— Что ж, всему бывает начало. О-о, я прекрасно понимаю, в чем дело! Ты просто ревнуешь — и знаешь, что у тебя есть повод. Ты знаешь, что прежде мне мало кто был важен, даже Эндрю. Я полюбила — первый раз в жизни, и ты заметил сигнал тревоги, почуял опасность! Ты возненавидишь каждого, кто мне понравится. И все почему? Да потому что боишься — боишься, что его я буду любить сильнее, чем тебя.
Бывало, они ссорились и раньше, довольно часто. Такие уж это характеры, из тех, что яростно скандалят, выходят из себя, принимают решения — окончательно и бесповоротно, и уже через минуту забывают, что породило бурю. Но на этот раз все иначе.
— Речь ведь сейчас не о любви, — возразил Уэксфорд. — Мы говорим о здравом смысле и разумном образе действий. Ты отвергла, не исключаю, самую лучшую роль из всех возможных ради того, чтобы тащиться на край света следом за этим…
— Не смей ничего говорить! Не смей оскорблять его!
— Я не могу его оскорбить. Чем можно оскорбить негодяя? Этого пропитого клоуна-сквернослова? Да самое страшное оскорбление, на которое я способен, ему только польстит!
— О Господи! Хорошо хоть я не пошла в тебя языком! Послушай, отец…
Уэксфорд уязвленно фыркнул:
— Отец?.. С каких это пор ты меня так называешь?
— Отлично. Я вообще никак не буду тебя называть. Послушай меня, хорошо? Я люблю его больше всего на свете. И никогда не оставлю!
— Ну-ну, ты же не на сцене в театре «Оливье»! — не сдержался Уэксфорд. Он видел, что у Шейлы перехватило дыхание. — А станешь продолжать в том же духе — тебя вообще туда не возьмут.
— Вот интересно, — сухо проговорила Шейла. (Нет, она все-таки многое от него унаследовала!) — Интересно, тебе никогда не приходило в голову, насколько неестественна та близость между родителями и детьми, которая была между мной и тобой с мамой, — все эти звонки по два раза на неделе, постоянные поездки к вам и все прочее. Ты никогда не задумывался, почему это?
— Да я и так знаю. Потому что мы всегда с тобой милы и любезны, всегда любили тебя. Да мы тебя просто избаловали, позволяли веревки вить, и вот наконец я собрался с духом, чтобы раскрыть тебе глаза — и на тебя, и на этого твоего урода…
Закончить фразу ему не удалось. То, что он намеревался выложить ей в качестве резюме, логически вытекающего из решения «собраться с духом», Уэксфорд так и не сказал, более того, уже успел забыть, о чем это он. Шейла бросила трубку еще до того, как он успел выговорить следующее слово.
Он понимал, что не стоило так говорить с дочерью. Когда-то давным-давно его матушка, искренне сожалея о чем-то, частенько приговаривала: «Слову не место!» — вспоминая, верно, какую-то фразу из своей юности. Если б и вправду можно было взять обратно то, что успел наговорить! Произнести бы волшебные матушкины слова — и вот уже не осталось ни ехидства, ни оскорблений, никакого следа от этих пяти минут разговора. Но не-ет… Ему ли не знать: слово вылетит — не воротишь, разве что время сгладит обиду, укутает дымкой забвения, как и прочие вехи человеческой жизни.
Радиотелефон лежал у него в кармане. Знамение дня — поезд, казалось, забит обладателями таких телефонов, не прерывавшими деловитых переговоров даже во время поездки. Еще совсем недавно подобное новшество было редкостью, сегодня же им мало кого удивишь. Может, позвонить Шейле? Вдруг она дома. А если дочь бросит трубку, услышав его голос? Обычно Уэксфорду было наплевать, что там о нем судачат, но сейчас он не мог и представить, что свидетелями его переживаний станут чужие люди.
А вот наконец и тележка с кофе и неизменными сандвичами в пластиковых упаковках — как раз такими, как он любил. Мир все же делится на два типа людей: тех, кто ест, чтобы успокоиться, и тех, кто от волнения в рот ничего не берет. Уэксфорд принадлежал к первым. Он позавтракал и собирался как следует пообедать, но устоять перед сандвичем с яйцом и беконом не мог. Умиротворенно жуя, Уэксфорд втайне надеялся, что, может, хоть встречи в «Ройял оук» слегка отвлекут его мысли от Шейлы.
На станции в Кру он взял такси. Таксист о тюрьме знал все: и где находится, и что вообще собой представляет. Интересно, кого он обычно туда подвозит, подумал Уэксфорд. Понятно, кого — посетителей; жен или возлюбленных. Пару лет назад страну всколыхнуло движение, участники которого требовали разрешить «супругам посещения наедине», однако инициативу эту быстренько пригасили. Похоже, секс слишком высоко ценился по шкале поощрений, чтобы разрешать его втуне.
