Анискин проговорил не глядя:
– Русский! Чуток нет… Русский человек такую красоту, как Георгий Победоносец, от народу прятать не будет… Вот берем Якова Власовича, директора нашей школы… Я ничего лишнего не говорю, Яков Власович?
– Хм!
– Яков Власович в деревне желает музей – я точно выразился? – музей!.. Хочет музей открыть там, где в клубе это… фойе. Так я сказал, Яков Власович?
– Хм! Да, да!
– Оно и безопасней, – сказал Анискин. – В клубе теперь, как аккордеон уворовали, сторож в наличности… Разорился райотдел культуры!
Тупицын улыбнулся.
– Музей! Даже если музей откроете, директор школы, советую: не сообщайте больше никому в сорокастраничных письмах каталог собственной коллекции. Бросьте эти ваши щедрые сибирские замашки!
– Не все жулики! – разозлился Яков Власович.
Величественно шла к милицейскому дому прямая, помолодевшая лет на двадцать Валерьяновна. Черный кружевной платок, длиной почти до пят, черная сатиновая юбка миллионами складок вьется на ходу, на блузке – громадная камея… За ней шли три старухи богомолки. Валерьяновна приняла из рук Качушина икону Иоанна Крестителя, далеко отнесла от дальнозорких глаз – смотрела долго, внимательно, профессионально.
– Не! Она! Не подменили!
Обернулась к Тупицыну, сверху посмотрела на него царственно.
– Ты, что ли, скрал?
– Я.
– Понимаешь толк! Умный… Сам рисуешь?
– Пишу!
– Продолжай, толк будет… Из тюрьмы выйдешь – продолжай. Захочешь Крестителя посмотреть, приходи, ежели не помру… Кормить буду! На пухову перину укладу… Это кода отсидишь! Ну!
– Хорошо! Простите, если можете!
– Бог простит! Анискин – не…
Повернулась к участковому, смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась:
– На Георгия не похож, на Петра-ключника смахиваешь… Тот все райски ворота стережет… Ладно! Пошла!
У порога обернулась, бросила, как милостыню:
– Одно плохо: я ведь письмо-то министру отослала!
– Но!
– Отослала, Анискин!
Он свихрился с подоконника:
– Давай в догон другое письмо, Валерьяновна, оправданье мне производи! Богом прошу!
– Подумаю! Пошла!