Черкасов, наоборот, словно прилип к экрану компьютера. То, что он увидел на мониторе, ему явно нравилось.
Плюхнувшись в кресло, он сплел на животе пальцы и произнес:
Ну, что я тебе говорил, сукин кот? Мансур рассказал даже то, о чем, в сущности, не имел представления. Что для этого тупого азиата какая-то «иголька»? Так… мираж. Но слово это все-таки ему в башку засело. И отложилось — потому что прозвище это довольно необычное.
Александр Николаевич, — сказал Гвоздь, невольно подтягиваясь, потому что Черкасов уселся рядом, — «Иголъка», «шпилька» — это все хорошо. Делать-то что будем? — Гвоздь норовил взять реванш у «сукиного кота», чей успех у шефа не был ему до конца понятен. — Насколько я врубаюсь, это кликуха кое-что говорит о том, чем этот Цитрус промышляет и в каких местах тусуется, — продолжал Гвоздь, пытаясь определить для себя круг проблем. — Тогда, может, нам взять Мансура — да и прогуляться с ним по этим самым местам — вдруг Мансур его узнает? Шанс, конечно, ничтожный, но все-таки есть, — добавил он.
Как ты, интересно, станешь этого самого Мансура прогуливать, — с ехидной ухмылкой произнес Мамонов, — когда ты ему из своего любимого «Люгера» выбил напрочь голеностоп? Уж лучше бы ты стрелял ему в плечо…
Дурак ты, — только и сказал Гвоздь и отвернулся. Ему, как человеку военному, было ясно, что промедли он хоть секунду — и Мансур бы ушёл.
Черкасов, надо сказать, хорошо это понимал. Некоторое время он сидел, глубоко задумавшись, после чего поднял тяжелую лысую голову и оглядел долгим взглядом своих людей. Мамонов — как всегда — смотрел ему чуть ли не в рот и готов был исполнять любое его задание. Кроме того, он умел действовать самостоятельно. Другое дело, полагаться на его инициативу Черкасов не мог и не хотел — незачем было давать «сукиному коту» слишком много воли. Он, конечно, дурак, но, как показали последние события, дурак довольно хитроумный.
Гвоздь же был исполнителем в его, так сказать, идеальном виде, хотя и с фантазиями. Правда, его фантазии распространялись в основном на боевые операции. По большому счету, Гвоздь и Мамонов были людьми вполне подходящими — так сказать, руки и вполне работоспособный мозг, вдохновляемые мощным интеллектом. На данный момент Черкасову ничего другого и не требовалось.
Значит, так, Гвоздь, — сказал он, — ты поедешь на Измайловский рынок. Там у художников главное толковище. Тебе не кажется, что ты сам и особенно твой друг Мансур чем-то походите на вернувшихся с войны ветеранов? Придется тебе вместе с Мансуром сделать вид, что вы разыскиваете бывшего однополчанина по прозвищу Иголка или Цитрус — можешь называть обе клички. Работа непыльная, но скучная и может затянуться — так что ты, Гвоздь, много не пей. — Тут Черкасов ухмыльнулся — он знал, что сколько бы ни пил Гвоздь, ему это было что слону дробина.
И не дай тебе Бог налить Мансуру: ты ж понимаешь, Гвоздь, что ему смотреть надо — и очень хорошо смотреть. Чтобы Цитруса увидеть. — Тут Черкасов нахмурился и пожевал губами. — В это я, как ты догадываешься, не очень верю, но всё-таки… Посули ему пять тысяч баксов в случае успеха… На эти бабки он сможет жить в своем Казахстане в течение лет примерно ста… Сам понимаешь, Касым его в суть своих дел не посвящал — ну и соответственно платил ему копейки. Ты все понял? — голос Черкасова неожиданно набрал страшную силу, и даже непробиваемая голова Гвоздя в плоском берете дернулась, как будто рядом с ней взорвалась граната.
Не получив никаких дополнительных инструкций, Гвоздь вышел. Мамонов расцвел.
Здорово вы его, Александр Николаевич, — сказал он. — Сразу свое место стал знать, суконка!
А ты-то — свое знаешь? — Черкасов поднял тяжёлый взгляд на своего помощника.
Знаю, — сказал как отрезал «сукин кот». — Командуйте — все выполню. Вы, Александр Николаевич, для меня все равно что капитан первого ранга!
