Общенациональная идея не могла быть обращена к массам - расклеиваемые по ночам листовки коммунистов днем сдирала с заборов полиция, а королевская армия получила лишь один приказ: ни во что не вмешиваться и сохранять порядок самим фактом своего присутствия на улицах и площадях городов.
Бановины, полиция, общественные организации в такого рода моменты имеют подчиненное значение, и победителем окажется тот, у кого большее количество своих людей на тех или иных узловых постах; чем ниже уровень работников, чем они незаметней, тем большую пользу они могут принести ему, Веезенмайеру, ибо вся деловая жизнь королевства сейчас отдана на откуп им, этим маленьким чиновникам, служащим в больших ведомствах; все крупные руководители замерли, ожидая решений "наверху". Чем выше руководитель, тем тяжелее бремя ответственности за принятые им решения, а кто хочет это бремя на себя взваливать? Никто конечно же не хочет - за решения ведь отвечать придется, победи там, н а в е р х у, кто-то новый, никому доныне не известный. Придется принятое тобой решение не по душе этому новому главному, не угадаешь, куда он клонит, и погонят тебя, с треском погонят. А ты кто? Был бы ты врачом или физиком, куда ни шло, прокормишься. А если просто заместитель министра? Или начальник управления полиции? Или муниципальный советник? Что тогда? Не наниматься же, право, на маленькую, унизительную службу или лопатой махать на стройке?! Так что лучше в сложные моменты истории, когда что-то т а м "происходит", а ч т о именно, никому не ясно; когда неизвестно, какая сила победит, а их всегда несколько, этих самых проклятых сил, самое разумное выждать, промолчать, сделать вид, что не заметил, пропустить мимо себя, сказаться больным, передать на рассмотрение другому. Обосновать это легко - обосновать это можно д о в е р и е м к своим помощникам; они живчики, эти помощники, им ведь хочется с т а т ь, вот пусть они и принимают решения. А потом, когда ситуация определится, это решение можно одобрить или отменить.
Именно поэтому и всплыла теперь фамилия майора Ковалича. Он дождался своего часа. Он понадобился силе, он нужен был Веезенмайеру...
- Хотите кофе? - спросил Ковалич невысокого крепкого человека с сильным лицом, казавшимся тонким, хотя Божидар Аджия не был худым. Это ощущение тонкости и изящества рождалось не физическими его данными, а внутренней спокойной открытостью. - Я сказал, чтобы нам заварили настоящего, крепкого, турецкою кофе. Не против?
- С удовольствием выпью настоящего, крепкого, турецкого кофе. - Аджия осторожно шевельнул плечами: он просидел три дня в подвале, без света, в тесной сырой камере; тело его затекло, и он слышал сейчас, и ему казалось, что майор тоже слышит, как похрустывают суставы, словно бы кто-то ломал высохшие под знойным летним солнцем сухие еловые ветки.
- Ну, я очень рад, - сказал Ковалич. - Все ваши отказывались пить со мной кофе.
- А кто еще арестован?
- Многие. Огнен Прица, Отокар Кершовани, Иван Рихтман.
- Рихтман, как вам известно, уже не считается нашим...
- Ну, знаете ли, это только для вас важно, левый он или правый. Для нас он коммунист. Просто коммунист, иудейского к тому же вероисповедания.
- Раньше, сколько я помню, вероисповедание, точнее национальность, вас не интересовало.
- Так то же раньше, - улыбнулся Ковалич. - А старое, по вашей формуле, враг нового.
- Если бы немцы уже вошли в Загреб, меня, вероятно, допрашивал бы гестаповец?
- Почему? - Ковалич закурил. - Арестованных французских коммунистов великодушно допрашивают офицеры маршала Петэна.
- А кто стал нашим Петэном?
- Хочется узнать?
- Очень.
- Вы от природы любопытны, или это качество пришло к вам в тюрьмах?
- Почему вы считаете, что любопытство приобретается в тюрьмах? удивился Аджия.
- Это понятно почему, - с готовностью ответил Ковалич. - Всякого рода изоляция, оторванность от мира, от живых событий рождают в человеке особые, новые, я бы сказал, качества. У одних развиваются угрюмость, апатия, отрешенность; другие же, подобные в своей душевной структуре вам, становятся любопытными, как дети. Это естественная реакция на тишину, жесткий режим и постоянную неизвестность.
- Значит, тюрьма - благо для человечества, - заметил Аджия. Любопытство, по-моему, первый импульс гениальности. Между словом "любопытно" и понятием "любопытство" - дистанция огромная, согласитесь...
- Соглашаюсь, - улыбнулся Ковалич. - И благодарю за комплимент, поскольку считаю себя причисленным к тем, кто не просто задвигает тюремные засовы, но и приносит этим благо человечеству.
- Я могу взглянуть на ордер о моем аресте?
- Господь с вами, - Ковалич затушил сигарету. - Какой ордер? Эти времена кончились! То было в прежней Югославии, а в нынешней Хорватии все будет по-иному!
- Как у Гитлера?
- Как у Гитлера или у Муссолини. - Ковалич открыл одну из папок, лежавшую на столе, достал оттуда рукопись и начал неторопливо, с выражением читать:
"Немецкий бюргер, который беспорядочно метался, поскольку не был
обеспечен ни в политическом, ни в социалистическом, ни в
экономическом отношениях, наконец-то нашел хоть и временное, но
все-таки успокоение в гитлеровском движении. Бюргер считает Гитлера
чистокровным немцем в расовом и политическом смысле, а прародителями
его мнит Фридриха Великого, Вагнера и Ницше.
Из каких слоев черпает рекрутов гитлеровское движение?
Первый источник - бюрократия. Гитлер преднамеренно поставил
чиновничество в политическую изоляцию, провозгласив, что чиновник
обязан служить только государству и ни в коем случае не должен
вмешиваться в партийно-политическую борьбу. Тем самым было вновь
реанимировано пресловутое "государство в государстве", являющееся
оплотом любой реакции.
Второй источник "живого материала" Гитлер нашел среди кустарей и
мелких ремесленников. Это сословие всегда "радикально" настроено,
любит воинственные призывы, митинги протеста, обожает внешние
атрибуты организации и дисциплины, ему нравятся униформа,
конспиративные собрания, на которых чувствуется какая-то тайная и
невидимая, но обязательно руководящая рука. Если добавить к этому еще
и уверенность в разрешении экономического кризиса, которое им
принесет "великое" национальное движение, то вполне понятным
становится, почему это движение нашло самых ревностных приверженцев
именно среди кустарей и ремесленников.