— Вот именно, к такой глупости блондинка очень даже подходит. Если представить, что она привезла сюда свою жертву, укокошила ее, а потом удрала, неудачно развернувшись, давя и круша все на своем пути, словно специально старалась, чтобы ее запомнило полгорода. Верх кретинизма.
— Просто она пыталась выехать с той стороны, — объяснила я, — а там дыра поперек дороги — целая плита из дорожки выворочена, и она об этом не знала.
— Что же это за преступник, который даже не изучил местность перед тем, как идти на дело!
— А плиту выворотили недавно, только когда стройка напротив остановилась. Я уже раньше видела, как там кто-то пытался развернуться.
— Как же здесь вообще люди ездят?!
— Одни с одной стороны, другие — с другой. Плита выворочена как раз посередине между воротами.
Комиссар Гурский секунду скрежетал зубами и бормотал совершенно уместные в данной ситуации слова. После чего вернулся к нашей теме:
— Ладно, но что здесь делает блондинка?
Вроде получается, что блондинка — лучшая подруга убитой. Убийц вообще-то ищут среди врагов, а не среди друзей. В этом вообще никакого смысла нет!
— Так вы бы взяли и поговорили с этой подругой, — осторожно посоветовала я.
— Так где ж ее взять-то? — сердито ответил Гурский. — Никого у нас нет, из-за идиотской ошибки в самом начале все у нас скур.., то есть скурсивилось.
— Из-за какой ошибки?
— Насчет личности убитой.
Ну вот, я же знала, что он в чем-нибудь, а проговорится! На миг я потеряла дар речи. — — Минуточку. Это что же получается? Убили не Борковскую, а кого-то другого?
Комиссар слегка растерялся, посмотрел на меня взором раненой лани и махнул рукой:
— А, да что там! Вы умели молчать пять лет назад, наверняка и сегодня не разучились. Ну да, Борковская, только другая Борковская. Не та.
Принимая во внимание, что я вообще никакой Борковской не знала, мне это было совершенно безразлично, но я почувствовала сильнейший интерес.
— А которая же?
— Ну, другая…
— Журналистка?
— Да какая там журналистка, журналистка свалилась нам на голову в наихудший момент.
Живая, здоровая и злая как сто чертей, прямо из отпуска. Стыдобища — не передать словами!
А покойница вообще неведомо кто такая, развеселая паненка, но на учете в органах не состоит.
Похоже, она притворялась этой журналисткой.
Все интереснее и интереснее… Я сосредоточилась.
— А зачем ей это?
— — Да черт ее знает. Причем все еще надо доказать.
— Из чего вы сделали такой вывод?
— Проше пани, если кто-то подделывает в паспорте место прописки…
— Это которая?
— Покойница.
— Минуточку. Как это — подделывает?
С чего на что?
— С собственного места прописки на место прописки другого человека…
— Поэтому вы даже не знаете, где она жила? — огорчилась я. — Эта покойница?
— Да нет, теперь-то уже знаем. Она вписала себе адрес второй Борковской, журналистки…
К тому же если этот кто-то все время представляется по фамилии с указанием должности другого человека… Что еще можно думать?
— Думать приходится много, — согласилась я. — А где она жила?
— Тоже на Мокотове. На Дольной, дом тридцать "А".
— Где?! — в ужасе возопила я.
— На Дольной, дом тридцать "А", квартира двадцать три. Это во флигеле.
— Вы шутите… Что во флигеле, это я лучше вас знаю. На первом этаже?
— На первом. А что?
— А то, что я в жизни ее не видела и понятия не имела, как ее зовут, но бывали моменты, когда страстно мечтала кинуть ей в окошко гранату без чеки. Кабы у меня была граната, ей-богу, кинула бы! Но гранаты у меня не было, и я нашла другой выход..
— А что вы там делали? — подозрительно перебил меня комиссар.
— Как что — жила я там! Напротив ее окна, на четвертом этаже, окна во двор. Сюда я переехала всего лишь два года назад.
В комиссаре проснулся профессиональный нюх.
— Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвертом этаже сейчас идет ремонт…
— Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.