— Вам не пришло в голову связаться с дочерью, когда вы узнали, что она ранена? — спросил Бэрри Вайн.
— Нет, приятель. — Секундное колебание — и Ганнер Джонс открыл вторую банку пива. — Совершенно не думал об этом и не связывался. Не звонил ей, хочу сказать. Раз уж вам интересно, меня здесь не было, когда все случилось. Я был на рыбалке — привычное дело, доложу вам. Можно сказать, любимое, если это кому-то интересно. На этот раз уехал на юго-запад, остановился в домике на реке Дарт — прекрасное местечко, замечу, частенько выбираюсь туда в это время года на пару деньков. — Теперь в его голосе прорезалась самоуверенная агрессивность. Хотя, кто знает, был ли этот сквалыга уверен в себе? — Уезжаю туда, чтоб забыться, так что там мне не до телевизора. Я узнал о случившемся только пятнадцатого, когда вернулся. — Тон его слегка изменился. — Заметьте, я же не говорю, что мне наплевать, если б с малышкой случилось, что и с другими, но так можно сказать о всех детях, вовсе не обязательно о своих.
Да-а, вот еще что. Похоже, оно обернется против меня, но я все равно скажу. Наоми была пустым местом, пустым, понимаете? Просто никудышней, доложу вам. Смазливенькая мордашка и, как говорится, впечатлительная натура. Ну, за руку подержать, утешить. Вот только утешения и объятия к вечеру почему-то кончались. Что до никчемности — что ж, я сам не семи пядей во лбу, за всю жизнь всего-то книжек шесть и прочитал, но рядом с ней я был гигантом мысли. Одно время я даже стал «человеком года»…
— Мистер Джонс…
— Сейчас, приятель, минутку терпения. Не надо затыкать мне рот в моем собственном доме. Я еще не все сказал, что хотел. Наоми — пустое место, а досточтимому мистеру Копленду я не имел чести быть представленным, но вот что я вам скажу. Я там дошел, доложу вам, дошел до ручки. Чтобы выстоять перед Дэвиной Флори, надо быть бойцом, стреляным бойцом, джентльмены. Смелым, как лев, сильным, как конь, да еще с такой же непробиваемой шкурой, как у гиппопотама. Потому что эта мадам — просто величавая сука, которая передыху не знает. Она жутко вынослива, четыре часа сна — и флаг в руки, готова уже броситься в бой, я бы сказал. Мне пришлось жить с ними. У них это называлось «задержаться, пока что-нибудь не подыщется», но было ясно, что Дэвина никогда нас не выпустит, особенно после рождения ребенка. — И неожиданно рявкнул в сторону Бердена: — Вы знаете, что такое гот?
Похоже, из той же оперы, что Гуннар и нибелунги, подумал Берден.
— И что же? — отозвался он.
— Нашел в одном словаре. — Очевидно, когда-то давно Ганнер Джонс выучил это определение наизусть: — «Тот, кто ведет себя как варвар, грубый, неотесанный, невежественный человек». Вот так она меня обычно и называла. «Этот гот» или просто «гот». Обращалась ко мне вместо имени. Ну, мои инициалы вы помните, так ведь? Ладно Дэвина не из торговок, иначе быть бы мне попросту «гнидой». «Ну, что мы намерены завоевать и разграбить сегодня?» — скажет обычно. Или съязвит: «Гот, вас снова разбили у городских ворот в пух и прах?»
Она задумала расстроить наш брак, а однажды даже высказала, что я такое в ее глазах: человек, сделавший ребенка Наоми и тем полностью исчерпавший свое предназначение. Просто жеребец-производитель, вот и все. Варвар-завоеватель. Однажды я не выдержал, выпалил, что меня от жизни с ней тошнит, что мы мечтаем о собственном доме, и знаете, что она мне ответила? «Почему бы не двинуться в дальний поход, гот? Вернетесь лет через двадцать, расскажете, что получилось».
