— Что случилось, Али? — последний звук ее фразы повис в безвременье — «и-и-и-и» — и, дробясь миллионно, падал холодными льдинками в бесконечность.
А дагестанец уже летел от дивана к двери, извернувшись в немыслимом прыжке. Рассекал вязкую пустоту, уже зная, что за дверью затаилась смерть…
Но медленно двигавшаяся рука продажного мента Вани Крутова уже отодвинула-таки засов. И уже просунулась в образовавшуюся щель рука с пистолетом, а вслед за ней бычья, наголо стриженная образина.
С детства занимавшийся в легендарном Халимбек-ауле у адепта шаолиньского стиля Магомаева, Али находился пока лишь на третьей ступени посвящения. Он не умел поддерживать в себе режим сверхскорости более десяти секунд. Чувствуя, что катастрофически не успевает, дагестанец слегка изменил траекторию и, вместо того чтобы сбить с ног Крутова, с лета ударил обеими ногами в край приоткрывшейся двери.
Хрустнуло мокро и противно, просунувший в дверь голову бандит подавился собственным криком, из поросших волосами ушей брызнула кровь. Выпавший из его сломанной руки пистолет ударился о пол и выстрелил. Вместе с этим звуком время обрело свой обычный ход для Али. В уши его ворвался истошный крик Ольги и яростный мат находящихся за дверью. Кругов схватился за кобуру, но кавказец убил его коротким ударом в горло. После этого он приоткрыл обитую железом дверь и еще раз что было силы ударил по маячившей в щели залитой кровью голове, размалывая ее в совсем уже страшное месиво. С той стороны на дверь очень основательно налегли, а застрявшее в дверях тело бандита упрямо мешало задвинуть засов. Несмотря на все усилия, Али чувствовал, как подошвы его кроссовок медленно скользят по кафельному полу. Крикнул: «Ольга, ложись на пол». Он обернулся к Саше Соколову, собираясь попросить его о помощи, и увидел, что тот так и не вышел из безвременья. Милиционер неподвижно лежал на пороге кухоньки, прислонившись к стене аккуратно простреленной головой. Пуля, вылетевшая из ударившегося об пол пистолета, словно шальная женщина, поцеловала его в лоб, оставив след, как от жирных, красно напомаженных губ.
«Совсем говенно», — подвел под ситуацию резюме дагестанец. Вырвав из кобуры лежащего у двери Крутова «Макаров», Али высунул «ствол» в щель между дверью и косяком, несколько раз выстрелил наугад и, видимо, попал, потому что за дверью длинно взвыли и многоголосо заматерились. Затихли ненадолго, потом высокий голос крикнул:
— Лучше сами выходите, козлы.
Эхо прокатилось по подвалу и затихло где-то в тёмных его уголках.
— А то что?! — крикнул Али, быстро осматривая комнату. Мозг, словно компьютер, быстро просчитал варианты и выбрал, пожалуй, единственный.
— А то перешмаляем вас, козлов, на хер! — зло крикнули из темного коридора. — Пять минут вам на размышление.
«Хватит и трёх», — подумал Али, заклинивая ручку двери тяжелым креслом.
Отшвырнув с пути, как тряпичную куклу, труп Соколова, дагестанец ворвался в кухню и лихорадочно оторвал от газовой плиты гофрированные металлические шланги, ведущие к двум большим пропановым баллонам, выкрашенным облупившейся местами красной краской. Закрутив шипящие, точно змеи, вентили, Али с натугой перекатил к входной двери сначала один тяжелый баллон, затем другой.
Метнувшись через комнату, кавказец отбросил в сторону пластиковую занавеску, отделявшую душевую комнату от жилого помещения, и, зацепившись на секунду взглядом за обнаженную девичью фигурку, съежившуюся в углу, подмигнул ей.
Так, что захрустели мышцы, ухватился за край огромной ванны и выдрал ее из опор, перевернул кверху дном.
— Быстро полезай внутрь, — негромко скомандовал он Ольге, с трудом приподнимая один край чугунной махины. И после того как девушка ящеркой скользнула внутрь, нырнул вслед за ней, ободрав себе обе руки.
