Уже в отделении девушка сообщила, что ее зовут Ольга Громова.
Не дослушав дежурного, Рулев бросил трубку и рванулся из квартиры, забыв захлопнуть дверь, путаясь в рукавах плаща…
— Так вот, значит, кто тебе нужен, Хмура?! Вот, значит, кто! — повторял майор, сцепив зубы.
Ворвавшись в отделение, Виктор Михеевич окинул взглядом пустое помещение дежурки и похолодел: — «Неужели опередил, Боров проклятый?» И заорал:
— Где они?!
Молодой летёха, задремавший за пультом, вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и испуганно залепетал:
— К-к-кто «они», товарищ майор?
— Конь в пальто! Задержанные где? Мужик с девчонкой?
— Так… это, здесь они, в камере… — засуетился дежурный.
— Открывай.
Лейтенант суетливо зазвенел ключами.
Тяжёлая металлическая дверь неспешно распахнулась, и в нос майору шибанула сложная гамма запахов. Смрад немытого тела, едкая вонь хлорки и въевшийся в стены запах дешевого табака сливались в специфический «тюремный» букет.
Виктор Михеевич, не замечая зловония, смотрел в угол камеры, где на полу сидел смуглый нерусский. Левый рукав его насквозь пропитался кровью, но кавказец, не замечая раны, баюкал в своих объятьях хрупкую де-вушку. Меловая бледность ее лица странно контрастировала с темной кожей кавказца.
Майор бросился к ней, оттолкнув «черного», подхватил на руки невесомое тело.
— Оля! Олюшка! Ты меня слышишь?!
Дрогнули бледные припухшие веки. Некоторое время девушка смотрела на него, не узнавая, потом прошептала: «Дядя Витя…» — и тихо заплакала. Прозрачные слезинки рождались в уголках глаз, медленно росли, точно жемчужинки в раковине, и, повиснув на секунду на длинных слипшихся ресницах, катились по ее покрытым копотью и грязью щекам, оставляя за собой извилистые дорожки.
— Всё будет хорошо, девочка моя, всё будет хорошо! — бормотал Рулев, сам едва не плача, прижимая к своей груди бессильно поникшую голову Оли.
— Не будет.
— Что «не будет»? — Майор непонимающе поднял глаза на дежурного, перевёл взгляд на кавказца. — Кто сказал: «Не будет»?
— Я, — произнёс кавказец без акцента, на чистом русском языке. — Не будет хорошо! Если срочно не сделать ей укол, она может умереть, а лекарство и шприц забрал этот… — Али кивнул на застывшего в дверях изваянием лейтенанта.
— О, заговорил! — обрадовался лейтенант, но тут же съежился, посмотрел испуганно на Рулева и неслышно испарился, растаял в спёртом воздухе камеры.
Через секунду он материализовался вновь, держа в руках пузырек с маслянистой, янтарной жидкостью и упаковку с одноразовыми шприцами.
— Я думал, может, наркотик, — испуганно пробормотал он…
Майор торопливо разорвал обертку, проткнул иглой резиновую крышечку флакона, потянул поршень, на'бирая тягучую желтизну, и заколебался, остро, пристально посмотрев дагестанцу в глаза.
Видимо, разглядел что-то Рулев в этих глазах, цвета грязного весеннего льда, поэтому, не колеблясь, протянул дагестанцу шприц:
— Коли!
Через минуту Ольга спала на жесткой казенной кушетке, по-детски посапывая, положив голову на свернутый лейтенантский китель. На её щеки вернулся слабый румянец.
— Мне нужно позвонить, — подал голос Али.
— Что тебе нужно, так это медицинская помощь, — ответил Рулев и попросил дежурного вызвать «Скорую».
Дагестанец взглянул на окровавленный рукав пиджака и упрямо мотнул головой:
— Ерунда. Царапина. Мне нужно позвонить, майор. Как арестованный, имею право.
— Ты не арестованный, а задержанный «до выяснения…», — тут же возник лейтенант. — Так что никаких звонков! Я правильно говорю, Виктор Михеевич?
«Правильно-то, правильно…» — подумал Рулев, еще раз заглянул кавказцу в глаза и вновь обжегся о неистово бьющееся в них холодное пламя.
Пожав плечами, майор кивнул в сторону телефона. Дагестанец, отвернувшись, быстро набрал номер и гортанно затараторил в трубку:
— Э-э, ты это брось, ты по-русски говори! — закричал дежурный и вырвал трубку из рук Али.
Тот беспрекословно отдал, опустился на стул и замер, словно выключенная до поры до времени боевая машина.
Рулев похлопал по карманам плаща и, ничего там не обнаружив, досадливо обернулся к лейтенанту:
— Сигареты есть?
— «Ява», товарищ майор! — виновато улыбнулся дежурный. Глазки его бегали и косили, избегая прямого взгляда майора.
Глядя на его плутовскую рожу, Рулев вдруг ясно понял, что оставлять в камере Ольгу и кавказца никак нельзя.
Майор не тешил себя иллюзиями, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что три четверти его людей были прямо или косвенно связаны с бандитами.
Прикурив от услужливо протянутой дежурным зажигалки, Виктор Михеевич вышел на улицу, в темную промозглую ночь. Затягиваясь неприятным, вонючим дымом — сам он курил «Кэмел», — Рулев думал.
Неприятные мысли стаей обожравшихся дерьма мух лениво роились в его усталой голове, жалили ледяными иглами страха и отчаяния.
Мысль первая… — Ольга. Что с нею делать, совершенно непонятно. Оставить в отделении — значит отдать Хмуре и его «быкам». Передать Грому? Но где его искать, Алексей сам сейчас бегал в тени, как обложенный загонщиками зверь.
Мысль вторая… — кавказец. Кто он? Друг или враг? Судя по тому, как он заботится об Ольге, — друг. Только чей? Грома или Крота? Или еще какая-то темная сила вступила в дьявольскую игру, имя которой СМЕРТЬ?
Мысль третья… — Гром. Эта мысль, мерзко зудя, словно муха в паутине, билась в темном уголке его сознания:
«З-з-з. — Трехкомнатная квартира в Москве».
«З-з-з. — Служебный «Мерседес» и просторный кабинет в райотделе».
«З-з-з. — Звездочки на погонах. А всего-то и надо поймать Грома, используя Ольгу как приманку».