Ну, я и ушел. Вот только возвращаться не стал. Видел в газетах рекламу ее книг, знаете, со всеми этими словечками: «мудрая и поучительная; сострадание наряду с хваткой государственного деятеля; гуманность и глубокое сопереживание угнетенным и отверженным…». Черт побери, я просто исходил смехом! Страшно хотелось написать им в газету и сказать: «Да вы ее вовсе не знаете, у вас же все перевернуто». Ну, в общем, облегчил душу. А может, и вам подсказал ответ, почему никаким пряником меня не заманишь общаться с дочерью Дэвины Флори и ее внучкой.
Его откровения слегка утомили Бердена. Казалось, на небольшую комнатку нежданным ураганом обрушились безжалостные потоки ненависти и вихри горького разочарования, оставив его с Бэрри Вайном постепенно приходить в себя после разрушений. В то время как Ганнер Джонс хранил вид человека, пережившего катарсис, освобожденного и довольного собою.
— Выпьете еще коки?
Байн покачал головой.
— Пора обновить, — провозгласил Джонс и плеснул себе в стакан добрую порцию виски. Потом черкнул что-то на обратной стороне конверта, извлеченного из-за стоявших на камине часов. — Вот он. Адрес того места на Дарте, где я рыбачил, и фамилия владельцев паба «Радужная форель», что по соседству. — К нему вернулось прежнее бодрячество, заметно преувеличенное. — Они обеспечат мне алиби. Выбирайте, что больше понравится, будьте как дома.
Хочу откровенно признаться еще кое в чем. Я бы с радостью пристукнул Дэвину Флори, если б духу хватило, а потом убрался куда подальше. Такое бывает, когда терпение на грани, правда? Но с этим жить?.. Я говорю о том времени, восемнадцать лет назад. Время все лечит, как говорится, а у меня уже порыв не тот, это тогда мне было море по колено, а пару раз показалось даже, что я готов Дэвине шею свернуть — и черт с ними потом, с пятнадцатью годами тюряги.
И сумел бы меня провести, подумал Берден, но вслух ничего не сказал. Действительно ли Ганнер Джонс только глуп, как думала Дэвина Флори, или, напротив, слишком умен? Интересно, не спектакль ли все это? Но ответить себе на этот вопрос не сумел. Что бы сказала о нем Дэйзи, если б они когда-нибудь встретились?
— Дело в том, что все зовут меня Ганнер, хотя я в руках не держал оружия. Только из воздушного ружья и стрелял. Подчас я сам себя спрашиваю, а сумел бы я отыскать дорогу в Тэнкред-хаус, и не могу ответить. Честное слово, не знаю. Полагаю, какие-то деревья там здорово подросли, другие, наверно, вырубили. Помнится, у них служили местные жители — Дэвина называла их «помощью», наверно, считала, что так демократичней. Жили они в коттедже… Как же их звали? Триффид? Гриффит? Что-то в этом духе. У них еще был ребенок, немножко отсталый, бедняга. Что с ними стало? Имение, видно, отойдет моей дочери? Повезло девчонке, а? Не думаю, чтобы она глаза от горя выплакала, что бы она ни говорила. Она на меня похожа?
— Ничуть, — отозвался Берден, хотя сейчас, в повороте головы Джонса, в приподнятых уголках губ и раскосых глазах уловил знакомые черты Дэйзи.
— Что ж, оно и к лучшему, правда, приятель? Не думайте, что я не просекаю, что там скрывается за вашим взглядом. Если у вас ко мне все, учитывая, что вечерок субботний, я бы сделал вам ручкой и дунул куда-нибудь подальше на рыбалку. — Он открыл дверь, провожая их на улицу. — Если вы заподозрили, что я намерен удрать, и собираетесь «вести» меня, то учтите: машину я брошу на парковке и двинусь, как говорят старики, на своих двоих. — И добавил, словно они были из дорожной полиции: — Удовольствия тормознуть меня за превышение, как сейчас, я вам точно уж не доставлю.