Между кафельным полом и краем ванны оставался зазор, сантиметров в пять шириной. Прижавшись к мокрому полу щекой, Али ясно видел входную дверь и лежащие возле неё баллоны. Плечом он чувствовал, как прижимается к нему дрожащим, влажным и обнаженным телом Ольга, чувствовал через тонкую ткань ее майки напрягшиеся соски.
Азарт, предвкушение боя и раньше вызывали у дагестанца почти чувственное удовольствие. Сейчас же, ощущая за спиной присутствие девушки, которая будила в нем никогда ранее не испытанные, такие новые и незнакомые чувства, Али задрожал, как тонко натянутая струна, но не от страха, а от переполнявшего его возбуждения.
— Спаси меня, пожалуйста, — обожгла жарким шепотом щеку дагестанца Ольга.
Али с трудом сглотнул подкативший к горлу комок и кивнул. Словно в ответ на его кивок, за дверью завопили:
— Пять минут истекли. Выходите.
В ответ Али громко и грязно выругался, выстрелив в направлении голоса, целя повыше баллонов. В темном коридоре заорали, заулюлюкали и надсадно, с треском ударили в дверь чем-то тяжелым. И еще раз. И еще. Дверь поддалась с жалобным скрипом, провисла на одной петле. В ярко освещенную комнату, спотыкаясь о лежащие тела милиционеров и воинственно вопя, вломились двое бандитов, замешкались на пороге, а из коридора всё напирали.
— Заткни уши и открой рот пошире, — сказал шёпотом Али и, тщательно прицелившись в щель между полом и ванной, аккуратно выстрелил в вентиль ближайшего к нему газового баллона. У него ещё хватило времени на то, чтобы бросить пистолет, и, обернувшись к Ольге, прижать ее к полу, прикрыв своим телом…
Александр Фокин по кличке Лом что есть силы пнул сорванную с петель дверь и ворвался в забаррикадированную комнату. Это именно ему задела плечо пуля, наугад посланная из комнаты.
И теперь Лом горел справедливой жаждой мести.
— Выходи, суки! Всех положу! — заорал он, размахивая пистолетом, ни на секунду не забывая, что Крот приказал доставить пленников живыми и невредимыми. Лом был очень исполнительным бандюком. Но сейчас его переполняло негодование. Ну ладно, живыми — это пусть, это — хер с ними, но невредимыми… Лом витиевато матюкнулся, сжав зубы, и в эту минуту его внимание привлекла огромная перевёрнутая ванна за сорванной клеёнчатой занавеской.
«Ха! Спрятались называется, чудики!» — подумал Фокин. Бестолковость защитников комнаты развеселила его и несколько уменьшила бушевавший в груди гнев.
— Ну, чё, вылезайте, козлы! Приехали! — крикнул Лом, переступил через труп Ивана Крутова и тут же споткнулся о лежащий у самого порога большой, ободранный газовый баллон…
И как-то сразу поплохело на душе у бандита Александра Фокина по кличке Лом. Странно и нехорошо переплелись мысли в его старательной, но недалекой голове. И присутствовали в этих мыслях баллон этот самый и перевернутая чугунная ванна. И уже почти он понял… и уже открыл рот, чтобы во всю мочь крикнуть: «АТАС!» Но в эту секунду гулко бухнуло, сверкнуло из-под ванны, мир на мгновение стал ослепительно белым и прекрасным. В открытый рот Лома ворвалось бешеное, ликующе ревущее пламя, затолкало обратно в глотку слабый крик и сожрало его внутренности, съело глаза, брызнувшие сочными виноградинами.
Кап… Упала во тьме капля. Кап… Летела, летела и больно, и прохладно разбилась о чей-то обожжённый лоб. Потекла струйкой в чье-то разбитое ухо. И был ещё испуганный женский шёпот, повторявший имя. Знакомое.
— Али… Али… — шептала она.
«Али… Али…» — ревел и гудел отовсюду колокол.