Тюрьма оказалась довольно далеко, в долине реки Уилок, если верить таксисту. Название «Ройял оук», охотно, с интонациями гида-профессионала объяснил он Уэксфорду, восходит к легенде о древнем дереве, давно уж исчезнувшем, ветви которого укрыли от врагов короля Карла. Какого именно Карла, он не уточнил, и Уэксфорд задумался, сколько еще таких легендарных дубов разбросано по всей Англии. Никак не меньше, чем кроватей, на которых спала Елизавета I, уж это верно. Один, он знает точно, есть в Черитон Форест — излюбленном месте для пикников. Чтобы укрыться под кроной каждого, Карлу не хватило бы жизни.
Громада, бесконечная и ужасающая. Наверняка самая высоченная и длиннющая тюремная стена во всех центральных графствах. Ни кустика, ни деревца. Равнина, на которой теснилось несколько темно-красных кирпичных строений, была абсолютно голой, словно ее выбирали нарочно, дабы подчеркнуть всю абсурдность названия. «Тюрьма Ее Величества "Ройял оук"».
Прибыли.
Может, таксист вернется, чтобы увезти его обратно? В ответ Уэксфорд получил карточку с наванием таксомоторной фирмы. Можно позвонить. Такси рвануло с места с такой скоростью, словно водитель боялся, что, задержись он еще на мгновение, и придется остаться здесь навсегда.
Один из тюремных начальников, Дэвид Кейрнс, встретил Уэксфорда в довольно милой комнатке с ковром на полу и забранными в рамки репродукциями по стенам и предложил ему кофе. Прочие помещения мало чем отличались от обычных тюремных, разве что тут пахло получше. Пока Уэксфорд потягивал свой кофе, Кейрнс высказал предположение, что гостю известна история «Ройял оук» и причины, позволившие ей выстоять, несмотря на косые взгляды официальных лиц и недовольство министерства внутренних дел. Уэксфорд предположение подтвердил, однако это не помешало Кейрнсу продолжить свой экскурс в суть британской пенитенциарной системы. Было ясно, что он своим местом гордился, — эдакий идеалист с сияющими глазами.
Парадоксально, но в «Ройял оук» сажали самых жестоких и неисправимых преступников. Конечно, на то требовалось их согласие. Однако спрос настолько превышал предложение, что образовался своего рода лист ожидания длиною в сотню имен. И персонал, и обитатели называли друг друга по именам, а в распорядок дня входили групповая терапия и взаимные беседы-консультации. Заключенные были самыми разными, ибо — редкий случай — здесь не действовало Правило 43 о сегрегации, как не существовало и тюремной иерархии, согласно которой на самом верху находились убийцы и грабители, а на самой низшей ступени — насильники и сексуальные маньяки. Заключенных пересылали в «Ройял оук» по направлению: обычно по рекомендации тюремного главврача. Уэксфорд тотчас же вспомнил, что здешний главврач, Сэм Розенберг, хотел повидаться с ним до того, как он встретится с Джемом Хокингом. Ну и, как ему уже объяснили, здесь обращались друг к другу по именам, никаких там «сэр» или «доктор».
Кто-то из надзирателей проводил Уэксфорда к больнице, приютившейся в противоположном крыле. Они шагали мимо заключенных, почти свободно разгуливающих вокруг, — и все-таки «почти», а не «свободно», — одетых в комбинезоны или обычные спортивные костюмы. Уэксфорд не удержался и на секунду притормозил около окна, за которым шло занятие по групповой терапии. Мужчины сидели кругом, распахнув сердца и обнажив души — по крайней мере, так считал надзиратель, — и постигали науку извлекать на поверхность то тайное, что вызывает смятение в умах. Словно побитые собачонки, подумал Уэксфорд, жалкие, как большинство изолированных от общества людей.
Запах в больнице стоял почище, чем в стоуэртонской больнице: сок лайма, лизоль и пот. Что ж, все больницы пахнут одинаково, за исключением частных — там пахнет деньгами. Доктор Розенберг поджидал его в кабинете, напоминавшем сестринскую в Стоуэртоне. Сходство нарушалось лишь отсутствием сигаретного дыма. Из окна открывался вид на пустынную зеленую равнину, монотонность которой разнообразила лишь линия электропередач.
Только что принесли обед. Его вполне хватило бы на двоих: горка непривлекательной коричневатой слизи на груде отварного риса — возможно, цыпленок под соусом карри, а также «фирменный» фруктовый пирог и порция сухих сливок. Однако Уэксфорд ел для успокоения, а потому не торгуясь принял предложение Сэма Розенберга составить ему компанию, пока тот собирался рассказать ему о Джеме Хокинге.
