Он встретил посетителя час спустя, по чистой случайности. Уэксфорд выходил из автомобиля, попросив Доналдсона подождать, как вдруг увидел, что кто-то садится в «фиат».
— Мистер Сибрайт.
Джейсон наградил его широкой улыбкой.
— Вы прочли мое «Слово прощания»? Редактор перекроил его целиком, даже название изменили. Придумали свое — «Прощание с Величием». Что мне противно в местной журналистике — ты должен быть почтителен со всеми. Попробуй только позволить себе резкость. Вот, например, в «Курьере» есть колонка сплетен — и ни одной язвительной строки! А чего еще ждать от пересудов про жену мэра и про то, с кем она путается? Или взять кривотолки, как это главному констеблю удалось провести отпуск в Тобаго. Не-ет, в местной газете эти темы запретны.
— Не беспокойтесь, — проговорил Уэксфорд, — думаю, долго вы в ней не задержитесь.
— Звучит довольно двусмысленно. Я взял любопытное интервью у Дэйзи. Назову его «Взломщик в маске».
— Дэйзи вам о нем рассказала?
— Целиком и полностью. — Он кинул на Уэксфорда косой взгляд, едва заметно усмехнувшись. — В голове не укладывается, что можно на это решиться. Вернуться сюда, в маске, перепугать женщин?
— Заманчиво, вам не кажется?
— Только на газетной полосе, — ответил Джейсон. — Ну ладно, отбываю домой.
— Домой — это куда?
— В Черитон. Слушайте, что я тут обнаружил! Прочел на днях, по-моему, великолепно: лорд Галифакс говорит Джону Уилкесу[16]: «Право же, сэр, никак не решу, что вы предпочтете — погибнуть на виселице или от сифилиса?», на что Уилкес мгновенно отпарировал: «Это зависит от того, в чьих объятиях я окажусь сначала — ваших принципов или вашей супруги».
— Да-да, я слышал об этом раньше. Соответствует моменту?
— Можно сказать, напоминает мне обо мне, — отозвался Джейсон Сибрайт. Он махнул рукой, сел в автомобиль и стрелой рванул по боковой дорожке.
Гунтер, он же Гуннар, появляется в «Песне о Нибелунгах». Гуннар — скандинавский вариант, Гунтер — немецкий или бургундский. Гунтер решается проскакать сквозь огненное кольцо к замку Брунгильды и, победив, взять ее в жены. Однако терпит поражение, и к замку в образе Гунтера прорывается Зигфрид, который проводит три ночи в одной постели с Брунгильдой, разделенный с ней мечом. Вагнер написал об этом оперу.
Краткое изложение исторических событий Бердену, прежде чем он отправился в Лондон, успела предоставить супруга. Иногда Бердену казалось, что жена знает все — ну, в этой области все. Он не только не возражал — напротив, испытывал безграничное восхищение ее способностями, да к тому же умудрялся извлечь пользу и для себя. Жена могла заткнуть за пояс и словарь Уэксфорда, плюс ко всему выглядела куда привлекательнее. О чем он ей и сказал.
— Как ты думаешь, как им это удалось? Я имею в виду меч. Едва ли он мог помешать им, если его положить плашмя. А еще проще накрыть простыней, тогда вообще о нем и знать никто не узнает.
— По-моему, — важно проговорила Дженни, — его нужно положить острием вверх, а рукояткой на спинку кровати. Попробуй представить. Хотя я уверена, что так только написано, а на самом деле ничего подобного не было.
За рулем сидел Бэрри Вайн. Бэрри принадлежал к той породе людей, которые, наслаждаясь вождением, никогда не позволят жене сесть за руль, могут проехать немыслимое количество миль и при этом остаться довольными собой и жизнью. Как-то Бэрри рассказывал Бердену, что один, без сменщика, просидел за рулем всю дорогу, возвращаясь из западной Ирландии домой, и не сделал ни одной остановки, если не считать короткой передышки на пароме в Фишгарде. А сегодня всего-то речь о пятидесяти милях.
— Вы знаете это выражение, сэр — «поцеловать дочь артиллериста»?
— Нет, не знаю. — Берден почувствовал себя неучем. Может, сержант Вайн намерен поведать ему дальнейшие перипетии той вагнеровской команды, сумевшей прорваться от норвежской саги до немецкой оперы и обратно?
— На самом деле фраза эта означает что-то совершенно иное, только не помню что именно.
— Это из оперы?
— Не думаю, — отозвался Бэрри.
Дом, где жил отец Дэйзи, располагался неподалеку от футбольного поля клуба «Арсенал»: небольшой викторианский особнячок из серого камня в ряду примыкающих друг к другу таких же домов. Запрещающих парковку знаков они не заметили, и Бэрри оставил машину у обочины на Ниневи-роуд.
— Завтра в это же время будет светло, — заявил Бэрри, нашупывая щеколду на воротах. — Сегодня ночью переводят часы.
