158772.fb2
Через несколько часов, когда уже настала ночь и во дворе была непроглядная темень, из подъезда вышли трое — все тот же Глебушка, но без своей огромной сумки, высокий молодой человек в кожаной куртке «пилот» и черном военизированном берете с косицей и красивая девушка с непокрытой каштановой головой. Глебушка молчал, а его спутники негромко переговаривались.
Ты доверенность на машину взял? — спрашивала девушка, безуспешно стараясь заглянуть в глаза молодого человека, — освещавшая когда-то подъезд лампочка была давно разбита и они двигались чуть ли не на ощупь — в домах вокруг горело всего несколько окон.
Взял, Лола, взял, не беспокойся, — говорил молодой человек, доставая из кармана фонарик и освещая гаражи-ракушки, в беспорядке разбросанные по двору. — Да брось ты волноваться, в самом деле! — Никакое ГАИ нас тормозить не станет. Кому такая рухлядь нужна?
Остановившись около одного из гаражей — но не у новомодной «ракушки», а у старого, капитальной постройки — с металлическими дверьми и кирпичными стенами, который находился в самом дальнем конце двора, — молодой человек в куртке взял у девушки длинный ключ с бородкой и открыл большой висячий замок, запиравший гараж. Сняв замок и передав его девушке в дубленке, молодой человек быстро и ловко распахнул железные воротца и посветил фонариком внутрь. Там стояла добротная, сталинских времен «победа», кстати, очень недурно сохранившаяся. Впрочем, автомобиль был до такой степени измазан засохшей грязью, что о его достоинствах и сохранности мог бы судить только настоящий эксперт в области автораритетов.
Посвети мне, — сказал молодой человек, сунув в руки Глебушки фонарь, и направляясь к машине; Отворив дверцу, он включил зажигание и стал прогревать мотор, который заработал сразу и на удивление ровно и мощно.
Выбравшись из «победы», молодой человек бросил Глебушке: «Давай садись, что ли», — и направился к своей спутнице, стоявшей у гаража чуть сбоку от дверей.
Сиди дома, никуда не уходи, никому не открывай и к телефону не прикасайся. Вообще. Если потребуется, я тебе сам позвоню — по нашему коду: звонок-отбой, звонок-отбой, звонок… Да, на всякий случай. — Молодой человек помолчал, будто собираясь с духом, но потом все-таки решился и заговорил снова. — Если что, ты знаешь, к кому обратиться и что делать…
Не смей мне говорить такого! Если что?! — Девушка заплакала и ткнулась пышной каштановой шевелюрой в кожаное плечо своего приятеля. — «Если что» не будет, не должно быть…
Лола, Лолочка, — нежно произнес молодой человек и погладил девушку по голове, — это ведь на крайний случай. Самый крайний, — с нажимом повторил он. — Помнишь наш уговор?
Девушка утвердительно кивнула головой, для чего ей пришлось на мгновение отстраниться от молодого человека. Тот воспользовался этим и, сжав ее плечи, не позволил ей снова повиснуть у него на шее.
Мне пора, — произнес он, — да и тебе нужно идти домой. Заметь, я не прощаюсь с тобой, даже не говорю «до свидания» — уезжаю на короткое время — на сутки максимум — вот и все.
Заметив, что девушка не послушалась и снова к нему потянулась, молодой человек чуть отодвинул ее в сторону, отпустил и, вернувшись к машине, распахнул дверцу и уселся за руль. Машина, тихонько фыркнув мотором, выкатилась из гаража. Вспыхнули фары.
Молодой человек опустил стекло и, глядя на стройный силуэт девушки, в свете фар казавшийся черным, крикнул:
Иди домой, Лола, не задерживай меня. У меня слишком много дел.
Маришку разбудил телефонный звонок, когда она уже видела третий сон. Поскольку по ночам звонили только ей, она перед тем, как улечься на боковую, забирала телефон себе в комнату: чтобы не будить родителей и иметь возможность разговаривать, не вылезая из нагретой постели. Звонила Капустинская.
