Как потом Берден рассказывал Уэксфорду, он оторопел от такого заявления. Он запнулся, но всего на минуту. Эдит Чоуни пополнила информацию, с гордостью заявив — было очевидно, что компаньоны слышат ее не впервые, — что у нее еще и пятеро сыновей. Все живы, здоровы, хорошо устроены и живут в Англии. И Бердена ужаснуло, да и в большинстве других стран это также было бы дико, что ни один из этих одиннадцати детей не взял мать в свой дом, под свое крыло. Вместо этого они, вероятнее всего, предпочитали складываться, чтобы содержать ее в этом несомненно дорогом последнем прибежище для никому не нужных стариков.
Худенькая девушка-дежурная предложила всем пройти в комнату миссис Чуони, на что сидевший рядом старик живо откликнулся еще одной двусмысленной репликой, и, пока они шли по коридору, Берден подумал, что за информацией можно было бы обратиться к одному из десяти единокровных родственников Джоан Гарланд. Но здесь он ошибался, так как, войдя в комнату без посторонней помощи и пригласив посетителей, Эдит Чоуни, мимоходом посетовав сестре, что отопление, мягко говоря, не соответствует, всем своим поведением доказывала, что память и речь ее не хуже, чем у людей лет на тридцать ее моложе.
Выглядела она лет на восемьдесят, не больше, маленькая, живая, худая, но широкая в кости и несколько кривоногая. У нее было сильное тело, давшее жизнь многим детям. Редкие волосы она красила в темно-коричневый цвет. Лишь ее руки с утолщениями в суставах, похожие на скрученные корни дерева, говорили о том, что, видимо, она страдала артритом, что и заставило ее поселиться в Кэнбруке.
В комнате стояла не только казенная мебель, но были и личные вещи миссис Чоуни. В основном фотографии в рамках. Они теснились на подоконнике и столиках, на шкафчике у кровати и маленькой этажерке — фотографии ее детей и их потомства, их жен и мужей, с собаками и на фоне своих домов. Дети на фотографиях в возрасте от сорока до пятидесяти пяти лет. На одной из них могла быть и Джоан Гарланд.
— У меня двадцать один внук, — сказала миссис Чоуни, заметив, что Берден разглядывает фотографии. — Четверо правнуков, и, дай Бог, если у старшей дочери моей внучки Морин все будет хорошо, то на днях у меня появится праправнук. А что вы хотите узнать о Джоан?
— Куда она уехала, миссис Чоуни, — сказал Бэрри Вайн. — Нам бы хотелось получить адрес. Соседям ничего не известно.
— У Джоан никогда не было детей. Дважды замужем, а детей нет. Женщины в нашей семье не бесплодны, так что, думаю, она так захотела. В мои-то дни особо выбирать не приходилось, но времена меняются. Джоан слишком эгоистична, ей не нравится шум, беспорядок. Когда дети, в доме так или иначе беспорядок. Мне ли не знать, у меня их одиннадцать. И не забудьте, она — самая старшая из девочек, так что она знает.
— Миссис Чоуни, она уехала. Вы не знаете куда?
— Ее первый муж много работал, но так ничего и не добился. Она развелась с ним, и мне это не понравилось. Я сказала: Джоан, ты первая в нашей семье, кто разводится. Позже развелась Пэм, а потом Тревор, но тогда Джоан была первой. А потом она познакомилась с этим богачом. Знаете, как он про себя говорил? «Эди, я всего лишь бедный миллионер». О, они жили так жили, скажу я вам, все тратили, тратили, тратили, но все, как и в первый раз, кончилось печально. Ему пришлось раскошелиться, да-да, она заставила его выложить денежки. Так она получила и дом, и начала этот свой бизнес, и купила эту большую машину, и все такое. Знаете, это ведь она за меня здесь платит. Стоит столько, сколько шикарный отель в Лондоне, просто загадка, если посмотреть вокруг. Но она платит, остальные не смогли бы.
Бердену пришлось перекрыть этот поток. Она как раз замолчала, чтобы перевести дух. Он слышал о словоохотливости одиноких людей, особенно если появляется долгожданный собеседник, но это, подумал он про себя, просто нечто из ряда вон.
— Миссис Чоуни…
— Ладно. Я закончила, — сказала она быстро. — Я знаю, что говорю слишком много. Но дело не в возрасте, у меня такой характер, всю жизнь была болтушкой, муж всегда меня останавливал. Так что вы хотите узнать о Джоан?
— Где она?
— Дома, конечно, или на работе. Где же ей еще быть?
— Миссис Чоуни, когда вы в последний раз ее видели?
И тут она сделала нечто странное. Как будто она хотела напомнить самой себе, о ком именно из ее детей идет речь. Она обвела взглядом фотографии, стоящие у постели, задумалась, что-то подсчитывая в уме, а затем, взяв цветную в серебряной рамке и глядя на нее, кивнула.
