Вскоре в комнате для совещаний остались мы двое. Я ждал, когда Терри что-нибудь скажет, но она молчала, и тогда я попросил у нее прощения.
– Мне не нужны твои извинения.
– Знаю, что не нужны, но все равно прости.
– Ну и прекрасно, – буркнула она.
Я коснулся ее руки и снова заговорил, но она отодвинулась от меня.
– Я вмешалась в разговор только потому, что Перри Дентон большое дерьмо… ну еще и потому, что ты мой подчиненный.
– Кто я?
– Ты меня слышал.
– А мне казалось, что я вроде как свободный рисовальщик, временно прикомандированный к твоей группе.
– Хоть и временно, но все равно подчиненный. Понял, Родригес?
– Это я понял, а вот чего ты от меня хочешь, не понимаю. Чтобы я вскрыл себе вены?
– Я не хочу от тебя ничего, Родригес. Ничего.
– Ладно.
Мы постояли молча с минуту. Терри кусала губу, отбрасывала с лица воображаемые волосы, в общем, вела себя так, как ведут себя люди, когда желают скрыть чувства. Наконец я не выдержал.
– Ты очень расстроена?
– Да, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я расстроена из-за расследования.
– И что мы станем делать?
– Мы?
– Я бы хотел остаться в группе. Думаю, мог бы принести пользу.
Я ожидал очередного удара, но она внимательно посмотрела на меня.
– Ты действительно видел горящего человека?
– Да, и это была просто фантастика. Бабушка сказала бы, что это послание отдуха.
– И часто у тебя подобное случается, Родригес?
– Нет. Образы в моем сознании всегда были связаны с рисунками, которые я делал, беседуя со свидетелями. А это возникло ниоткуда. Я никогда не видел ничего подобного. Может, у меня начались галлюцинации? – Я посмотрел на нее. – В любом случае это все из-за тебя.
Терри вскинула глаза.
– Из-за меня?
– Да. Я постоянно пытаюсь создать для тебя портрет убийцы, и из-за этого в моем мозгу начали происходить какие-то химические реакции. И вот результат.
– Значит, ты старался лишь для меня? Врешь.
– Ну, может, немного и для себя.
Мы замолчали, устав препираться друг с другом.
– Пойдем прогуляемся? – предложил я.
– Сейчас?
– А почему нет? Ведь расследование передали федералам.
– Да, но у нас полно других дел, которые ждут очереди.
– Вот пусть и подождут.
Он прослеживает их глазами, как охотник дичь в прицеле ружья, и живо представляет, как в замедленном кадре. Пуля вращается и медленно двигается к цели, пока наконец не достигает ее. Затем прямое попадание, аорта лопается, из сердца женщины струей бьет кровь, пропитывая белую блузку, делая ее насыщенно темно-красной, как вино. Женщина опрокидывается назад с застывшим выражением лица. Мужчина наклоняется над ней, затем судорожно оглядывается, смотрит во всех направлениях, пытаясь определить, откуда вылетела пуля. Наконец они встречаются взглядами, такое бывает, и мужчина догадывается, но поздно. И следующая пуля попадает ему в голову.
Он моргает, и картинка бледнеет. А они пересекают улицу, садятся в машину, не сознавая, что уже убиты. У мужчины под мышкой блокнот для рисования.
Он ловит такси. Садится и говорит:
– Следуйте за тем автомобилем. – Потом выдавливает из себя смех. – Похоже на эпизод из кино, а?
Водитель, поворачивает голову, обернутую тюрбаном.
– Куда ехать, сэр?
– Затем автомобилем.
– Как скажете, сэр.
Он смотрит на пряди блестящих черных волос, которые выбились из-под тюрбана, и воображает шею этого человека, туго обвитую проволокой. Потом вспоминает, что нужно придумать причину, почему он неожиданно ушел с работы.
Расположенный напротив Центрального парка Эль-Баррио музей с его величественной колоннадой, разумеется, никак не был связан с тем Эль-Баррио, кварталом, который находился неподалеку.
– Я часто ходил сюда в детстве, – сказал я.
– Неужели музей существует так давно? – улыбнулась Терри.
– Его основали несколько преподавателей и общественных деятелей пуэрториканцев в 1969 году, то есть еще до моего рождения.
