— А когда у тебя будет время на это?
— До рассвета.
— Как же ты узнаешь, что пора вставать?
— А я лягу тут же. Когда огонь погаснет, я проснусь от холода.
— Позволь, я сам это сделаю.
— Нет, это мое дело.
— Тогда пусть этим займется служанка. — Девушка должна была приступить к работе со следующего дня.
— Нет.
— Почему для тебя так важно вычистить очаг?
— Потому что я хочу, чтобы он был чистым.
— Я бы хотел помочь.
— У тебя и так хватит дел. А кроме того, разве ты знаешь, как чистить очаги?
— На военной службе многому приходится учиться.
— Какие же очаги на военной службе?
Он не нашелся, что ответить, лишь пожал плечами.
— Странно, что бывший солдат предлагает помочь в таком деле, — продолжала она.
— Я не всегда был солдатом. Мальчишкой я помогал своей матери.
— Так это мать научила тебя чистить очаг?
— Да. Она. И многому другому тоже. А разве твоя тебя не учила?
— Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, — сказала Люси.
— А после тебя учили сестры в монастыре.
— Да. — Она насторожилась. — Кто тебе рассказал?
— Камден Торп. Я задал несколько вопросов. Естественное любопытство. Он сказал, что твоей матери нравился сад Николаса.
— Он напоминал ей родной край, — натянуто произнесла она, и он понял, что ступил на опасную почву.
Оуэн попытался успокоить ее.
— Моя мать верила, что работа в саду — высшая форма преданности Богу. Она всех своих детей заставляла трудиться в саду.
Сработало. Люси подняла на него глаза.
— И это приблизило тебя к Богу?
Он выдавил из себя улыбку.
— Это показало мне, как много работы Всевышний для нас приготовил.
Уголки ее губ дрогнули. Значит, она не лишена чувства юмора.
— Что ж, стало быть, ты готов и впредь много трудиться. — Она вернулась к очагу и немного помолчала. — А за время своей военной службы ты чему-нибудь научился?
— Я понял, что мне нравится, когда стрела, выпущенная из лука, со свистом летит в воздухе и попадает точно в цель, а еще я понял, что война касается не только армий, которые в ней участвуют.
Он заметил в углу лютню и взял ее в руки. Люси вздрогнула, услышав, как ожили струны. Она уже собралась было сделать ему выговор, но замолкла, увидев, как нежно и уверенно он касается струн. Он оживил инструмент печальной мелодией и начал петь. Многие женщины ему говорили, что у него красивый голос. Люси не захотела, чтобы он видел, как подействовало на нее его пение. Хотя она устала и очень хотела еще немного посидеть, но все-таки поднялась и принялась убирать кухню, стараясь при этом не смотреть на Арчера. Он весь отдался песне, позволив себе увлечься проникновенной историей.
Мелодия оборвалась на пронзительной ноте. Оба помолчали, в ушах еще звучали последние ноты. Поленья в очаге шипели и потрескивали. Ветка дерева скреблась о стену дома.
Люси вздрогнула.
— Какой красивый язык.
— Бретонский. Я научился ему от одного менестреля, — сказал Оуэн. — Он похож на язык моей родины. И хотя поначалу я не понимал всех слов, все равно ухватил их суть.
Люси все-таки присела, вдруг остро осознав, как мало она знает об этом человеке, рядом с которым ей предстоит провести много дней.
— О чем эта песня?
— По всей Бретани возвышаются огромные надгробные сооружения из камней — там они называются дольмены, — они сложены из таких валунов, сдвинуть которые под силу лишь великану. Говорят, что это могилы древних людей. В одном из таких дольменов живет благородная женщина, давшая клятву спасти свой народ от ландскнехтов короля Эдуарда.
— Ландскнехты, — прошептала Люси.
Оуэн подумал, что она не знает этого слова.
— Наемные солдаты, которых наш доблестный король высадил на том берегу пролива без гроша в кармане. Говорят, они сотнями бродят по стране, насилуют и грабят. Возможно, это преувеличение.
— Мама рассказывала мне о них.
— Она была француженка?
Он успел убедиться, что Люси не нравится, когда он выказывает свою осведомленность относительно ее прошлого или родных.
Миссис Уилтон кивнула.
— Этих наемников действительно сотни.