— Это должен быть вечер вторника. Да, правильно, вторник, потому что в этот день приходит педикюрша, она всегда приходит по вторникам. Мы пили чай, и как раз пришла Джоан. Где-то около пяти. Может, четверть шестого. Я еще сказала: ты сегодня рано. А как же магазин? А она ответила: салон, мама, говори «салон», там все в порядке, Наоми посидит до половины шестого. Вы ведь знаете, кто такая Наоми? Одна из тех, кого убили в Тэнкред-хаусе, нет, зверски убили, как сказали по телевидению. Какой ужас, правда? Надеюсь, вы слышали, ну конечно, слышали, ведь вы полицейские.
— Когда дочь навещала вас, говорила ли она, что вечером собирается в Тэнкред-хаус?
Миссис Чоуни протянула Бердену фотографию.
— Она всегда ездила туда по вторникам. Она и бедняжка Наоми, та, которую так зверски убили, они всегда вместе подводили итоги по бухгалтерским книгам. Да, это она, Джоан, фотография пятилетней давности, но она практически не изменилась.
Женщина на фотографии выглядела, пожалуй, слишком нарядно — ярко-розовый костюм с золотыми пуговицами, большое количество бижутерии на шее и в ушах. Высокая, стройная. Светлые волосы уложены в затейливую прическу и сильно налакированы, густой макияж, хотя по фотографии судить трудно, отметил про себя Берден.
— Она не говорила, что уезжает в отпуск?
— Нет, — быстро ответила Эдит Чоуни. — Она никуда не собиралась. Она бы сказала мне. А почему вы думаете, что она уехала?
На этот вопрос Бердену отвечать совсем не хотелось.
— Когда она приедет навестить вас в следующий раз?
— Через три недели. — В ее голосе послышались горькие нотки. — Не раньше. Она приезжает не чаще, чем раз в три недели, а иногда раз в месяц. Она платит деньги и считает, что выполняет свой долг. Приедет раз в три недели, посидит десять минут и уже считает, что она хорошая дочь.
— А другие дети? — спросил Вайн. Берден решил не задавать такого вопроса.
— Пэм приходит. Она живет всего за две улицы отсюда, так что забегать каждый день совсем не трудно. Но это не значит, что она приходит каждый день. Полин живет в Бристоле, и на нее рассчитывать не приходится, а Тревор работает на нефтяной скважине. Даг в Телфорде, даже не знаю, где это. У Ширли четверо, и ей некогда, хотя все они уже подростки. Джон заезжает, когда ему удобно, а это нечасто, остальные собираются ближе к Рождеству. О, они все приезжают на Рождество, всей толпой. И что мне от этого? В прошлом году я им сказала: какой толк, что вы приезжаете сразу все вместе? Семеро перед Рождеством, а Тревор, Даг, Джэнет, Одри и…
— Миссис Чоуни, — перебил ее Берден, — вы не могли бы дать мне адрес… — он заколебался, боясь обидеть ее, — одного-двух ваших детей, из тех, кто живет поблизости? Здесь, недалеко, и кто бы мог знать, куда уехала Джоан?
Часы показывали уже восемь, когда Уэксфорд наконец собрался домой. Подъехав к главным воротам, Доналдсон вышел, чтобы открыть их, и тут Уэксфорд заметил, что к столбам что-то привязано. В темноте под деревьями это что-то казалось бесформенными пучками.
Он включил дальний свет, вышел из машины и подошел к воротам. Еще букеты, еще одна дань мертвым. На этот раз неизвестный положил два букета, по одному на каждый столб. Букеты были простые, но составлены со вкусом: один в викторианском стиле — фиалки и примулы, второй — белоснежные нарциссы с темно-зеленым плющом. К каждому из них приколота карточка. На первой: «Ушла великая душа. В знак скорби о трагедии 11 марта», на второй: «Таких страстей конец бывает страшен, И смерть их ждет в разгаре торжества»[3]. Он сел в машину, и Доналдсон выехал за ворота. Надпись на первой карточке, по всей вероятности, была обычной и довольно уместной в данном случае цитатой из «Антония и Клеопатры», уместной, если быть страстным поклонником Дэвины Флори. Во второй содержался некий зловещий оттенок. Она, возможно, тоже была взята из Шекспира, но Уэксфорд не мог определить, из какого произведения.
Ему предстояло обдумать более важные вещи. Из телефонного разговора с Джоном Чоуни и Памелой Бернс, урожденной Чоуни, выяснилось лишь, что они понятия не имеют, где находится их сестра, и не знали, что она собирается уезжать. Соседям она также не сказала о своем возможном отсутствии. Рекламного агента она не предупреждала. Молоко Джоан Гарланд домой не доставляли. Владелец мастерской по производству визитных карточек, соседствующей с салоном в торговом центре, предполагал, что она возобновит работу в четверг утром, закрыв его на один день и отдав таким образом дань уважения Наоми Джонс.
