кричу, я сейчас _тебе_ кричу! - Вот чего у меня не было - так это воспитательского терпения и смирения. Прекрасно знаю, что никакими воплями с рефлексом стервизма не совладаешь, но... - Учись свою всезнайку бабскую отключать и - слушать, слышать и слушаться...
- Я сейчас обижусь.
- Да хоть двести раз!.. Милая, обожаемая, любимая, да врубись же ты, дура, в ситуацию!.. - Я чувствовал, что перегибаю, но нам предстояли те еще деньки, и другого пути, кроме как выбить из нее своеволие, я не знал. Чувство юмора наконец включи: я тебе, кадровому майору, должен объяснять, что ради одного случая в год... когда нет секунд на объяснение, выполнять приказ надо мгновенно, не думая!
- Да, я - майор. - Она села, вздев надо мной свой гордый упоительный бюст так резко, что он заколыхался. - А ты - лейтенантишка! Да и то отставленный за невыполнение приказа. И ты меня будешь учить приказы выполнять?
Вид ее тела действовал умиротворяюще. Чтобы сохранить право на свободный доступ к нему, я был способен и смириться.
- Лапонька, ты - майор по... - Черт, это тот случай, когда прямо назвать специальность - значит оскорбить. Даже самая раздолбанная проститутка не простит, если ее так назвать. Я, например, готов вырвать язык, назвавший меня убийцей или вором, хотя кто я иной есть? Любой наемник - вор и проститутка. Другой вопрос: а кто из нас, вкусно и регулярно питающихся, не наемник?
- Ага! Чего замолчал? Так и говори: "по блядству!" - Она закусила губу, поморгала, сдерживая слезы, и, повернувшись ко мне спиной, с головой накрылась одеялом.
- Я не об этом: что бы они еще с тобой сделали, чем бы напичкали, если б я случайно не оказался рядом? Но тебе захотелось покапризничать, ты ничего мне толком не объяснила по телефону и в итоге чуть не погорела. Видишь, к чему приводят твои капризы?
- Мои капризы?! - Она высунулась из-под одеяла и сверкнула в меня лесной свежевымытой зеленью. - А кто, когда ночью звонил с вокзала, отказался встретиться? Кому некогда было?! А если меня утром почти что заперли и я ни позвонить, ни выйти не могла?
Ну не болван ли я, что мечтаю иметь напарницу, с которой - что в бой, что в койку?! Болван. Ибо сказано в уставе: не путай любовь с работой, не блуди на службе.
Битых полтора часа, вместо того чтобы обсуждать детали неотложных дел, мы потратили на ее капризы и мои объяснения, извинения и заискивания. Без толку. Она то плакала, то молчала глухо, как партизанка в гестапо. И я прибег к последнему в своем небогатом арсенале средству. Положил руку на ее круглое, нежное, но возбуждающе массивное плечо и сказал, не скрывая своего отчаяния:
- Или - или. Или ты сейчас же кончаешь свои штучки... Или мы вежливо расходимся. Я это уже проходил и знаю, что выжить, когда на одном теле две головы спорят, кто главнее, невозможно.
Нет, у меня в самом деле не было иного выбора. Будь я инженером-строителем, мог бы себе позволить любовницу или близкого партнера, у которой свое мнение о... о диаметре каких-нибудь патрубков. Но я хочу выжить там, где судьбу решает легкое нажатие на курок, даже просто взгляд порой. Ситуация так оборачивалась, что ей, возможно, чтобы спасти меня, придется стрелять в тех, кто ее выкормил. В того же генерала Ноплейко, например. И если она при этом, вопреки даже не слову, а взгляду моему, будет решать по-своему...
Хватит с меня.
- Если ты хочешь покончить с собой - твоя воля. Но - без меня. Какие мои годы, найду другую.
Она молчала, и я стал прикидывать: если При сейчас заставит меня уйти или уйдет сама, то мне уже плевать будет на судьбу ее сестрицы, оставшейся в руках у Гнома.
Да и вообще, все происки Катка станут мне по барабану.
Единственный, кому я остаюсь что-то должен, - Женька Шмелев.
