— Какая вы, тетя, смешная! Разве он не человек?
— Да на кого он имеет право сердиться? На себя разве?
— На себя, на меня, на многих.
— А ты ему какое лихо сделала?
— Да что вы думаете, тетя: я ангел, что ли, небесный?
— Разумеется, с тобой всякий был бы счастлив.
— Ну, это еще не известно. Пан Струтиньский, — тихо смеясь, добавила молодая женщина, — говорит, что от такой женщины, как я, можно повеситься.
— А была бы за паном Струтиньским — наисчастливейшая была бы, — отвечала со вздохом.
— Ну, как вы это можете знать, тетя, что я была бы счастлива?
— Вот вопрос! Посмотри-ка, как он дует просто на свою долгоносую жену; пылинок на нее не даст сесть; четверка коней, кочь (коляска), лакей в ливрее…
— Муж глупый, с жидовской душою, с холодным сердцем, — досчитала пани Софья.
— Ну, а у тебя умник?
— А умник.
— С горячим сердцем.
— У! С горячим.
— Только для кого?
— Для всех.
— Кроме жены?
— Как вы знаете это?
— Что ж, я дура, что ли? Или глаза у меня повылезали?
— Вы все преувеличиваете. Положите, сердце мое, Мальвинку, а то ей тут жарко возле меня.
Тетка встала и перенесла ребенка. Произошло длинное молчание, во время которого больная поправилась на постели, а тетка выполоскала рот и, вздохнув очень глубоко, сказала: “Как бы слушалась давно старших, так не ездила бы на возе, не сидела бы без свеч и без чая в нетопленной комнате, а хоть маленький кусок свой сберегла бы, все-таки была бы какою ни есть панею”.
— Прошедшего воротить нельзя, и вспоминать не стоит.
— И теперь бы могла жить еще покойнее. Чего тебе: отец дает флигель отдельный, коней, прислугу, и дети будут спокойны, и ты.
— Нет, тетя, я уж отрезанный ломоть — к караваю не пристану.
— Да чем же это кончится?
— Чем Бог даст, а лучше станет.
— Имение промотал.
— Ну, так что же?
— Твое промотал.
— То есть не умел распорядиться.
— С этого места теперь сгонят.
— Отчего же? Помещик им очень доволен; ну, а не это место, так другое будет. Плакать не станем.
— Да двух старших за руки, а Мальвинку за пазуху, да и в поход! — иронически и даже злобно сказала тетка.
Больная долго молчала и потом, вздохнув, спросила спокойно и решительно: “Чего же вы от меня хотите? Что, по-вашему, я должна делать?”
— Забирать детей и ехать к отцу.
— Нет, этого я не сделаю.
— Ну, и голодай сама, и мори детей.
— У детей есть все, что им пока нужно.
— А у самой что осталось?
— Тетя! Отчего вы мне этого не говорили, пока у нас была Кастановка?
— Тогда не то было.
— То же самое.
— По крайней мере, ты жила пристойно; на возе не ездила. Тогда можно было еще ждать лучшего.
— Я и теперь жду лучшего и верю, что оно придет.
— Когда рак свистнет.
Больная сделала движение на кровати, которая резко скрипнула.
— Боже мой! — сказала она, — да неужели дети мои будут счастливее, если я разлучу их с отцом, которого они любят и который их любит!
— Как он их любит?