Много пространства, все скромно, ничего гламурного, затейливого. Это вызвало воспоминания. Мы с Хулио заглядывали сюда, когда некуда было податься и не хотелось ввязываться в неприятности. Это был единственный музей, где он чувствовал себя уютно. Пару раз мы ходили в Метрополитен-музей, но ему не понравились охранники. Они смотрели на него так, словно он собрался что-нибудь украсть. Я заметил, что охранники, наверное, правы.
– Для меня и моего самого близкого друга Хулио тут был приют отдохновения, – произнеся, вспоминая выставку искусства Карибских островов, когда экскурсовод рассказывала нашему классу по-испански об артефактах, которым сотни лет.
Хулио дернул меня за руку:
– Ты слышал, она сказала «сотни лет». Значит, пуэрториканцы тоже имеют историю и не такие никчемные, как нам пытаются вбить в голову.
Этот день изменил Хулио. Когда он вышел из колонии для несовершеннолетних, то сразу потащил меня сюда. А потом, много лет спустя, став адвокатом, вошел в попечительский совет музея.
Терри направилась к серии ярких портретов «Бунтующие душой» работы Хасмин Эрнандес. Тут я проявил эрудицию:
– Это Хулиа де Бургос, знаменитая пуэрториканка, поэт, а это Пири Томас, писатель, автор автобиографии «На этих убогих улицах». А вот это Эдди Палмери, джазовый пианист и руководитель оркестра.
– А про того можешь не говорить, – улыбнулась Терри. – Боба Марли я знаю. – И она замурлыкала его песенку «Не плачь, женщина».
Мы направились осматривать основную экспозицию, начинающуюся скромными и строгими работами Феликса Гонсалеса-Торреса.
– Что это? – Терри показала на пачку листов на полу, размером примерно метр на метр и сантиметров пятнадцать толщиной. Что там было изображено, трудно определить: то ли волны, накатывающие на песчаный берег, то ли облака, окутывающие горную вершину.
– Подними один лист, – попросил я.
– А сигнализация не сработает?
– Поднимай, не бойся.
Она сняла верхний лист.
– О, так тут везде одно и то же.
– Понимаешь, Гонсалес-Торрес хотел, чтобы его произведения мог иметь каждый желающий. Так что это просто стопка ксерокопий.
Терри свернула лист.
– Вставить в рамку и повесить? Это же произведение искусства, притом бесплатное. – Ее внимание привлекли небольшие рамки на стене с надписями. Она прочитала одну: – «Центр контроля и профилактики заболеваний 1981 стрикеры[37] 1974 туфли для исполнения эротических танцев 1965 кукла Барби 1960 хулахуп 1958 «Диснейленд» 1955 стереокино 1952». – Повернулась ко мне. – Что это значит?
– Случайная последовательность различных фактов и понятий с целью вызвать у зрителя неожиданные ассоциации.
– Нет, Родригес, подобное искусство не для меня.
– Оно вообще для немногих, но ты должна знать, на каком языке говорят такие художники.
– Полагаешь, может пригодиться в работе?
– Да, – сказал я. – Должен признаться, что Гонсалес-Торрес тоже не мой художник. Его концептуальные выверты кажутся мне чересчур заумными. Для него идея важнее холста и красок.
– Так много дешевле.
Я рассмеялся и увлек Терри в другой зал, где были выставлены карнавальные пуэрто-риканские маски семнадцатого века.
– Боже! – охнула Терри.
Я залюбовался ее прекрасным лицом рядом с ужасной маской рогатого дьявола.
– Ищешь десять различий, да?
Я засмеялся:
– Если бы не рога, то различий вовсе бы не было.
– Я знаю, – произнесла Терри, – ты сейчас читаешь, что написано на моем лице, по своему дурацкому методу. – Она хлопнула меня по руке.
– Угадала, я действительно пытаюсь понять, что говорят твои лицевые мышцы.
Она с вызовом посмотрела на меня:
– Ну и что там написано?
Я преувеличенно внимательно вгляделся.
– Так-так, опущенная нижняя губа и вскинутая правая бровь – явные признаки раздражения и самонадеянности. Веки чуть опущены, что означает легкую печаль. Итак, на твоем лице написано: «Я хороша собой, я великолепна, а этот человек, который стоит напротив, вчера мне испортил настроение. Он противный, но все равно хороший».
