— Да нет. Салями я придумал сам по себе. А почему нет? На ней едет Болек, а остальные — клячи. Давай, Салями!!
— В каком она?.. А, в седьмом… Не пудри мне мозги, сейчас первый!
Я сбежала вниз, где уже колыхалась толпа. Мария торчала перед кассой триплетов. Я всегда приезжала раньше, из ненависти к очередям и давке, без проблем ставила, по никогда не могла уговорить и се делать то же самое. Она утверждала, что я могу себе такое позволять, а она нет, поскольку у пёс ненормированный рабочий день, потому что у нёс кот. Кошка, если быть точной. Кроме того, в лаборатории она не оставит ни начатый опыт, ни дохнущую крысу. Но зато чувства времени у неё точно уж нет. Раз она приехала раньше но ошибке, потому что время начала прочитала не в воскресной, а в субботней программке, полчаса у нёс было лишних, она сделала кучу идиотских ставок непонятно зачем, а выиграла только одну, которую приду мала заранее.
Лошадь номер пять, Мариуш, испугался кустика и устроил в паддоке родео. Он опрокинул выводившего его конмальчика, тот мужественно не выпустил вожжи и проехался на пузе но всему газону, но Мариуша удержал. Парень удостоился аплодисментов от толпы и матюков от тех, у кого кони тоже перепугались. Мариуша за такие его нервы я решила выкинуть из ставок, но перед кассой поняла, что все так думают, и вспомнила, что сама предсказала Юреку, что придут сегодня фуксы. То есть то, на что не ставят. Я не знала, как поступить, и смешала в ставках двух фуксов и двух фаворитов. Глупость, но я ничего не могла с собой поделать.
Мария бросила сумку на соседнее кресло, когда раздался звонок к закрытию касс.
— Я знаю, что придёт, — сказала я ей. — Только что угадала, в самую пору…
— А я в последний момент успела, — ответила она. — Но я играю с Метей. А что придёт?
— Исключительно два-четыре.
— Почему? Откуда ты взяла? Все трещит и лопается от ставок на три-шесть, четвёрку подыгрывают с шестёркой, первые фавориты три-шесть, потом два-шесть, и немного играют два-четыре. Меня это потому интересует, что двойка у меня в триплете.
Я развернула перед ней мыслительный процесс, который должен был пройти раньше, минут пятнадцать назад. Юрек предсказал неинтересный день, поэтому должны прийти одни фуксы. Значит, нужно выбросить вышеупомянутых фаворитов. Мариуш протащил по глупости на вожжах конмальчика, теперь у, него пасть будет болеть. Остаются двойка и четвёрка.
— И ты это поставила?
— Ну что ты! Я только что это выдумала до звонка у меня не получалось!
— Скажете уж, два-четыре! — презрительно фыркнул пан Рысек. — Ха-ха. Два-четыре! Тут ничего не выйдет без тройки!
— А я поставила на двойку «верхом», — сказала сбитая с толку пани Ада, садясь рядом.
— И где вы были, когда вас тут не было? — спросил пан Собеслав. — Вы нас совсем забросили…
— А пана Здислава не будет? — поинтересовался пан Рысек.
Пани Ада объяснила, что только что вернулась из отпуска, и спросила, что такое тут творится. Она слышала какие-то страшные вещи, вроде как здесь творятся массовые убийства жокеев, какие-то странные лошади приходят первыми, пан Мариан, с которым она случайно столкнулась в Париже, сообщил ей, что в убийствах замешан министр сельского хозяйства, а он сам удрал и не вернётся, пока не поймают всех, потому что афёра просто страшная. Она ничего не понимает и поставила только на двойку.
Первой пришла Пенорезина, за ней Зуб, и я потеряла всякие надежды.
— Ведь я говорила, что Брысь — дурак, он даже лошадь подгонять не умеет, — буркнула я недовольно. — Я же говорила, что будет два-четыре…
— А у меня двойка есть! — радостно взвизгнул Юрек.
— И вот он тебе, пошёл твой неинтересный день…
— Моя тётка обнаружила блокнот Завейчика, — сообщила Моника Гонсовская за моей спиной. Никто не заметил, когда она пришла. — Я уже домой не вернусь, здесь останусь, через неделю учебный год начинается.
Но я теперь думала о вещах более важных, чем блокнот Завейчика.
— Вы видели паддок?
— Да, лошади как раз выходили. Говорить не о чем, тройка, четвёрка и семёрка, остальных можно не считать…
Я сунула десять тысяч пани Аде и отправила её ставить последовательности вместо меня. Потом повернулась к Монике.
— Вы что-то начали говорить про блокнот Завейчика? Или мне показалось?
— Ну да, моя тётка нашла возле телефона. Когда он у неё в последний раз был, наверное, по ошибке оставил. Она не знает, признаваться ей или нет, потому что хочет оставить себе на память.
— О Господи!.. Когда она его нашла?
— Вчера!
— Пусть признается. Сделают фотокопии и отдадут ей. Уговорите её, потому что иначе у неё просто конфискуют.
