- У меня лично нет. Что касается моих товарищей, то я не уполномочен говорить за них. Я не могу, естественно, говорить и за югославских коммунистов.
- Я могу увидеться с вашим руководителем?
- Если согласитесь принять наши предложения, да"
- Когда может состояться встреча?
- Хоть сегодня.
- Где и когда?
- Назначайте место и час.
- Завтра в десять вечера возле кафе "Два ловца".
- Это на Тушканце?
- Верно.
- Хорошо. В кафе или возле него?
- Я вас найду.
- Я не могу рисковать жизнью моего товарища.
- А моей жизнью вы можете рисковать?
- Хорошо, - согласился Родыгин, - мы будем ждать вас там в десять.
- Телефон, по которому я могу найти Штирлица, вам известен?
- Да. 84-51.
- Это в "Эспланаде"?
- Да.
- У них есть конспиративная квартира на Опатичкой улице. Тамошний телефон вам неизвестен?
- У них нет квартиры в Верхнем городе. У них есть вилла в районе Максимира. Но там, по-моему, нет телефона.
- Вы считаете, что Штирлиц может быть полезен нам больше, чем мы ему?
- Нам? - спросил Родыгин. - Кого вы имеете в виду?
Везич, закурив, ответил:
- К сожалению, я имею в виду хорватов и сербов, но я не могу говорить при этом о вашей стране. Договора у нас нет, так что мы - это мы, а вы это вы.
- Думаю, что на все ваши вопросы ответит мой руководитель. Но вы должны будете проинформировать его о вашей встрече со Штирлицем. Меня просили передать, что вам необходимо принять его условия. Это все, что я могу вам сказать. Вопрос об арестованных коммунистах к Штирлицу отношения не имеет. Это, скорее, моя инициатива. Я хорошо знал Кершовани, он часто работал у меня в зале.
- Только лишь? Я думал, вы его завербовали...
- Людей его идеи не вербуют, - отрезал Родыгин. - И он и я делали общее дело, но в разных, как говорится, ипостасях.
- Вербуют людей моей идеи, вы это хотели сказать?
- Я хотел сказать именно это.
- Не боитесь, что обижусь?
- Если бы не теперешняя ситуация, боялся бы.
- До встречи, - сказал Везич, сев в машину. - В десять. Помощь ваша мне потребуется, вероятно, завтра же.
...Лада распахнула дверь и, охнув, отошла к стене, прижав к груди руки. Лицо ее было распухшим и заплаканным, Везич впервые видел ее такой.
- Господи, - тихо сказала она, - Петар, родной мой, а я уж тебя похоронила...
Он обнял ее, почувствовав в горле горячий комок. За то время, что они были вместе, она ни разу не говорила с ним так. Ему казалось порой, что Лада лишь позволяет любить себя, казалось, что он нужен ей как отдых, как передышка в ее постоянном поиске самой себя, в том, что она определила в их первый вечер: "Хочу плыть по реке, и смотреть на облака, и не думать ни о чем, и не желать ничего - все придет само по себе".
- Ты плакала?
- Твой друг из газеты, этот жирный Взик, - сволочь и баба.
- Почему ты решила, что меня надо хоронить?
- Я раньше думала, что плакать из-за мужчины глупо; вообще плакать из-за любви - это для фильмов и для романов прошлого века, а теперь я поняла, что раньше никогда никого не любила, и что я без тебя не могу жить на земле, и что если ты еще не раздумал и я не противна тебе с распухшим носом и непричесанная, то давай сейчас же пойдем в церковь и обвенчаемся.
- Ты православная, а я католик, нас никто не будет венчать.
- Господи, да я перекрещусь хоть в мусульманку, хоть в иудейку, какая разница! Бог в человеке, Петар, и для человека, зачем же из бога делать чудище? Я могу соврать попу, скажу ему, что я старая католичка, и папа мой католик, и прабабушка!
Он засмеялся, обнял ее и поцеловал опухшие круглые глаза.
- Спасибо тебе, - сказал он.
- За что?
- Тот мой приятель, который оказался бабой, часто говорил, что его жена, если он задерживается по делам и домой возвращается под утро, тоже плачет, но при этом скандалит оттого, что о н а в о л н о в а л а с ь. Понимаешь? Она не за него волновалась. Она плачет потому, что себя жалеет, а ты не себя жалела, а меня. Вот за это тебе спасибо. Одевайся, и пойдем в собор, и пусть нас обвенчают.
- Нужны шаферы.
- Будут, - ответил Везич. - Сейчас я вернусь. Сейчас, Ладица...
Он не хотел звонить в германское консульство отсюда. Этот телефон наверняка прослушивают. Он позвонит в консульство из кафе. И попросит Штирлица. И скажет ему, что приглашает немецкого "коммерсанта" быть шафером на его бракосочетании. Трипко Жучич прав: надо что-то делать, хоть что-то, но делать, иначе можно сойти с ума от собственного бессилия.