— Ты трижды ходил в церковь, Джонни? С тобой все в порядке? Не вызвать ли врача?
— Мне надо было хорошенько присмотреться к соборной братии.
— Извини, все-таки не понимаю. То есть походы в собор, несомненно, спасут твою бессмертную душу, но чем это поможет делу?
— Тем, что я сразу же узнаю всякого из них, если где-нибудь встречу, — пояснил Джонни. — Фрэнсис просил выяснить, нет ли среди здешних церковников еще кого-то, втайне преданного Риму. Ну я и выясняю, Люси. Представь, что человек ищет, где выпить, что ему просто невозможно без регулярной порции спиртного. — Джонни налил себе четвертый стакан бургундского. — Примерно так же у этих подпольных католиков. Им, как святому брату архидиакону, требуется регулярно справлять их мессы. Я тут, торча в библиотеке, кое-что пометил. — Джонни достал черный блокнотик и гордо продемонстрировал леди Люси записи на первых страницах. — Список всех католических храмов в округе и дни, часы богослужений. Так что, едва кто-нибудь из соборных парней шмыгнет в означенный церковный пункт, а я уж притаился в уголке. Всех здешних бестий высмотрю. Есть в этом деле одна дьявольская пакость.
— Что такое? — улыбнулась леди Люси.
— Ты знаешь, когда службы у этих католиков? Думаешь, патеры дадут человеку выспаться, с толком позавтракать? Дудки! Общий сбор в их молельнях чаще всего лишь раз в неделю. Но начинаются их мессы в чертову рань: полвосьмого утра.
Дома, на Маркем-сквер Пауэрскорта ждали две шифровки от Уильяма Маккензи. Обе касались передвижений таинственного незнакомца, ежемесячно навещавшего архидиакона. Первое сообщение гласило:
«Докладываю, лорд, что объект снялся со стоянки в Комптоне и поездом выехал в Лондон (отправление: 7.45 утра, остановки: Ньюбери, Рединг, Слау). Объект ехал в купе первого класса один, лишь на последнем перегоне место напротив него заняла очень пожилая леди в меховом пальто. Между ними имелся небольшой разговор. Есть вероятность, что это было условленным свиданием…»
Поразившись чрезмерной подозрительности Маккензи, Пауэрскорт, однако, вынужден был признать ту же склонность и за собой. Похоже, он и его агент друг друга стоили.
«…Большую часть пути объект читал бумаги, которые вез с собой. Один раз, когда объект отлучался в туалетную комнату, мне удалось на них взглянуть: что-то насчет освящения собора. По прибытии в Лондон объект на Паддингтонском вокзале взял кеб. Поездка по улицам закончилась около десяти вечера на Фарм-стрит, возле примыкающего к Иезуитской церкви пансиона для духовных лиц. В 10.00 объект вошел в дом, открыв дверь своим ключом. Ночью объект не выходил».
Интересно, долго ли наблюдал Маккензи: час, до полуночи, до самого утра? Стоял он за деревьями или же патрулировал вокруг здания? И о чем думалось ему все это время?
Пауэрскорт с любопытством развернул второе донесение, датированное следующим вечером.
«Докладываю, лорд. Получена информация: фамилия объекта Барбери, его именуют «отец Доменик Барбери». По некоторым устным сведениям, он священник ордена иезуитов. Объект вышел из дома лишь сегодня утром. В ближайших железнодорожных кассах им был куплен билет до Рима, на рейс через три дня. Поскольку при покупке билета номер в римском отеле заказан не был, есть предположение, что объект намерен остановиться в римской резиденции своего ордена. Благодаря удачному случаю (муж экономки лондонского пансиона иезуитов служил в нашем полку) имеется сообщение о принадлежности объекта к тайному католическому обществу «Civitas Dei». Подробности неизвестны, детали держатся в секрете…»
«Civitas Dei»? — задумался Пауэрскорт, стараясь точнее перевести эту латынь. Господни граждане? Государство Господне? Ах, ну да, — «Царство Божие». На земле, надо полагать. А почему такая секретность? Что скрывать? То же, что в Комптоне? Возможно, оксфордский теолог поможет разобраться.
«… Объект характеризуется как личность чрезвычайно серьезная и необщительная. Не стал бы закадычным другом лорду Фицджеральду. Практически весь день объект работал, не выходя из комнаты. Выяснилась только одна его слабость — пристрастие к рыбным блюдам».