Ну как, — поинтересовалась она, — всё ещё на меня дуешься?
Да брось ты, Валечка, — вяло отмахнулась ещё не до конца проснувшаяся Летова, — ты вспыльчивая, я — вспыльчивая… Было бы просто удивительно, если бы мы иногда с тобой не собачились. Но я тебя, между прочим, все равно люблю. И Борьку тоже.
Хрипловатый со сна голос Летовой звучал искренне, и хватившая на ночь «Монастырского» Валентина расчувствовалась и едва не прослезилась. Впрочем, она тут же взяла себя в руки.
Я тебя тоже люблю, но это к делу не относится. Тебя, подруга, хочет видеть Шилова.
У Марины весь сон как рукой сняло.
Да что ты такое говоришь? Валечка, я не хочу к ней идти… Знать не желаю эту стерву!
Тем не менее пойти все-таки придется, — деловым голосом поставила ее в известность Валентина. — Иначе мы от нее никогда не отделаемся. В общем, она претензий к нам особых не имеет — хочет только с тобой побеседовать, чтобы, так сказать, узнать из первых рук, что произошло в ресторане. Это всё драка проклятая… Какой-то тип полез на ее муженька — вот она и бесится. Она такого никому не прощает.
Маринка едва не задохнулась от возмущения.
Значит, никто и пальцем его тронуть не может, а вот она сама…
Ты что, дура? — кратко поинтересовалась Валечка. — Такие заявления по телефону делаешь. Все свои соображения доложишь завтра в машине — нам с Борисом на ушко. Ты что думаешь, я тебя к Шиловой одну отпущу? Нет, милая, не дождешься… Поедем все вместе.
Марина сглотнула — в самом деле, высказывать свои соображения насчет Шиловой по телефону было глупо. В этот момент Летовой почему-то вспомнился сотрудник Шиловой, который, по уверениям Бориса, походил на вампира.
А вы-то что делать будете? Как я понимаю, вас с Борисом Шилова не приглашала?
Как что? — раздраженно сказала Капустинская. — Тебя страховать. Видно уж, у нас с Борькой такая судьба.
Серебряков уселся в свою потертую «четверку» и вырулил за чугунную ограду особняка компании «Троя». Ехал он медленно, никуда не торопясь и тщательно соблюдая все правила уличного движения. Серебряков думал. Думал о том, что человек не в состоянии сняться с места в течение нескольких часов, не оставив после себя никаких следов. Следы были — должны были быть, — просто он, Тимофей, их не нашел, не смог найти. Впрочем, поиски улик никогда не были сильной его стороной, и уж тем более не входили раньше в его обязанности, а потому вменить ему это в вину было бы затруднительно. Истинным призванием Серебрякова была стрельба. Ему приходилось стрелять из любого оружия, из любого положения, в любое время суток, при любой погоде и при любых, даже самых рискованных, безвыходных и подчас причудливых обстоятельствах. Если бы его, к примеру, разбудил среди ночи тихий стук воробьиного клюва о стекло, Серебряков, не зажигая света, одним-единственным выстрелом из пистолета разнес бы его крохотную тушку в клочья. Серебряков видел мишень не глазами, а внутренним взором, взором души — если, разумеется, предположение, что у него есть душа, могло иметь под собой хоть какую-то основу.
К своим жертвам Серебряков никогда не испытывал злобы. Как-никак злость, ненависть, негодование — это все проявления эмоций, а эмоции Тимофею вредили, потому что в самый ответственный момент могли подвести, толкнуть под руку и испортить выстрел.
Новое занятие, которое ему придумала Шилова, сначала Серебрякову не понравилось — уж кого-кого, а себя в роли следователя он не мог представить даже в страшном сне. Тем не менее время шло, «работы по специальности» не подворачивалось и Тимофей заскучал. Предприняв по поручению Дианы Павловны изыскания на предмет установления личности приятеля Игоря Кортнева Сергея и съездив по делу сначала раз, а потом и другой, Тимофей неожиданно вошел во вкус и занялся новым для него делом не без удовольствия. Оказалось, что идти по следам зверя не менее увлекательное занятие, чем в него стрелять. Так что если Тимофея прежде можно было назвать снайпером, стрелком, то теперь он превратился в стрелка-следопыта.
