— Ты уверен?
— Мы приняли меры.
— Банда, — коротко сказал Пафнутьев. — Самая настоящая банда. А отпечатки?
— Я же сказал — предусмотрели.
— Значит, в случае чего я могу туда посылать группу с обыском? На вас с Андреем не выйдем?
— Я тоже могу участвовать, в качестве эксперта.
— Это мысль!
— Он меня может узнать только как своего клиента. Я у него девочку снял.
— Хорошую?
— Обалденную. Только она запугана немного.
— Значит, договоримся так... Италию я не отвергаю. Но вначале — Пияшев. Кроме того, мне нужно выяснить отношения с Величковским.
— Как он там?
— Плачет.
— В каком смысле? — не понял Худолей.
— В самом прямом. Обливается горючими слезами. Хочет дать чистосердечные показания.
— Надо уважить мужика, — серьезно сказал Худолей.
— Я уже вызвал его, сейчас приведут.
— Ухожу. — Худолей поднялся. — У меня много дел в связи с предстоящей поездкой, да, Паша?
— Да, у тебя много дел. Но аванс за квартиру ты все-таки верни.
— Понял, Паша. Я тебя понял. Я тебя правильно понял?
— Нисколько в этом не сомневаюсь.
— Мы победим, Паша, — сказал Худолей уже из коридора. — На всех фронтах!
— И в этом не сомневаюсь.
— К тебе гости, — Худолей открыл дверь пошире, пропуская в кабинет несчастного Величковского с подозрительно красными глазами и конвоира.
— Прошу! — Пафнутьев сделал широкий жест рукой. — Располагайся!
— Спасибо, — буркнул Величковский обиженно и сел в угловое кресло.
— Подожду в коридоре? — спросил конвоир.
— Далеко не уходи, встреча у нас будет не слишком длинной.
— Это почему вы так решили? — спросил Величковский.
— Думаешь, разговор затянется?
— Ну.
— Понял, — кивнул Пафнутьев в ответ на это «ну», которое в устах Величковского приобретало иногда самые неожиданные значения. Выйдя из-за стола, Пафнутьев выглянул в коридор, поплотнее закрыл дверь, постоял у окна, освобождаясь от худолеевских затей, снова вернулся к столу. — Слушаю тебя, Дима.
— Я домой хочу. В Пятихатки. У меня там мама болеет.
— Что с мамой?
— Ноги у нее.
— Ноги — это плохо, — сочувственно произнес Пафнутьев и даже головой покачал, давая понять, как тяжело ему слышать подобное. — Маму надо беречь.
— И отец тоже.
— А что с отцом?
— Сердце.
— Да, — протянул Пафнутьев. — Сердце — это плохо.
— Вы специально посадили меня в эту камеру?
— А что случилось?
— Они же там все сексуальные маньяки.
— Скучают, наверное.
— Еле отбился.
— Наверное, ты им что-то о своих девочках рассказал?
— Обычный мужской треп, — Величковский передернул плечами.
— В камере обычных трепов не бывает.
— Надо было предупредить.