сообщения как английского, так и германо-итальянского командования. О
событиях в стране печать дает материалы в строго отредактированной
форме: не говорится, что улицы городов патрулирует армия, не
сообщается о снятии бывшего шефа жандармерии, ничего не пишется о
дебатах в столице по поводу необходимости немедленных демократических
преобразований в стране.
Англо-американские журналисты передают в свои газеты, что Лондон
и Вашингтон готовы поддержать Белград в его "сопротивлении возможной
агрессии", но какие формы может принять эта поддержка, в сообщениях
не указывается.
Тон югославской печати таков, что можно сделать вывод, будто
новое правительство смотрит сквозь пальцы на целый ряд тревожных
симптомов в стране: взвинтились цены на мясо и крупы; ходят слухи о
действиях "пятой колонны" в районе Далматинского побережья; в
журналистских кругах утверждают, что хорватский лидер Мачек проводит
в Загребе "особую" линию.
В то же время немецкие журналисты уже пять раз заявляли
официальные протесты в здешний МИД по поводу того, что власти якобы
чинят препятствия в объективном "освещении тревожной ситуации после
прихода правительства, проводящего ярко выраженную проанглийскую
политику".
Немецкие газеты, не имеющие своих постоянных корреспондентов в
Белграде, но распространяемые через представителей местной немецкой
организации "культурбунд", печатают сообщения о том, что югославская
армия проводит мобилизацию и стягивает войска к венгерской и
германской границам: "Это, естественно, не может не вызывать
серьезного беспокойства в Берлине, поскольку речь идет о жизни
немцев, проживающих в пограничных районах". В столице Хорватии
прошлой ночью были распространены листовки усташей, которые призывают
всех хорватов "объединяться против режима Симовича, продавшегося
англо-американскому капиталу и московскому Интернационалу".
Прошу доложить руководству, что я готов подчиниться приказу и
уехать, но тогда ТАСС останется без корреспондента - у Костюкова
открылась язва. Привет всем. Позвоните маме, скажите, что все хорошо.
Потапенко".
ЗА СУМАСБРОДСТВА ЦАРЕЙ СТРАДАЮТ АХЕЙЦЫ I
_____________________________________________________________________
Анка провела кистью еще раз, и нечто, казавшееся желто-серым, сделалось низкой чеснока. Эта чесночная низка лежала возле темной бутылки с оливковым маслом, куском хлеба и двумя яблоками. Анка тронула кистью несколько разных красок, выдавленных на картон, служивший ей палитрой, потом легко прикоснулась к толстому ватману, и левое яблоко на рисунке чуть не покатилось - так неожиданно в нем угадалось движение, как и в том, которое лежало на столе. Улыбнувшись, Анка быстро оглянулась: ей показалось, что в комнату вошла мать - девочка не могла работать, если кто-либо стоял у нее за спиной; она сразу же поднималась и закрывала рисунок.
"Капризы это, - говорила мать, - что я, сглажу, что ли? Может, я ей еще лучше подскажу, где чего дорисовать".
Отец привел учителя живописи из гимназии; он циклевал полы в доме, где жил старик, и вместо платы попросил его посмотреть работы дочери: стоит ли деньги на краски переводить, может, лучше пусть вяжет, как мать?
Учитель пришел в дом Иосифа сердитый и раздраженный: на педагогическом совете директор гимназии выговаривал ему за то, что ученики разбегаются с его уроков.
"В конце концов я не могу заставить рисовать того, кто не хочет рисовать! - отвечал учитель. - Нельзя привить навык к творчеству! Можно привить навык к физике или зоологии, потому что это дисциплины! А рисование - это не дисциплина! Это - рисование!"
Директор ответил, что ему надоело постоянное жонглирование термином "творчество", и что гимназия - не ателье импрессионистов, и если "господин Воячич не может заставить учеников выполнять его предписания, то гимназия будет вынуждена отказаться от услуг уважаемого живописца". Учитель сник, начал лепетать что-то о необходимости помощи со стороны коллег и ненавидел себя за эту ложь; хотелось послать все к черту, но он понимал, что если он лишится заработка в гимназии, то снова начнется голод и жена будет пилить его за то, что детям надо купить новую обувь, "а на твои рисунки можно приобрести бутылку воды и ящик воздуха".
- Ну, - сказал учитель, - где работы?
Мать и отец засуетились, начали доставать рисунки из комода, а девочка стояла около окна, и щеки ее жег стыд - и за свои работы, и за то, как суетливо отец раскладывал рисунки на столе, но внезапно все это исчезло, потому что Анка вспомнила, как однажды пошла с матерью на базар помочь ей нести сумки, и увидела сейчас - явственно и близко - желтый медовый прилавок и старуху с длинными зубами, прикрывавшую лицо черной шалью, которая то и дело сползала на спину; старуха раскладывала перед покупателями облитые керамические тарелки - сине-красные, черно-желтые, красно-голубые. Анка вспомнила сейчас, что среди всех этих тарелок ее поразили две - со странным, диковинным рисунком: петухи с распущенными хвостами, с неестественно длинными лапами и с когтями, украшенными синим маникюром. Анка тогда прищурилась, и петухи исчезли - осталось лишь точное сочетание красок, которые поймали форму - законченную, литую, и если долго смотреть на этот рисунок, то могло показаться, что здесь и не петух вовсе, а июльское желтое поле и голубые васильки в нем или предгрозовое небо поздним майским вечером, когда черная туча кажется фиолетовой, а в провалах белого неба горят зеленые, холодные звезды...
- Тебя спрашивают! - услыхала Анка голос отца. - Не слышишь, что ли?
- А? Чего? - спросила девочка, покраснев.
- Это она, значит, витала, - виновато объяснила мать учителю. Разинет рот и глядит мимо.
- Что ж ты линию горизонта заваливаешь? - повторил учитель. - Нельзя так. И проекцию совершенно неверно пишешь... У тебя ведь яблоко меньше перца.