Джон Чоуни назвал фамилии двух женщин, кого он считал близкими подругами сестры. Ни одна из них ничего не могла сообщить Бердену о ее местопребывании, хотя обе удивились, услышав, что ее нет. Получалось, что ее не видели с пяти сорока вечера вторника, когда она уехала из дома престарелых в Кэнбруке. Дежурный администратор подтвердил, что она села в свою машину, которую оставила перед подъездом. Джоан Гарланд исчезла.
При обычных обстоятельствах полиция вряд ли заметила бы этот факт. Женщину, уехавшую на несколько дней и не сообщившую об этом друзьям или родственникам, еще нельзя считать пропавшей. Но то, что ее ожидали в Тэнкред-хаусе к восьми пятнадцати, меняло дело. Если Уэксфорд в чем-то и был уверен, то в том, что она там была, она сдержала свое обещание. Объясняется ли ее исчезновение тем, что она видела в Тэнкред-хаусе, или тем, что она сделала?
Войдя в дом, Уэксфорд услышал смех, доносившийся из гостиной. Смеялась Шейла. В прихожей он заметил ее пальто. Кто еще может носить пальто из синтетического меха белого леопарда с искусственным лисьим воротником синего цвета с нефтяным отливом?
В гостиной был накрыт обед. Суп они уже поели и только принялись за второе. Жареный цыпленок, не палтус «bonne femme». Почему он вспомнил? Ведь это совсем другой дом, он бы с легкостью уместился целиком в одной зале Тэнкред-хауса, да и сами они другие люди. Извинившись перед Дорой за опоздание и поцеловав ее, он поцеловал Шейлу и протянул руку Огастину Кейси, которую тот не заметил.
— Папа, Гэс рассказывал нам о Дэвине Флори, — сообщила Шейла.
— Вы знали ее?
— Мои издатели не принадлежат к тем, кто делает вид, что, кроме одного автора, других не существует.
Уэксфорд не знал, что у Кейси и убитой один и тот же издатель. Он молча вернулся в прихожую, чтобы снять пальто и шляпу. Моя под краном руки, он твердил себе, что должен быть терпимым, великодушным, снисходительным и добрым. Когда же он вернулся в гостиную и сел за стол, Шейла заставила Кейси повторить все, что он до этого рассказал о книгах Дэвины Флори и многое из чего показалось Уэксфорду просто отвратительным, а также повторить совершенно невероятную историю о том, как издатель Дэвины
Флори, прежде чем сделать ей предложение об опубликовании ее автобиографии, сначала отправил рукопись Кейси, чтобы узнать его мнение.
— Я ведь не тупой, — сказал Кейси. — Я не тупой, правда, любимая?
Интересно, что же будет дальше, подумал Уэксфорд и поморщился при слове «любимая», а от реакции Шейлы — столько обожания было в этом ответе — он чуть ли не съежился. Но в то же время у него был настолько потрясенный вид, что, глядя на него, у остальных и даже у самого Кейси могла закрасться мысль, будто его гениальность ставится под сомнение.
— Я ведь не тупой, — повторил Кейси, видимо, ожидая дружного опровержения, — но я действительно не имел представления о том, что произошло и что вы… — он перевел свои маленькие бесцветные глазки на Уэксфорда. — Я хочу сказать, что отец Шейлы… как же это называется, должен быть специальный термин… ага, вот, отвечает за это дело. Я ничего в этом не понимаю, более, чем ничего, но ведь Скотланд-Ярд все еще существует, не так ли? Разве нет какого-то подразделения по убийствам? Почему вы?
— Расскажите мне о Дэвине Флори, — сдержанно произнес Уэксфорд, подавляя в себе вспыхнувшую ярость, от чего ему стало жарко, рот наполнился кислым привкусом и перед глазами запрыгали красные точки. — Мне было бы интересно услышать впечатление профессионала, который встречался с ней лично.
— Профессионала? Я не антрополог. Я не исследователь. Я встречался с ней на приеме у издателя. И нет, большое спасибо, но я не буду рассказывать вам свои впечатления, думаю, не стоит. Я лучше промолчу. Я помню лишь тот момент, когда меня остановили за слишком быструю езду, и какой-то смешной коротышка-полицейский, который гнался за мной на мотоцикле, зачитывал потом в суде все, что я ему тогда сказал. Причем все было безнадежно извращено, после того как прошло через его полуграмотное сознание.
— Выпей вина, дорогой, — мягко произнесла Дора. — Тебе понравится, Шейла принесла к обеду.
— Надеюсь, ты постелила им в разных комнатах?
— Редж, мне под стать говорить об этом, а не тебе. Ты должен относиться к таким вещам либерально. Конечно, я поместила их в одной комнате. У меня ведь не викторианский исправительный дом.