Серебряков вспомнил читанную им в детстве книгу «Следопыт» Фенимора Купера, представил себя в роли одного из ее героев по имени Кожаный Чулок и удовлетворенно улыбнулся — то есть чуть скривил на сторону свой безгубый рот-щель.
Свернув с Ленинградского проспекта в переулок, откуда было рукой подать до кинотеатра «Баку» и 1-й Железнодорожной, Серебряков подумал, что в первый раз, когда он побывал в квартире № 14, он искал совсем не то, что следовало, — и не там. Сейчас же у него появилась странная уверенность, что его поиски могут увенчаться успехом. Основательно изучив папку с личным делом выпускника МАХУ Сергея Штерна, Тимофей особое внимание уделил последней его графе, озаглавленной «Распределение». В 1989 году государство еще не отправляло выпускников вузов и училищ, так сказать, в свободное плавание по бурным житейским водам, но предоставляло им работу — правда, копеечную и чаще всего не слишком интересную. Более того, от этого насильственного государственного благодеяния было не отвертеться. Хочешь не хочешь, но выпускнику приходилось отрабатывать два года в избранной для него государством сфере народного хозяйства — часто даже вопреки собственному желанию.
Когда Серебряков прочитал, куда именно Государственная комиссия направила на работу Сергея Оттовича Штерна, черные зрачки его бесцветных глаз на мгновение расширились. Сердце, правда, у него при этом не екнуло и ладони не вспотели — таких грехов за ним отродясь не водилось, но тем не менее минимальные изменения в его внешности все-таки произошли. Впрочем, посторонний взгляд вряд ли бы их уловил — настолько они были мимолетны. Ровно через секунду Серебряков сделался таким же, каким был всегда — холодным, собранным, непроницаемым и настолько спокойным, что спокойствие это можно было бы назвать мертвенным.
Въехав во двор, Серебряков поставил машину как можно дальше от подъезда, после чего, соответствующим образом снарядившись, вылез из «жигулей» и спокойно проследовал к дому. Поднявшись на пятый этаж, он вышел из лифта и направился к двери квартиры № 14, мельком бросив взгляд в дальний угол — туда, где в прошлый раз курила Катковская.
Не обнаружив композиторши на привычном месте, Тимофей удовлетворенно хмыкнул и, открыв отмычкой замок, по-хозяйски вошел в квартиру Авилова.
В квартире ничего не изменилось. Все оставалось, как прежде, — даже стул, который Серебряков выставил на середину первой маленькой комнаты, находился на прежнем месте.
Серебряков снял и аккуратно повесил на вешалку серое потертое пальто и мешковатый пиджак. Оставшись в рубашке, которую пересекали в двух местах жёлтые ремни подмышечной кобуры — с пистолетом ТТ производства военных лет он не расставался даже ночью, — Тимофей прошел во вторую маленькую комнату-клетушку и, нажав на выключатель, включил лампочку, освещавшую встроенный шкаф изнутри. Потом, не жалея локтей и брюк, он начал ползать на четвереньках по полу, принимая подчас совершенно невероятные позы, чтобы исследовать с помощью сильной лупы тесное пространство пустого встроенного шкафа, куда он в прошлый свой приход заглянул лишь мельком.
Дверца встроенного шкафа открывалась снизу не на уровне пола, а была основательно над ним приподнята — сначала шел плинтус сантиметров в пять высотой, а затем бортик высотой около двадцати сантиметров. Но пол в шкафу начинался прямо на уровне бортика, что позволяло предположить под ним наличие свободного пространства. Достав нож, Серебряков нажал кнопку на рукоятке и отщелкнул лезвие. Отыскав с помощью лупы самую широкую щель между половицами в шкафу, он загнал в нее острие ножа, после чего надавил на рукоятку — но не прямо, а под углом.