Пора бы, думал Пауэрскорт, кому-нибудь написать труд по типологии педагогов Оксфорда и Кембриджа. Продемонстрировать все разновидности этих ученых мужей: тихих, надменно молчаливых, ироничных, ядовито саркастичных, изредка почти нормальных, добродушно говорливых, избыточно красноречивых, просто страдающих словесным недержанием… Сидевший за столом у окна с видом на чудесный сад оксфордского Тринити-колледжа, профессор богословия Кристофер Филипс явно принадлежал к породе неукротимо речистых. На вопрос детектива о современных случаях перехода из англиканства в католичество он разразился бесконечной историей о Ньюмене. Десять минут без перерыва (казалось, даже не переводя дыхание) Филипс описывал приезд и поступление Ньюмена в университет. Когда через двадцать минут повествование дошло до завтрака, на котором Ньюмен с друзьями замыслили движение англокатоликов, Пауэрскорт решил, что единственное интересующее его движение — это побег отсюда, и поскорее. Сорок пять минут спустя Филипс, наконец, перешел к Риму; свершилось дезертирство в 1845-м, пятьдесят пять лет назад. Пауэрскорт ужаснулся: при такой скорости рассказ дойдет до интересующего его времени лишь к вечеру.
— Прошу прощения, мистер Филипс, все это необычайно увлекательно, но я не смею отнимать у вас столько времени. Были ли примеры подобных конфессиональных переходов в нынешнем поколении?
— О да, о да! — с энтузиазмом подтвердил Филипс и вновь зажурчал про свое. Правда, поток исторических сведений побежал чуть быстрее. Обрисовался еще десяток лет. Минут по пять на каждый год, прикидывал про себя детектив, стало быть, освобождение — часа через полтора. В данный момент красочно излагалась история сестры Гладстона[45] Эллен, ревностной новообращенной католички, отказавшейся даже от туалетной бумаги, взамен которой уборные ее дома были обильно снабжены брошюрами протестантских проповедников. Биография Ньюмена дошла до его неудачного дебюта в Католическом университете Дублина.
— Странно все-таки, — на секунду отвлекся от плавного повествования Филипс. — Странно не то, что у Ньюмена появились последователи, а то, что их оказалось так мало. Казалось бы, Ньюмен, ставший уже кардиналом, своим примером мог увлечь весь цвет британской молодежи. Однако этого не случилось.
Затем произошло невероятное — случайно глянув на часы, Кристофер Филипс смолк.
— Боже праведный! Извините, лорд Пауэрскорт, я все говорю и говорю. Вас ведь интересует современный процесс?
Пауэрскорт кивнул. Сколько же длятся лекции этого профессора? Начинает в десять утра, заканчивает в четыре вечера? Остается ли под конец в аудитории хотя бы один студент?
— Переход практически всегда происходит от Кентербери к Риму. Явление не массовое, но постоянное. Для обращения англиканца в католичество множество причин. Главную роль, я полагаю, здесь играют всякого рода сомнения. Сомнения относительно науки и мистики. Сомнения относительно религии под управлением государственных чиновников в сутанах и соответственно рост привлекательности той церкви, которой уже две тысячи лет руководят сугубо духовные иерархи. К тому же неразрешимые вопросы обыденного бытия. В провинции людям обидно и непонятно, почему они живут на задворках. В городах ищут и не могут отыскать ответов толпы отчаявшихся, чьи тела измучены скверным нищенским бытом, а души — страхом потерять работу. На этом фоне католицизм обещает немало: веру усомнившимся, аргумент скептикам, порядок растерявшимся, систему ценностей мятущимся. Всем, жаждущим авторитета и опоры, он обещает прочность строгой традиции. Для того, кто решится перейти этот крепостной мост, интеллектуальные проблемы будут решены.
— Вам доводилось слышать, мистер Филипс, об организации под названием «Civitas Dei»? — пустил стрелу в чистое поле Пауэрскорт.
Кристофер Филипс с большим любопытством вскинул глаза.
— Мне доводилось, лорд Пауэрскорт. Однако должен сказать, я удивлен вашим упоминанием о ней. «Civitas Dei» строго засекречена.
— Что это за организация и почему такая страшная секретность?
— Боюсь, у меня самого очень немного информации. Тайное общество, по-видимому, неким образом связанное с орденом иезуитов. Штаб-квартира в Риме. Программная идея, как явствует из названия, — приближение царства Божия на земле. А секретность, я полагаю, по причине готовности использовать любые средства для достижения цели.
— Говоря о «любых» средствах, вы подразумеваете и преступные? — спросил детектив, памятуя о теле, изжаренном на вертеле, и расчлененном теле, раскиданном по всему графству.
— Ну, вряд ли они преступают закон, — возразил Филипс. — Хотя, повторяю, мои знания об этой организации крайне скудны.
Пауэрскорт уже рассыпался в прощальных благодарностях, когда говорливый профессор остановил его.
— Минутку, лорд Пауэрскорт. Вам, вероятно, небезынтересно будет взглянуть на одну вещь.