Ну и славно, — произнес Черкасов, уложив руки на животе — вертеть пальцами. — Ты ведь не Гвоздь, ты лучше понимаешь, что такое «иголька». А потому тебе предстоит бродить по инстанциям — то есть по художественным вузам — отыскивать следы высококлассного графика-гравера, который способен сделать то, что делал Цитрус — то есть изготовлять фальшивые «грины» достаточно высокого качества. И не забудь, — огромный волосатый кулак Черкасова, которого так боялся Мамонов, замаячил в непосредственной близости от его носа, — внешность этого графика должна тютелька в тютельку совпадать с описанием, полученным от Мансура.
Плёнки давай — и поскорее! — Капустинская одарила Летову злобным взглядом и протянула к ней руку с хищно загнутыми ногтями — настоящую лапу коршуна. Боря сидел за столом и, старательно отворачивая от Маринки морду, смотрел в окно — тоже был недоволен Летовой: какого, спрашивается, хрена она смылась с Кортневым и никого не предупредила? Короче говоря, Летовой оставалось одно — стоять и «обтекать» по полной программе.
Тем не менее она сдаваться без боя не собиралась.
Нет у меня никаких пленок, — тоже довольно агрессивно провозгласила она. — Потому что я хлопнулась в обморок, когда Кортнев выхватил в «Первой формуле» нож. На него полез какой-то дебил в голубом десантном берете. Что, не нравится? Тогда увольняйте меня к чертовой матери, потому что я в жизни не думала — исходя из того, как сладко Валентина пела, расписывая цели и задачи нашего агентства, — что перед моим носом начнут сверкать ножи!
Ишь какая слабонервная, — ядовито сказала Валентина. — А вот с Кортневым бежать через заднюю дверь тебе духу хватило!
Маринка устало присела к столу и, облокотившись на столешницу, оперлась подбородком на руку.
Ну что вы от меня хотите, а? — спросила она, обращаясь, скорее, к Борису, нежели к пылавшей злобой Капуетинской. — Неужели не понятно, что Игорь мигом раскусил нашу комбинацию с внучкой Авилова и мне оставалось одно: предстать перед ним в роли доморощенной Мата Хари! Для не слишком образованных сотрудников конторы, — тут Летова возвела русалочьи глаза на Капустинскую, — могу дать разъяснение, что это была шпионка международного класса. Так, кстати, Игорь меня и назвал.
Нет, вы только подумайте, — взвыла Капустинская, хотя было видно, что она начала постепенно сбавлять обороты. — Она его уже Игорем величает! — Капустинская пристукнула по столу массивным донышком, чашки, из которой она пила кофе. — Для нас он «объект» — и больше ничего. Всякое сближение с «объектом» является для сотрудника агентства серьезной оплошностью — это как минимум.
Летова вскочила с места и принялась расхаживать по комнате.
Хорошо. Увольняйте меня! А как мне было его называть? Господин подозреваемый? Впрочем, это не главное. Главное, что мы его недооценили. «Измайловский парк», «Измайловский парк», — скривив губы, протянула Марина, намекая на версию Капустинской о влюбленной якобы в Кортнева дурочке из парка, роль которой она, Летова, должна была сыграть. — Да он сразу догадался, что я ищейка Шиловой. Как только узнал, что у пенсионера Авилова никакой внучки нет. А еще он сказал, что Шилова хочет его убить. Вот!
Что такое? Убить? Да ты что — белены объелась? — вскричала Капустинская, получая новую возможность для проявления своего холерического темперамента. — Это с какой же стати? Да она на свои миллионы знаешь какого Кортнева себе купит?..
Да знаю, знаю — лучше прежнего! — закончила за нее Марина, оскалив рот в злобной ухмылке. — А ведь ты сама мне говорила, что Шилова любит Кортнева, — как тогда?
Красная, растрепанная Капустинская промолчала.
Если любишь, кроме того, кого любишь, — никого не надо! — вдруг завопила Марина, размахивая руками, словно мельница. — Понимаешь! Никого! — А знаешь, что мне еще сказал Кортнев? — снова напустилась она на Капустинскую, — знаешь? Он сказал, что Шилова живет по принципу «лучше мертвый, чем неверный» — вот так-то!