— Там не только адреса и телефоны, — произнесла вдруг Моника Гонсовская. — Там у него разные всякие записи: стенографические, зашифрованные…
— Я сосредоточилась, чтобы вникнуть в её слова. Параллельно я обдумывала последний триплет, и у меня были большие шансы…
— А вы сами видели это блокнот?
— Я нет. Только тётка. Я лишь взглянула, когда она мне показала, что нашла. Если бы я не видела, она бы никому не сказала. Она страшно любила Завейчика. Но сказала, что, может, пожертвует блокнотом, чтобы нашли убийцу.
— Весьма разумная мысль, — похвалила я. — Обязуюсь лично попросить, чтобы ей вернули блокнот, но пусть она позвонит по этому вопросу ещё сегодня. Чем скорее, тем лучше.
— Ладно, я её уговорю…
Присутствие на финише Куявского, ясное дело, снизило сумму выигрыша, и Мария с Метей получили только миллион восемьсот.
Обещание насчёт блокнота Завейчика я приняла близко к сердцу и пыталась выполнить его как могла, но до воскресенья мне это не удавалось. Люди, с которыми я могла на эти темы говорить, пропали из поля зрения, поздней ночью я отказалась от попыток разыскать Юзека Вольского, Янушу оставила записку с требованием явиться срочно, но не так чтобы очень, и пошла спать, чувствуя, что будет следственная сенсация.
Йольке Шпулец приставили к горлу бритву. Похоже, что это излюбленный аргумент всех мафий, и тут нечему удивляться. Иметь бритву законом не запрещено, а оружие это, такое простое в обслуживании, самим своим сверканием наводит на несчастную жертву ужас и кровь в жилах замораживает.
Из деревни от матери, которая воспитывала её ребёнка от первого брака, Йолька вернулась, уже зная о смерти Дерчика, потому что время от времени смотрела телевизор и даже читала газеты. Она вошла в собственную квартиру, за ней ворвалась чёрная фигура, которая караулила её на лестнице. Фигура не тратила времени на предисловия, повергла Йольку на пол одним ударом в солнечное сплетение, потом привязала к креслу и сразу же приставила к горлу бритву.
— Куда он спрятал плёнку? — спросил злобно бандит.
Йолька бандита узнала, поэтому испугалась только немножко.
— Какую плёнку? — спросила она с некоторым трудом.
— Не финти, корова. Ты сама знаешь. Куда? Йолька сделала одно-единственное доступное ей движение, то есть пожала плечами. Бандит посильнее прижал бритву и пообещал многочисленные телесные повреждения, вплоть до ведущих к летальному исходу. А пряником должны были послужить пять миллионов злотых. Йольку ни миллионы, ни обещание оставить в покое не соблазнили, она расплакалась и сказала, что не знает, о чем идёт речь, на что бандит ответил, что она, значит, уже не нужна и можно её спокойно убирать. Продолжения сотрудник Юзека Вольского ждать не стал, потому что понимал, что у нервного бандита может дрогнуть рука. Насколько тот владеет собой, он не знал, а рисковать не хотел.
Отвязанная от кресла Йолька проявила удивительный здравый смысл и сразу пошла на сговор. Её страшно обрадовал вид бандита, которого уводила полиция, и она осуществила предложенный ей план действий: на пораненную шею наклеила пластырь и в субботу утром отправилась на бега.
В этом не было ничего странного, ведь только там она могла получить самую точную и свежую информацию, а её интерес к происходящему был вполне естественным. Пропуск у неё был, Дерчик это ей в своё время устроил, она знала половину персонала и бывала даже в жокейской раздевалке. Настроение у неё было весьма мрачное, чему, впрочем, никто не удивлялся. Она обменялась парой слов с Бяласом, потом довольно долго разговаривала с представительницей любительского спорта Котяковской, уронила слезинку, вытерла глаза и вяло разрезала программку, которую ей для утешения презентовал Врублевский. С Глебовским Йолька совершенно не хотела разговаривать, хотя он несколько раз пробовал к ней обращаться.
Бялас не видел причин, по которым он должен был скрывать содержание своей краткой беседы с Йолькой. О девушке его спросил один такой олух, который очень старался завоевать расположение жокеев, потому что пытался получать от них сведения о том, кто выиграет. Бялас врал этому типу как по нотам, но про тот разговор вполне мог рассказать, потому что никакого криминала в том не было. Олуху девушка Дерчика, дескать, бешено понравилась. А чего удивительного, она же красивая, эффектная такая, среднего роста, черненькая, есть за что подержаться, и бабки у неё как у породистой кобылки, а после кончины Дерчика за ней вполне можно и поухаживать.
— А она спрашивала, известно уже что-нибудь или пока ещё нет, — сообщил Бялас. — И все. Спрашивала, вынюхивали про неё саму менты или нет. Кто следствие ведёт и так далее. Вызывают ли на допросы и что я об этом думаю. А я ничего не думаю. И привет. С Вандзей она дольше трепалась, а вообще-то греби отсюда и сам её спрашивай.