– Идиот. – Она засмеялась и спрятала лицо в ладони.
– Ну что, я попал в точку?
– Да, кроме того места, где ты хороший. – Она не отнимала рук от лица. – Ладно, Родригес, не смотри на меня больше. Хватит читать.
– Боишься, я прочитаю что-нибудь не то?
– Хватит. – Она снова хлопнула меня по руке.
– Что ты все дерешься?
– Считай это хорошим знаком.
Мы закончили обход музея в сувенирном магазине, где Терри купила коробку канцелярских принадлежностей и конвертов с репродукциями картин Фриды Кало, а я несколько открыток с кадрами из испаноязычных фильмов пятидесятых годов.
На улице голые зимние деревья в Центральном парке картинно смотрелись на фоне аспидно-серого неба. Я притянул Терри к себе и поцеловал. Она охнула, уперлась мне в грудь, и мы стали целоваться.
– Ты с ума сошел.
– Извини, не смог удержаться.
Она покачала головой и улыбнулась.
Он чувствует, как желчь поднимается к горлу. Целующиеся вызывают у него острую ненависть. Вот сука! Может, она наполовину латиноамериканка, как Родригес? Или еврейка?
В музей направляется группа школьников, и он, прячась за ними, подходит ближе. Они разговаривают, смеются, не осознавая, что он рядом. Затем Родригес поднимает руку, рукав его куртки сползает, и открывается татуировка.
Он глубоко вздыхает и быстро делает в блокноте несколько набросков, затем натягивает на лоб шапочку и следует за ними.
В управление мы возвращаться не стали, а поехали ко мне. Терри сказала, что в этому году это у нее первый выходной, но она все равно чувствует себя виноватой.
Мы сразу оказались в постели. А позднее я показал Терри свои последние рисунки.
– Конечно, информации пока маловато, – вздохнула она, – но, знаешь, что-то чувствуется в нем знакомое. Когда ты их сделал?
– Вчера ночью. Просто по наитию.
Терри пристально посмотрела на меня, словно пыталась разглядеть что-то внутри моей головы.
– Не надо так смотреть, будто я какой-то псих. Вот и Дентон на меня так смотрит.
– Дентон это делает специально. Он уверен, что я с тобой сплю.
– Как он узнал?
– Он не узнал, а догадался. – Она снова посмотрела на рисунки. – А что, если привлечь наших компьютерных умников? Пусть они поиграют с этим, вероятно, что-нибудь придумают.
– Ты намерена пригласить еще одного рисовальщика?
– Не надо обижаться, Родригес, я просто так предложила.
– Да, это у меня больное место. Дело в том, что большинство компьютерных рисовальщиков ничего в живописи не понимают. Научились таскать по экрану рты и носы и считают, что…
– Ладно, успокойся. Я подумала, что это как-нибудь ускорит дело. Ты надеешься сюда что-то еще прибавить?
– Не исключено, – ответил я, твердо решив, что покажу рисунки бабушке. Теперь это мне уже не казалось идиотизмом.
– Как только появится что-нибудь новое, сразу иди ко мне.
И тут на меня опять накатило. Подозрения, паранойя – называйте как хотите. Что я нужен Терри только чтобы по рисункам вычислить преступника. Не знаю почему, но я разозлился.
– Ты чего? – спросила Терри, глядя на меня.
– Ничего.
– Врешь. Родригес, я не умею читать по лицам, но вижу, что ты чем-то раздосадован.
– Нет.
– Ладно.
Я проводил ее до такси. Садясь в машину, она произнесла:
– Родригес, если тебя что-то тревожит, лучше расскажи.
– Мне нечего рассказывать, кроме того, что завтра я отправлюсь в Бостон.
Терри вздохнула и захлопнула дверцу. Такси отъехало.
Наконец они выходят из дома. Руссо садится в такси, а Родригес смотрит вслед автомобилю, пока он не сворачивает за угол. Он внимательно наблюдает за ними, а его веки постоянно открываются и закрываются, как затвор фотоаппарата, посылая в мозг один снимок за другим, снова… и снова… и снова.
Те, кто бегает в голом виде, протестуя против условностей.