Летова уселась за стол и налила себе из огромного кофейника Капустинской кофе, тем самым положив конец этой истерической вспышке. Она очень устала — от придирок Капустинской, от недоброжелательности Бориса, а более всего — от собственных чувств, которые возникли у нее к Кортневу, но не находили выхода. Летова пребывала в полнейшей растерянности, а потому всякое замечание на свой счет воспринимала чрезвычайно нервно, если не сказать агрессивно.
Настала тишина. Даже Валентина поняла, что на Летову больше давить нельзя. Тем более что у нее не имелось причины не доверять ее словам — Капустин-ская считала Летову честной — даже слишком честной для того занятия, которое они себе избрали.
Все это очень мерзко, — неожиданно произнёс Борис, выступив — к большому удивлению Валентины — в поддержку Летовой. — С мокрухой мы до сих пор дела не имели.
Ты о чем это? — осторожно поинтересовалась Валентина, хотя отлично понимала, о чем говорят Борис. — Да это она так, от нервов.
Черта с два, от нервов! — произнес Борис, пытаясь на ощупь отыскать на столе штопор, чтобы открыть бутылку с любимым вином Капустинской. — Сдается мне, что твоя Шилова — та еще штучка — и Летова совершенно права, что ее опасается. Если ты, Валентина, еще раз ради нее подставишь под удар Ма-ришку, то я… да куда же, черт возьми, запропастился штопор?
На, выпей скорей и подумай хорошенько. — Капустинская добрела на глазах — она собственноручно откупорила бутылку «Монастырского» и вылила в кружку Бориса, по крайней мере, половину её содержимого. — Ну как, скажи, я могла подставить Летову?
А чего тут думать? — Борис, однако, вино выпил и даже с большим удовольствием. — Подставила — так нечего теперь отпираться. Что она могла сделать, если Кортнев ее расшифровал? Каюсь, и я был не лучше тебя, когда отправлял Марину на встречу с этим пижоном. Мы на чем основывались? На слабенькой теории, что Кортнев болван и о лжевнучке Авилова справок наводить не станет. А он — навел. А в резерве у нас имелась версия, что якобы она, Летова, увидела Кортнева в Измайловском парке и полюбила с первого взгляда, а потом выследила. Согласись — эта выдумка вообще не выдерживает никакой критики! Но заметь — даже при этом Летова свое задание выполнила — и Кортнева в ресторан отвела. Хотя, конечно, и заставила нас поволноваться. А то что не смогла сфотографировать — с нее взятки гладки — если у нее перед носом и в самом деле поножовщина началась. Но мы об этом скоро узнаем — когда выйдут вечерние бульварные издания, где любят смаковать всевозможные скандалы. Там наверняка и фотографии будут — найдется, что показать твоей Шиловой!
А она за это нам заплатит? — ехидно поинтересовалась Капустинская, тоже отхлебывая «Монастырского». Злоба у нее убывала с каждой минутой. Валентина была женщина отходчивая, но ехидства у нее всегда имелось с избытком.
Заплатит, не волнуйся, — сказала столь же вспыльчивая и отходчивая Летова, успевшая, как и все, приложиться к чаше. — Ведь она за что платила? Не за фотографии, а за то, чтобы я ее Кортнева в ресторан вывела — так?
Так, — вынуждена была согласиться Капустинская. — Но уж больно не солидно к ней приходить с пустыми руками — даже без снимков.
Солидно — не солидно, глупости все это, — веско сообщил свое мнение Борис, откупоривая новую бутылку с «Монастырским», которое, как оказалось, очень хорошо скрепляло дружеские узы сотрудников. — Меня другая проблема беспокоит, — сказал он, глядя на Валюшку. — Ты вот Летовой не веришь, а сама-то работничка Шиловой видела — того, что в «жигулях» во дворе сидел? Чистый вампир! Как думаешь, почему он во дворе отпивался? — Борис привстал и навис всей своей мощной четырехугольной фигурой над Капустинской. — А очень просто — нас проверял! Не верит нам особенно Шилова — вот что. Или того хуже — уже про себя кое-что решила, а нас — ясное дело — в известность ставить не собирается! Так-то!