— Правда? Никак не могу запомнить, когда переводить их вперед, а когда — назад.
— Весной вперед, осенью назад.
Опять бесконечные инструкции, требующие безоговорочного исполнения. Бердену они до смерти надоели. Он готов был уже возразить, что с равным успехом можно сказать и наоборот: осенью вперед, весной — назад, как из входной двери, ослепляя, на них обрушился поток света.
На ступеньках возник человек, радостно протягивая каждому руку, словно долгожданным гостям или добрым приятелям.
— Ну как, нашли дорогу?
Подобные вопросы изначально предполагают один-единственный ответ — утвердительный, иначе не подвернется случай задать их вообще, но человека это не останавливает. Дж. Г. Джонс двинулся дальше:
— Оставили где-то своей автомобиль?
Тон он выбрал бодрый и заигрывающий. Он оказался — или казался — моложе, чем ожидал Берден. В доме, при ярком свете, когда они как следует разглядели его, он выглядел лет на сорок, не старше. Берден ожидал сходства с Дэйзи, но никаких знакомых черт не заметил. А может, попросту не успел разглядеть при беглом знакомстве. Джонс был светловолосым, с румянцем во всю щеку. Наверное, потому он так молодо выглядел — круглолицый, курносый, с широкими скулами и детской ясностью взора. Дэйзи совсем не походила на отца, как и на на мать, кстати. Дитя своей бабушки.
Джонс был полноват, причем для своего телосложения значительно, а потому в походке чувствовалась тяжесть. Под свитером угадывался запретный бочкообразный животик. Держался он непринужденно и открыто, когда же извлек откуда-то бутылку виски, три банки пива и три стакана, совсем легко было уверовать, что их здесь ждали как желанных и почетных гостей.
От выпивки они отказались, проследовав за Джонсом в гостиную. Приятная, довольно удобная, в ней разве что слегка недоставало «женской руки», как показалось Бердену. Да знал он, все он знал — и про «сексистский» подход, вот только не мог понять, что в этом унизительного? Напротив, комплимент женскому полу. Жена бы непременно отчитала его, но втайне он твердо верил в свою правоту — это же очевидно. Вот так и здесь — удобная, приятно обставленная комната с картинами по стенам и подвесным календарем; на викторианском камине — часы, есть даже цветок — каучуковое дерево, отчаянно сражающееся за выживание в сумеречном углу. Но обстановке не хватало нюанса, заботливого касания, оттенка вкуса, небезразличия к внешнему виду комнаты, неуловимой гармонии, особого уюта, домашности. В этом доме не было женщины.
Он осознавал, что молчание слегка затянулось, хотя Джонс заполнил паузу, успев сбегать за кока-колой, уговорил-таки Бэрри выпить ее, а заодно напил себе пива. Берден откашлялся.
— Будьте любезны, назовите свое полное имя, мистер Джонс. Что скрывается под инициалами?
— Меня зовут Джордж, но все называют Ганнер.
— Ер или ар?
— Не понял?..
— Ганнер или Ганнар?
— Ганнер, артиллерист. Ведь я играл за «Арсенал». А вы не знали?
Конечно, они не знали. Губы Бэрри скривились в усмешке. Он отхлебнул кока-колы. Итак, когда-то, давным-давно, может, лет двадцать тому, Джонс играл за «Арсенал», за канониров, а Наоми, «футбольная фанатка», где-то на трибунах молча обожала своего героя…
— Джордж Годвин Джонс — полное имя. — На лице Джонса появилось довольное выражение. — После Наоми я еще раз женился, — неожиданно добавил он, — и опять мимо. Пять лет назад она сложила чемоданы, и с тех самых пор я решил больше не нырять в этот омут. Зачем, когда, как говорится, и так можно и рыбку съесть, и на крючок не попасться.
— Чем вы зарабатываете на жизнь, мистер Джонс? — спросил Бэрри.
— Продаю спортивное оборудование. У меня магазин на Хэллоуэй-роуд, только не нужно ничего говорить мне про упадок. Что до меня, то я уверен: мое дело процветает лучше некуда. — Он смахнул с лица широкую самодовольную улыбку, словно быстро повернул какой-то тайный внутренний переключатель: — Жуткое дело этот Тэнкред. — Голос его прозвучал октавой ниже. — Вы ведь потому приехали, правда? Скажем так, если б не это дело, вас бы здесь не было?
— Не похоже, что вы тесно связаны с дочерью, так?
— Вообще не связан, приятель. Я не видел и не слышал о ней лет семнадцать. Сколько ей сейчас? Восемнадцать? Не видел с тех самых пор, как ей исполнилось полгодика. И на ваш следующий вопрос я тоже отвечу: «Нет, ни на грош». Меня это ни на грош не волнует. Ни капли. Да, мужчины обожают своих детей, когда они немного подрастут, это верно, но малюток?.. Они же еще пустое место, правда? Сколько раз я умывал руки и ни разу не пожалел о том.