Надо выручать паршивца и его слишком покорную жену. Вот бабы: никогда меры не знают. Ни в строптивости, ни в наоборот. А все-таки жаль, что с При не вышло. Я надеялся в делах Шмелева и на ее помощь...
Боль в груди была такая, словно из сердца шуруп вывинчивали.
По телику бы такое увидел - выключил бы. Но с При я иначе не мог. Все или ничего. Я не смотрел в ее сторону, уставясь в потолок, но внимательно слушал: сейчас шутки кончились, на войне как на войне. Не знал же я, какие еще инструкции на мой счет давали ей начальнички. Не знал сейчас даже: а в самом ли деле ее пытались похитить. Может, это все шуточки, чтобы выманить меня?
При встала, покопошилась в своем белье, щелкнула какими-то резинками. "Одевается. Значит, решила. Надо приготовить колено и локоть - она теперь наученная, а при ее массе, если навалится всем телом, я уже не вывернусь... Бог мой, неужели Ты заставишь меня убивать ее?" При, мягко ступая - как она умела сделать свое тело невесомым! - обошла изножье тахты, постояла мгновение надо мной и двинулась. Не я, не мозг - инстинкт, как пружина бойка, рванул меня в сторону и вверх, ставя на корточки и выбрасывая с беззвучным выдохом левый кулак вперед...
При стояла передо мной на полу - коленопреклоненная. Спрятав опущенное лицо за не чесанной после приступа страсти гривой. Молчала. Руки безвольно расслаблены. Торс обмяк. При такой позе быстро ударить невозможно: мышцы, напрягаясь под обнаженной кожей, выдадут малейшее движение за целую вечность до него. Издевается? Или решила поиграть в смирение?
- Прости, дорогой... Сама не знаю, что со мной. Но не могу без тебя... Потерпи, а? - Она подняла лицо, посмотрела на меня сухими, шало поблескивающими зрачками и прижала к ключицам добела сжатые кулачки. - Не могу, не умею я - быстро... Тупая, да?
Последнее она произнесла, увидев мое изумленное остолбенение, и в этом она уже кокетничала. И это явное притворство подчеркнуло искренность предыдущего. И еще в ее изумрудных глазах мелькнуло настороженное внимание: а не слишком ли я торжествую, поставив ее на колени? Позерка. Актрисуля. Но фиг с ним, я был до того рад, что чуть не бросился ее целовать и поднимать с пола. Слава богу, хватило ума вспомнить, что женщина лучше знает, какого ей нужно. И уж коль она решила постоять на коленях, значит, ей сейчас требуется именно это. Поэтому я опустил руки и успокоенно сел перед ней на край кровати. Сказал, проталкивая сухой шершавый ком в глотке:
- Я люблю тебя... - Она слушала, читая взглядом движения моих губ. - Я хочу жить не просто рядом... Вместе с тобой. Понимаешь?
Она была завороженно неподвижна, и я повторил:
- Понимаешь? - Мой голос дрогнул, выдавая неуверенность. Сейчас так легко было сказануть что-то лишнее.
- Да-а, - наконец выдохнула она, освобождаясь от ступора и поднимая на меня свои изумрудные шальные глаза. - Я обожаю тебя, дорогой... Ради тебя чтобы быть с тобой - я растопчу кого угодно... Плевала я на Контору! Не хочешь говорить, дорогой, и не надо. Буду служить, кому и как прикажешь.
"Врет! - подал во мне голос непрошеный страж. - Не может быть, чтобы смогла обойтись без дочери. Может, правду говорит о начальстве, но чего тогда так упорно домогаться: на кого я работаю? А ведь и в ее назойливом, общеупотребительном "дорогом" есть смысл. Он как звоночек тревоги. Не спеши, мол, верить. Она много кому клялась в верности..."
- Лишь бы ты меня самого не растоптала, - кривовато улыбнулся я. - Я эгоист, милая... Как бы ты ни была мне дорога и нужна, себя-то я люблю больше.
Не вставая с колен, она чуть приподняла руки и тут же бессильно уронила опять, отчего атласные капли грудей маняще качнулись.
- Все вы, мужики, сволочи... Но ты хоть знаешь об этом.