— Хотите, я поведу? — спросил Берден, когда они сели в машину, уже зная, что получит отказ.
— Спасибо, сэр, мне нравится сидеть за рулем.
Вайн включил мотор.
— В машине есть лампочка подсветки, Бэрри?
— Да, под панелью. Шнур можно вытянуть подальше.
Самым сложным оказалось развернуться на узкой улочке. Бэрри пришлось проехать добрых сто ярдов вниз, завернуть в переулок и вернуться на ту дорогу, откуда приехали. Эту часть города он совершенно не знал и не хотел рисковать, пытаясь самостоятельно разобраться в таинственной паутине улочек вокруг дома, чтобы выбраться обратно на перекресток.
Ганнер Джонс шел им навстречу по переходу. Кроме него на улице не было ни души, да и автомобиль был только один — их собственный. Джонс поднял руку в командном жесте, чтобы остановить их, но в глубь автомобиля не заглянул, как и не подал виду, что знает, чья это машина и кто за рулем.
— Странный человек, — сказал Бэрри.
— Все вообще очень странно, Бэрри. — Берден направил луч фонарика на конверт, переданный им Таннером Джонсом, на котором тот черкнул два адреса. Адреса были записаны на обратной стороне, а он не мог оторвать глаз от лицевой, использованной, где стоял штамп. — Я сразу заметил, еще когда он взял его с камина. На конверте его адрес: Ниневи-роуд, мистеру Джонсу, это понятно. Но вот почерк — почерк весьма характерный. Не так давно я видел его в одном настольном еженедельнике. И ни с чем его теперь не спутаю. Это почерк Джоан Гарланд.
В шесть часов день был еще в полном разгаре. Ничто не может сравниться с поздними закатами и долгими вечерами, с такой полнотой одаривающими ощущением набравшей силу весны. Куда менее радостным обстоятельством, по мнению заместителя главного констебля сэра Джеймса Фриборна, было затянувшееся без видимых результатов пребывание команды Уэксфорда в Тэнкред-хаусе. А счета, которые постоянно росли! А расходы! Круглосуточная охрана мисс Дэвины Джонс? Во что это обойдется? Нет, девушке просто немыслимо дольше там оставаться. Он впервые столкнулся с подобным упрямством: в восемнадцать лет так упорствовать на уединении в этой обители зла!
Уэксфорд вышел из конюшен почти ровно в шесть. Солнце сияло во всю мощь, и воздух не сулил ни намека на вечернюю прохладу. Где-то вдали он различил шум, похожий на тот, которым сопровождается мощный ливень, если допустить, конечно, что лучезарный, без облачка, купол способен разразиться ливнем. Только приблизившись к парадному входу, он понял, что шумом обязан веселой игре струй в фонтане.
Кстати, раньше ему ни разу не приходило в голову, что это фонтан. Потоки воды выплескивались из трубы, проходившей где-то между ногами Аполлона и стволом дерева. Каскады струй, освещенные косыми лучами солнца, весело переливались цветами радуги. В легкой ряби резвились, выпрыгивая, рыбки. Фонтан настолько преобразил пейзаж, что даже дом утратил, похоже, былую мрачность, двор перестал казаться пустынным, а бассейн — мертвым. Тишина, некогда таинственно-давящая, отступила пред нежными музыкальными всплесками.
Он потянул за шнур звонка. Чей это автомобиль на подъездной дорожке за спиной? Спортивный, на вид не совсем удобный, но определенно новехонький, «моррис-гэраджиз». В дом его впустила Дэйзи. Во внешности девушки он снова уловил перемены: теперь она смотрелась подчеркнуто женственно. Одета по-прежнему в черное, но на этот раз вместо брюк облегающее платьице по фигуре, на ногах — туфли, а не ботинки. Волосы, по эдвардианской моде уложенные на висках кольцами, свободной волной прикрывали затылок.
