159031.fb2
— Появилась дичь, Жора. Ты помнишь шелест, сухой, жесткий, резкий шелест голубиных крыльев при взлете?
— Продолжай, Паша.
— Этот шелест, Жора, не затихает в моих ушах вот уже час.
— У тебя в кабинете Худолей? — проницательно спросил Шаланда. — Я угадал?
— Ты просто попал в десятку.
— Я такой, Паша. Так что там с шелестом? Кто прошелестел над твоей головой?
— Сысцов.
В трубке наступило молчание. Пафнутьев знал, что связь не оборвалась, он слышал жаркое дыхание Шаланды и не торопил его.
— Так, — наконец произнес Шаланда. И опять замолчал.
— Недавно, Жора, ты мне что-то говорил о глыбе, в которую уперся и которая не дает тебе прохода.
— Говорил.
— Это ощущение не исчезло?
— Укрепилось. Скажи... Ты на него вышел?
— На полпути.
— Он засветился?
— Я же сказал... Пока только шелест. Но я слышу его очень внятно. Сухой такой, жесткий шелест.
— Не такой он уж и сухой, — проворчал Шаланда. — Мне кажется, он перестал быть сухим.
— Каким же он стал?
— Мокрым. Чтобы тебе, Паша, уж совсем стала понятной моя глубокая мысль, я употреблю другое слово — мокруха. Усек? По твоему молчанию догадываюсь, что усек. Это говорит о твоей неувядаемости. Ты что-то пел про кефаль? Это не кефаль, Паша. Это что-то совершенно другое. Может, даже пиранья. Ты меня слышишь?
— Очень хорошо слышу, Жора. Очень хорошо. Я никогда не слышал тебя так внятно.
— Одна просьба... Он мой. Понял? Требуй у меня за него что хочешь. Понимаешь, о чем я говорю?
— Ты на него вышел?
— У тебя, Паша, шелест. А у меня... свет. Блики фар и подфарников. Отражения на воде и в асфальте. Огоньки в глазах и «стволах». Такие дела, Паша.
— Может, совместим?
— Что? — не понял Шаланда.
— Свет и шелест. Так и операцию назовем — «Свет и шелест». Красиво?
— Красиво, — согласился Шаланда. Но Пафнутьев понял, что Шаланда согласился только с одним — слова действительно звучали красиво. Больше ни с чем Шаланда не согласился. — Ты познакомился с разделом объявлений в городской газете?
— Не успел, — признался Пафнутьев.
— Теряешь время.
— Исправлюсь, Жора.
— Упущенное время догнать невозможно, — умудренно произнес Шаланда. — Это еще никому не удавалось.
— Прекрасные слова! Я чувствую, что ты где-то их вычитал.
— Есть такая книга... «В мире мудрых мыслей».
— Это твоя настольная книга?
— Паша... — Шаланда помолчал, давая понять, что он понял издевку и оценил ее должным образом. — Паша, в Уголовном кодексе, который лежит на моем столе, мудрых мыслей ничуть не меньше. Они засветились, Паша. Они принимают меры. Они исчезают.
— Насовсем?
— Надеются вернуться, но чуть попозже, как выражается один мой знакомый. Ты знаешь, о ком я говорю?
— Ты говоришь обо мне, Жора.
— Что будем делать?
— Я займусь девочками...
— Что? — оскорбленно воскликнул Шаланда.
— Девочками, говорю, займусь. Вплотную. Теми, разумеется, которые еще живы. А что касается Сысцова... Сам знаешь — наблюдения, подслушивание, подглядывание. И так далее.
— Как-то ты, Паша, выражаешься... Рискованно...
— Но ты ведь меня понял, да?
— И понял, и согласился, — проворчал Шаланда.
— Пахомову помнишь?
— Она незабываема.
— Сысцов работает с Пахомовой. Они в одной связке.
— Это точно? — с сомнением спросил Шаланда — таких сведений у него, видимо, еще не было.