Доктору было лет сорок: невысок, полноват, с круглым детским лицом и копной рано поседевших волос. Одет он был так же, как и заключенные: спортивный костюм и кроссовки.
— Ну, что вы об этом думаете? — Он махнул рукой, как бы охватывая жестом и потолок, и двери. — Об этом месте, я хочу сказать. Не очень-то вписывается в «систему», правда?
Уэксфорд понял, что под «системой» подразумеваются все прочие тюремные заведения, и согласился.
— Конечно, не похоже, что она работает. Ну, в смысле возвращения их на путь истинный. А с другой стороны, поди определи, что работает, а что нет, — мало кому из них в этой жизни выпадет шанс опять что-нибудь натворить. У всех пожизненный срок. — Сэм Розенберг собрал кусочком хлеба с тарелки остатки соуса. Похоже, обедом он остался более чем доволен. — Джем Хокинг попросился сюда сам. Он был осужден в сентябре, отправлен в Скрабз, а может, в Уондсуорт и чуть не разнес его на части. Сюда его перевели под Рождество, и он охотно включился в нашу систему, во все эти «проговаривания». Можно сказать, чувствует себя… э…э… как рыба в воде.
— Что он сделал?
— За что его посадили? Проник в помещение, где, предположительно, владелица оставляла на выходные выручку, выгреб из ее сумочки пятьсот фунтов или около того и забил живущую там женщину до полусмерти. Ей было семьдесят два года. Воспользовался семифунтовым молотком.
— Без огнестрельного оружия?
— Насколько я знаю, без. Попробуйте пирог, пожалуйста. Он с малиной и красной смородиной. Очень недурен. Мы пользуемся здесь искусственными сливками, поскольку я помешан на холестерине. То есть боюсь его до смерти, но убежден, что с этой проблемой можно справиться. Джем сейчас приболел. Считает, что дни его сочтены, хоть это и не так. По крайней мере, пока не так.
— Надеюсь, не от холестерина? — Уэксфорд чуть вздернул бровь.
— Конечно, нет. Кстати, я ни разу не проверял его кровь на холестерин. — Розенберг задумался. — Большинство лега… Извините, я не хотел вас обидеть, большинство полицейских все еще предвзято относятся к геям. Ну, думаю, вы сами слышали не раз всякие пошлости про гомиков и все такое. Вы тоже таких же взглядов? Да нет, видно, что нет. Но парикмахеров и танцовщиков, уверен, считаете гомосексуалистами. Ненастоящие мужчины. Когда-нибудь читали Жене?
— Немножко и давным-давно. — Уэксфорд постарался припомнить хоть одно название, и это ему удалось. — «Леди цветов».
— Я-то имел в виду «Разлад души». Жене лучше прочих дает понять, что геи могут быть такими же крутыми и безжалостными, как гетеросексуалы. А то и похлеще. Так что, помимо дамских портных, среди них встречаются и убийцы, и воры, и грабители.
— Вы хотите сказать, Джем Хокинг — один из них?
— Джему не пришлось испытать преследования, — ну, чтобы скрывать свою гомосексуальность; он, правда, и не трубил о ней во всеуслышание, но одна из причин, почему он попросился сюда, — чтобы в открытую говорить о гомосексуализме с другими. Проговаривать проблему день за днем, откровенно, в присутствии других. Знаете, против того мира, откуда он родом, больше всего предубеждений. Ну а потом он заболел.
— Спид?
Сэм Розенберг метнул в него быстрый взгляд.
— Вот видите, что приходит в голову прежде всего, стоит только заговорить о гомосексуальном сообществе? Должен сказать, через год-другой среди гетеросексуалов спид будет встречаться не реже. Это болезнь не геев. Правильно?
— Так Хокинг болен Спидом?
— Он вирусоноситель. Получил осложнения после гриппа. В «Ройял оук» была эпидемия, и Хокинг перенес его хуже, чем другие. Достаточно тяжело, чтобы загреметь в лазарет на неделю. Если повезет, к концу недели вернется обратно. Но он уверен, что у него — спидозависимая пневмония, а я просто сдрейфил и не решаюсь сказать ему правду. Вот потому он решил, что умирает, и попросил встречи с вами.
— Интересно, зачем?
— Этого уж я не знаю. Я не спрашивал, да если б и спросил, он не ответит. Хочет поговорить с вами. Кофе?..
Джем Хокинг был того же возраста, что и доктор, только смуглый и темноволосый, с недельной давности щетиной на щеках и подбородке. Будучи наслышан о новомодных веяниях в медицине, Уэксфорд ожидал, что Хокинг встретит его при полном параде, сидя на стуле, но тот оказался в постели. Видок у него был похуже, чем в свое время у Дэйзи. Руки, покоившиеся на красном одеяле, казались темно-синими от татуировки.
— Как дела? — Уэксфорд опустился на стул.