Оба помолчали, потому что под словами Бориса — «про себя кое-что решила» — скрывалось такое ужасное подозрение, что его даже и обсуждать особенно не хотелось. Капустинская, разумеется, помнила личико посланца Шиловой — с такой физиономией было хорошо в безлунную ночь выходить на большую дорогу с вострым ножичком. Валентина, кстати, ни минуты не сомневалась, что ножичек у того ублюдка имелся, а скорее всего — что-нибудь куда более смертоносное.
Вы о чем это? — удивилась Маринка, которая Серебрякова не видела и теперь недоумевала по поводу личности, которую обсуждали Борис с Валей.
Да так, — стараясь изо всех сил выглядеть равнодушным, чтобы не пугать Летову, сказал Борис. — Был один тип во дворе — от Шиловой. Сидел в «жигулях» и следил за подъездом вместе с нами.
Да вы что? — вскричала Марина, мгновенно возвращаясь к прежнему возбужденному состоянию. — Так Кортнев наверняка какого-нибудь такого «работничка» и имел в виду, когда говорил, что Шилова убить его хочет. Не станет же она сама ручки марать. Потому он и цитату из древних приводил — ту, что Шилова повторять любит. — Маринка пощелкала в воздухе пальцами, вспоминая слова вице-президента. — Да вот: «Лучше мертвый, чем неверный». Думаете, просто так все это? Черта с два! Короче, Кортневу надо всё рассказать!
Последнюю фразу, признаться, Маришка произнесла с ложным пафосом. На самом деле в ресторане она и так уже выболтала Кортневу под коктейль «Джордан» абсолютно все — даже о подозрениях Шиловой в его гомосексуальности. Но теперь вдруг поняла, что о многом не знает и события — того и гляди — могут принять иной оборот — куда более серьезный, чем ей казалось вначале.
Ты с ума сошла? — коротко осведомилась холодная и острая, как лезвие бритвы, Капустинская. Период «оттепели» у нее завершился. — Разве так можно обращаться с клиентом, тем более с таким щедрым, как Шилова?
А она, твоя Шилова, не только щедрая, но ещё и безжалостная. Мужа вот убить хочет — как это тебе? Или в уставе предприятия «БМВ» такого рода услуги тоже зафиксированы? — точно так же холодно спросила Летова, вспомнив, что на худой конец у нее остался телефон Кортнева — не его самого, разумеется, а его матери — на тот случай, если бы у нее, Летовой, возникла необходимость с ним связаться. Насколько она поняла, мать Кортнева не слишком жаловала свою невестку.
Послушай, девочка, — произнесла Капустинская, наливая себе щедрую порцию «Монастырского», которое она пила, как сердечник — валокордин. — Давай закончим на этом, ладно? Тебе кто про намерение его убить сказал — Кортнев? Правильно. Взял тебя, как дуру, на дешевый романтический понт, сдобренный кровавыми страстями. А сам, между прочим, наверняка хотел одного — выведать с твоей помощью побольше о планах своей супружницы. Уверена, что ты ему много чего порассказала — если не все! Впрочем, — Валюша поднялась с места и тронула краем своего стакана стакан Летовой, — давай-ка лучше помиримся. Нам еще работать и работать — а что там у Шиловой в семействе происходит — нас не касается. Как говорится, двое дерутся, третий — не лезь. Сегодня я пойду к ней и скажу, что ты задание выполнила — то есть Кортнева в ресторан сводила и убедилась, что на женщину он реагирует как настоящий мужчина. Дальше пусть она поступает, как ей вздумается. На этом наша служба у нее завершается. Борис прав. Наверняка ваше с Кортневым посещение «Первой формулы» не прошло незамеченным — тем более, как ты говоришь, там еще и драка наклевывалась. Ты не сфотографировала, так нашлись люди поумнее тебя, которые в этот момент не зевали и щелкали затворами. Впрочем, им за это деньги платят. А нам — совсем за другое — уяснила?
Летова, не ответив, лишь коротко кивнула. По поводу этого дела она придерживалась совсем иного — так сказать, особого мнения.
Серебряков с бесстрастным выражением лица прохаживался по опостылевшему двору. Он и в машине успел насидеться, и к ларьку сходить — попить пивка, правда, задолго до того, когда в дом № 18 должны были заявиться интересовавшие его люди. В кармане у Серебрякова лежали две фотографии: одна — вице-президента Кортнева в давние студенческие годы и вторая — некоего молодого человека по имени Сергей, к которому, как полагал Серебряков, Игорь Кортнев так зачастил в последнее время.