Филипс достал из стола старую выцветшую пригласительную карту на торжественный обед.
— Здесь меню и план размещения гостей за столом на обеде, который наша англокатолическая профессура давала в честь Генри Ньюмена, приглашенного в его бывший колледж через тридцать лет, в конце тысяча восемьсот семидесятых. Рассказывают, что это приглашение оксфордских коллег доставило ему больше радости, нежели пожалованный папой сан кардинала. Тут поименно обозначено, кто где сидел.
Кристофер Филипс протянул картонку, как освященную облатку на причастии. Детектив взглянул на меню: о, Джонни оценил бы эти вина! Внезапно Пауэрскорт побледнел. Во главе стола, слева от виновника торжества значилось «Д. Б. Мортон». Их, правда, как поведал в поезде декан, было двое, этих Мортонов, претендовавших на пост епископа в Комптоне. Пауэрскорт сверил буквы перед фамилией. Никаких сомнений. А следом новый шок: у одного из мест в конце стола значилось «А. К. Талбот». Детектив вгляделся в инициалы. И это имя он знал превосходно, не хуже предыдущего. Господи Боже! Джарвис Бентли Мортон — нынешний епископ, а также Амброз Корнуоллис Талбот — нынешний декан Комптонского кафедрального собора.
О Господи! (И, кстати, чей? чей Господи? англиканский или католический?) Голова у Пауэрскорта закружилась. Стало быть, не только епископ. Вдобавок еще декан. Видимо, оба потом вновь вернулись в лоно англиканства. Иначе как бы они смогли возглавлять один из центров официальной британской религии? Или же, соблазнившись блистательным красноречием Ньюмена, его манящей убежденностью, они перелетели к Риму уже потом, вскоре после их назначения на высокие церковные посты? В таком случае эти католики более двадцати лет таятся, глубоко окопавшись на самых верхах англиканского руководства. Минуту детектив, словно загипнотизированный, не сводил глаз с выцветшей пригласительной карты. А может, все-таки случайность, совпадение? Может, и декан и епископ до сих пор твердо хранят верность англиканству? Однако вспомнился архидиакон с его еженедельными мессами в Мэлбери-Клинтон. Так что, по-видимому, даже не двое, а трое. Но в чем же дело? Зачем десятилетиями притворяться? Не пришло ли время прекратить маскарад? В голове неслись странные, невероятные догадки. Пауэрскорт стряхнул наваждение.
Зазвонили колокола оксфордских колледжей. От Бэлиол и Тринити, через Уодхем и Хэртфорд, Куинс и Магдален гудящий перезвон прокатился до оленьего заповедника у реки. Сообразив, что он уже минуту стоит, безмолвно окаменев, Пауэрскорт с улыбкой повернулся к Филипсу:
— Простите, задумался.
— О, вижу, вас занимает весьма сложная проблема, лорд Пауэрскорт. А знаете, Ньюмен ведь тогда пробыл в колледже несколько дней, успев сдружиться кое с кем из присутствовавших на обеде.
— Правда? С кем именно, никто, наверное, уже не помнит?
— Отчего же. Одним из новых преданных друзей Ньюмена стал, например, некий Мортон, — уточнил Филипс, не подозревая, как будоражит мысли детектива. — Говорят, они очень сблизились на почве общего интереса к ранним евангельским текстам.
— Да-да, — отозвался Пауэрскорт. — Не сомневаюсь, что им было о чем побеседовать.
Репетиция «Мессии» Генделя закончилась. Воэн Уиндхем и его хористы сложили свои ноты, музыканты зачехлили инструменты. По мнению хормейстера, все шло неплохо. Еще несколько дней, и с отработанной труднейшей частью «Младенец родился нам» можно будет пройти ораторию целиком.
Подойдя к юным певчим, леди Люси вновь, уже не в первый раз, заговорила с двумя мальчиками. И только собиралась пригласить их к себе на чай, как резкий голос прервал ее:
— Когда все разойдутся, нам с вами предстоит кое-что выяснить, леди Пауэрскорт, — бросил Уиндхем.
Интонация показалась леди Люси резкой, даже угрожающей. Неужели нельзя и слова сказать милым, совершенно запуганным малышам без позволения их руководителя?
— Извините, леди Пауэрскорт, — холодно произнес хормейстер, оставшись с ней наедине под сводами церкви Святого Николаса. — Я заметил, что вы при каждом удобном случае пытаетесь общаться с младшими членами хора. Это запрещено.
«Говорит, словно немец», — подумала леди Люси, невольно вспомнив частенько звучавшее из уст учительницы немецкого языка строжайшее «verboten»[46].
— Но почему, что тут плохого? — спросила она. — Разве я не могу всего лишь пригласить мальчиков в гости?