Он схватился руками за уши, чтобы не слышать, за глаза, чтобы не видеть ослепительную тьму, и вспомнил, что у него есть и руки, и уши, и глаза. И понял, что Али — это он. Вспомнив, закричал: «Оля!» — сел рывком, вытирая залитые кровью глаза.
Она сидела на корточках рядом, в одних испачканных копотью трусиках и вытирала его лицо мокрым от воды и крови полотенцем. Увидев, что он пришёл в себя, Ольга перестала всхлипывать и зарыдала в голос.
— Ты чего ревёшь? — спросил Али, с трудом слыша сам себя. Уши и голова его были словно набиты ватой.
— Я думала, ты уме-ер! — совсем зашлась в плаче Ольга. Али изумленно посмотрел на нее, вытер повисшую под её курносым носиком прозрачную каплю и с натугой заворочал головой, оглядывая царивший в комнате хаос из-под гордо возвышавшейся, треснувшей в двух местах, но всё же уцелевшей ванны.
Больше никого и ничего не уцелело. Пол и стены покрывали потеки крови и копоть, на полу валялись осколки, обломки и ошметки человеческих тел. Потолочные перекрытия лопнули, провисли, но каким-то чудом ещё держались.
— Ни фига себе, — пробормотал Али, поднимаясь на ноги. Девушка поддержала его, и они стояли, покачиваясь, прижавшись друг к другу. — Нам нужно уходить, — с трудом проговорил Али. — Скоро всё рухнет…
Зазвонил телефон. Бодро, заливисто и неуместно, как смеющийся на похоронах дурак. Определив направление звука, Али откинул обугленную полу кожанки, надетой на то, что еще недавно было высоким, худым парнем, и с удивлением увидел выпавшие на окровавленный пол детские белые кроссовки.
Обгорелый и треснувший, но всё ещё работающий телефон нахально заорал снова, и дагестанец снял его с пояса трупа.
— Лом! Это ты, Лом?! — надрывался далёкий голос. — Вы всё закончили? Вас уже три часа нет! Веселенькое дело. Чего так долго копаетесь?!
— Ага, весёленькое, — устало произнес в трубку Али. — Приезжай, обхохочешься! И, нажав кнопку «END», набрал номер Магомедова.
Сильно пахло гарью, смрадно и тяжело разило свежей кровью, и витал над всем этим слабый, но явственно ощутимый запашок безысходности.
Виктор Михеевич Рулев уже час сидел на перевернутой, треснувшей ванне. Сначала, с изумлением оглядывая картину разгрома, царившую в его подземном убежище, он еще пытался найти какое-то объяснение происшедшему. Но маленькие белые Надины кроссовки, лежащие около одного из обугленных трупов, превратили мозги майора в желе. Он плакал, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди дочкину обувку, и шептал, размазывая слёзы по грязным от копоти щекам:
— Зачем, Боров? Зачем? Я же согласился…
Постепенно майор успокоился, судорожно сплетенные в тугой комок нервы расслабились, и, хотя сознание все время пробуксовывало и соскальзывало на белые кроссовочки с отклеившейся подметкой, он снова обрел способность соображать.
Хмура был бандитом. И следовал он своей бандитской, извращенной, но действенной логике. Зачем меняться, если можно взять все? Взять все и убрать всех: Грома, потому что он смертельно опасен, Ольгу, потому что она сестра того, кто смертельно опасен, а заодно и чурбана этого непонятного, проблемного. Нет человека — нет проблемы. И его, Рулева, хотел убрать Хмура. Послать, к примеру, старому поганому пердуну, менту, дочкины окровавленные кроссовочки… и всё.
«ЦУГЦВАНГ… ЦУГЦВАНГ…» — звенело и гудело в голове майора. Сильно сжав виски руками, Виктор Михеевич вспомнил, что так называется положение в шахматной партии, когда каждый из имеющихся в распоряжении игроков ход ферзя ведет к неизбежному мату.
Хмура учел все, кроме одного: загнанный в угол, доведенный до отчаяния король мог сыграть не по правилам. Прыгнуть через несколько клеток сразу, вырваться из смертельного кольца и атаковать, атаковать…
— Зря ты это, Андрей Николаевич… ох, зря, — процедил сквозь зубы майор.