В облике девушки он подметил нечто новое, едва уловимое. С ходу, пожалуй, не определить, что изменилось, но перемены сквозили во всем: в том, как она ступала, в манере держаться, в гордом повороте головы, в выражении глаз. Казалось, Дэйзи источала призрачное сияние. «Нет радости для взора и души в привычной красоте на грани дня и тьмы. Они лишь призраки в сиянии луны»[17].
— Вы открываете дверь, — не сдержал он упрека, — даже не зная, кто за ней. Или вы видели меня через окно?
— Нет, мы были в serre. Я включила фонтан.
— Вижу.
— Правда, очаровательно? Посмотрите, какие в нем играют радуги! Его струи смыли даже ту отвратительную злобу с лица Аполлона. Можно поверить, что он и вправду влюблен и страстно мечтает ее поцеловать… Нет, пожалуйста, не смотрите на меня так. Я знала, что все будет в порядке. Сердцем прочувствовала. Поняла, что это добрый человек.
Не слишком доверяя ее интуиции, Уэксфорд последовал за Дэйзи через холл, пытаясь угадать, кто тот второй, сокрытый таинственным «мы». Вход в столовую все еще был запечатан, дверь привязана к архитраву. Она шла впереди пружинистой легкой походкой — совершенно другая, изменившаяся девочка.
— Вы помните Николаса, — проговорила она, на мгновение приостановившись на пороге оранжереи. Затем повернулась к человеку, поджидавшему их внутри: — Это старший инспектор Уэксфорд, Николас, вы встречались с ним в больнице.
Николас Вирсон сидел в одном из глубоких плетеных кресел, явно не торопясь подняться навстречу Уэксфорду. Да и с чего бы? Руки он тоже не подал, лишь коротко кивнул, проговорив:
— Вечер добрый.
Приветствие, обычное в устах человека вдвое его старше.
Уэксфорд окинул Вирсона взглядом, потом осмотрелся. Место очаровательное, утопающее в зелени: ранняя азалия в цвету на просторной подставке, лимонное деревце в бело-голубой фарфоровой вазе, розовый цикламен на стеклянном столике, просевшем под тяжестью пышных соцветий. Он взглянул на Дэйзи, снова занявшую место рядом с Вирсоном, лишь недавно временно покинутое. Рядом с цветущим цикламеном он заметил два бокала с напитком, стоявшие совсем рядом. Водка? джин? или просто минеральная? Он вдруг пронзительно ясно почувствовал, что стало причиной перемен в ней, полыхающего на щеках румяца, исчезнувшей из глаз боли раненого зверька. Если б не обстоятельства, не пережитый ею кошмар, не память о том, что ей довелось испытать, он бы сказал, что девушка счастлива.
— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Дэйзи.
— Да нет, не стоит, если только это не минеральная. Тогда с удовольствием.
— Позвольте мне.
Голос Вирсона прозвучал так, словно за просьбой Уэксфорда скрывалась задача, посильная лишь Гаргантюа. Ну, скажем, воду необходимо извлечь из глубочайшего колодца или же поднять из погреба по ветхой лестнице. Важно любым путем избавить Дэйзи от усилий, просить о которых Уэксфорд не имел ни малейшего права. Передавая наполовину наполненный стакан, Вирсон сопроводил сей жест исполненным упрека взглядом.
— Спасибо. Дэйзи, я пришел узнать, не изменили вы решение остаться здесь?
— Забавно. И Николас тоже. Я хочу сказать, он приехал сюда, чтобы спросить о том же. — Она одарила молодого человека лучезарной улыбкой. Потом взяла его руку в свою, слегка задержав. — Николас так добр ко мне. Да и все вы. Каждый из вас. Но Николас кое-что для меня сделает, ведь правда?