Беззвучно приподнялась дверца тайника, заложенная сверху половицами. Все было на редкость аккуратно и искусно подогнано. Серебряков принес фонарик и осветил открывшийся его взгляду черный провал, который на поверку оказался весьма вместительным тайником, стенки которого изнутри были проложены поролоном. Пол у тайника был бетонный — на несколько сантиметров ниже уровня пола в комнате. Таким образом, глубина тайника оказалась больше, чем показалось Серебрякову поначалу. Тайник был пуст.
Серебряков с помощью фонарика и лупы принялся тщательно осматривать бетонный пол тайника и его оклеенные поролоном стены. Всякую найденную там мелочь он извлекал с помощью пинцета и укладывал в крохотные полиэтиленовые пакетики — и пинцет, и пакеты тоже хранились в бездонных карманах его серого пальто.
Закончив работу, Серебряков аккуратно прикрыл дверцу тайника и, забрав пакетики, пинцет, рулетку и нож, прошел в коридор и тщательно рассовал все это по карманам пальто и пиджака. Надев пиджак, Серебряков протянул было руку к пальто и вдруг замер на месте, как приклеенный: на лестничной площадке грохнула дверь лифта. Кто-то подошел к двери квартиры Авилова и нажал на кнопку звонка. Пронзительная трель огласила крохотный коридорчик. Серебряков не повел и бровью. Потом звонок снова ожил, а потом его трели стали следовать одна за другой: неизвестный уходить явно не торопился. Их с Серебряковым разделяла только тонкая створка двери — казалось, в перерывах между звонками можно было услышать, как неизвестный дышит. Серебряков сунул руку под мышку, молниеносным движением выхватил из кобуры пистолет ТТ и, неслышно сделав шаг в сторону, застыл сбоку от двери. Потом он достал из кармана глушитель и принялся неторопливо, как и все, что он делал, привинчивать его к стволу.
Гвоздь, не откладывая дела в долгий ящик, позвонил пенсионеру Авилову и, переговорив с ним, убедился, что Глебушка не соврал и Сергей Штерн, он же Цитрус, он же Иголка, снимает у Авилова квартиру по 1-й Железнодорожной. Более того, старик прошамкал, что не долее, как три дня назад, Штерн привез ему деньги за следующий месяц. По этой причине Гвоздь решил с визитом к Штерну не затягивать. На следующее утро после посещения Измайловского парка он набрал номер Черкасова и поставил его в известность, что подробно доложит ему об итогах предыдущего дня, но позже, вечером — после того, как проверит некоторые свои соображения, совершив небольшое путешествие по Москве.
Черкасов подумал, пожевал губами, но разрешение на поездку дал — знал, что в иных случаях требуется оперативность и волчья хватка его телохранителя.
Вызвав к себе по телефону Турка на «саабе», Гвоздь надел под пиджак преогромную кобуру с длинноствольным «Борхардт-Люгером» и, сунув руки в рукава не слишком изящной, но добротной и теплой куртки, ровно в назначенный час вышел на улицу.
Тут же подкатил Турок. Гвоздь устроился рядом с ним на переднем сиденье и назвал адрес. Поскольку Гвоздь обитал на улице Алабяна, до 1-й Железнодорожной ему было рукой подать. Всю дорогу Гвоздь сосредоточенно молчал, пропуская мимо ушей болтовню Турка о какой-то его очередной телке.
Когда машина миновала кинотеатр «Баку», Гвоздь поднял указательный палец и сказал:
— Хватит базарить. Приехали уже. Останешься в машине и будешь вести наблюдение за подъездом этого дома. Кто вошел, кто вышел — всех подмечай. Сейчас такое время, что входят и выходят мало, поэтому трудно тебе не будет.
Гвоздь вылез из машины и направился к подъезду. Хотя он едва ворочал головой, но видел все. К примеру, заметил потертые «жигули» четвертой модели, стоявшие чуть в стороне от подъезда. Мимоходом скользнув глазами по номеру автомобиля — просто так, по привычке все подмечать и запоминать, — он открыл дверь и вошел в подъезд.