Все, что услышал Оуэн, явилось для него откровением.
— И вы ничего не заподозрили, когда Монтейн назвал его убийцей?
— Он бредил, а в таком состоянии люди несут невесть что.
Оуэн поднялся и начал мерить шагами комнату, обдумывая услышанное. Вульфстан сидел, спрятав руки в рукава и глядя неподвижно на огонь. Раскрасневшееся, взмокшее лицо выдавало его. Он скрыл часть правды. Оуэна это не удивило, он и не ожидал, что будет легко.
— Что вы сделали, когда обнаружили огромную дозу аконита в лекарстве?
— Я избавился от склянки.
— Каким образом?
— Я… — Вульфстан закрыл глаза, явно пытаясь придумать убедительный ответ. — Я приказал сжечь лекарство.
— Кому вы приказали? Своему послушнику?
— Я… Нет.
Монах не умел лгать. Оуэн на это и рассчитывал. Нужно было просто набраться терпения.
— Тогда кому?
— Другу.
— Выходит, еще кто-то посвящен в это дело?
— Он никому не расскажет.
— Вы по-прежнему темните.
Монах еще больше побагровел.
— Теперь вы знаете, что незачем раскапывать тело Джеффри. Вы знаете, отчего он умер. Неужели этого мало?
— А вы уверены, что смертельная доза аконита попала в лекарство случайно?
— Как же иначе? В то время я еще не знал имени пилигрима, поэтому не мог назвать его Николасу Уилтону. — «Но Николас задавал вопросы. Он знал, для кого готовил лекарство». — Он не наведывался в аббатство, пока здесь жил Джеффри, так откуда он мог знать? Да и зачем бы ему травить незнакомца?
Пот потек тонкой струйкой по спине Вульфстана, и он заерзал. Что, если он защищает убийцу? Что тогда? Люси Уилтон невиновна. Он должен ее защитить. Но как же тогда с расспросами Николаса? А его паралич? Не была ли болезнь вызвана потрясением при виде жертвы? Что, если тяжесть содеянного оказалась чрезмерной для его сердца?
— Я спросил вас, брат Вульфстан, уверены ли вы, что это была случайность?
Лекарь промокнул лоб. Заерзал на скамье. Наконец зажмурился и закрыл лицо руками. Оуэн услышал, как монах что-то бормочет сам себе, и понял: стрела попала прямо в цель.
Наконец Вульфстан распрямился и посмотрел на собеседника. Оуэн прочел в его глазах страх.
— Нельзя заглянуть в чужую душу. Я всегда считал Николаса отличным аптекарем и порядочным человеком. Но, признаюсь, я не знаю, что и думать о том дне. Вопросы его о пациенте показались мне тогда… — Он нахмурился, подыскивая нужное слово. — Неуместными, не относящимися к болезни.
Оуэн продолжал мягко расспрашивать старика, пока не выяснилось одно обстоятельство: Николас Уилтон узнал достаточно, чтобы догадаться, кто был этот пилигрим.
— Простите, что подверг вас такому испытанию. Для меня было очень неприятно выпытывать у вас эту тайну.
Вульфстан кивнул, в глазах его стояли слезы.
— Вот что мне скажите: вы уверены, что лекарство, которое вы потом опробовали, было тем самым, что приготовил Николас?
— Уверен, — со вздохом ответил Вульфстан.
— И никто не сумел бы подсунуть его на вашу полку?
— Я сам надписал склянку.
— И вы заметили бы, если бы лекарство подменили?
Вульфстан сгорбился, окончательно сраженный.
— Наверное, заметил бы. Но точно не скажу.
— Жаль, вы не сохранили склянку.
— Я хотел от нее избавиться. Испугался, как бы кто-нибудь еще не воспользовался снадобьем.
— Значит, у монахов есть доступ к лекарствам?
— Нет, конечно. Но если бы со мной что случилось…
— Кто уничтожил лекарство?
— Я уже сказал. Друг.
— Здесь, в аббатстве?
Глаза у монаха забегали.
— Нет.
— Где-нибудь в городе?
Вульфстан решительно вздернул подбородок. Он не станет выдавать ни в чем не повинную душу.
— Я не видел, где сожгли лекарство. Я точно не знаю, где его сожгли. — Он сделал глубокий вдох.
Кого это старый монах защищает с таким упрямством и преданностью? С кем он мог поделиться своим открытием? Оуэн терялся в догадках.
И тут до него дошло. Тот человек, которому Вульфстан доверил свой самый последний секрет. Тот самый человек, с которым монах разделял общую тайну.