— За грязную?
— Ай, ай, ай, як пану не стыдно такое говорить, — говорит еврей укорительным тоном, — чи ж это грязная постель?
— А пятна?
— Ну, что за пятна, пустые пятна.
Мне надоел этот торг, и я позволил себя уверить, что принесенная мне постель действительно чистая.
Только что исчез хромой еврейчик, является Абрам и осматривает мой нумер.
— Умыться надо? — спрашивает он.
— Надо.
— Самовар надо?
— Надо.
Абрам заворачивается, но, взявшись за дверную ручку, опять останавливается и с скоромною миною вполголоса спрашивает: “Може еще что надо?”
— Иди, иди, — говорю я, — давай самовар.
— Зараз, зараз, — и Абрам исчезает.
Мой товарищ отправился по делам, а я достал из чемодана книжку и уселся за самовар.
— Булки надо? — спрашивает Абрам.
— Дай.
— Ой, когда б пан знал, сколько я имею клопот, — сказал Абрам, кладя булку на грязную тарелку.
— А еще сам себе сочиняет лишние хлопоты.
— Как лишние хлопоты?
— Да редкости там какие-то откапываешь.
— О! я рад служить добрым панам, когда видите, — произнес он, понижая голос, — был у нас театр. В теперешних часах, на том театре никого не осталось, только одна актерка заболела в те поры и не выехала. Ай, что то за пекность! Что то за милютка!
Абрам делал такие рожи, что я невольно расхохотался.
— Ой, пан, смеешься, а як бы увидел, то… — Абрам поцеловал кончики своих замазанных пальцев, защурил глаза и поднял кверху всю свою рожицу.
— То нужда, нужда ее теперь до того допроводила, а прежде она ай, ай, ай, какая была пани; але нехай и теперь пан посмотрит.
— Ну, ладно, ладно, иди себе с Богом.
— Я пану расскажу, — снова начал Абрам, — она замужняя.
— Да что мне до нее?
— Ну! я только так говорю, замужняя, а не какая-нибудь. Только не хочет жить с мужем.
— А удалилась под твою протекцию.
— Хм! — Абрам засмеялся. — Пан жартуешь с моей протекции, а Абрамку по цалым свете знают.
— Полно врать.
— Далибуг, что знают. От нехай же ну пан спытает об Абрамке в Варшаве, чи в Кракове, — везде знают.
— Уйди, пожалуйста, Абрам!
— Пан мне не верит.
— Уйди, Абрам!
— Абрамка! Абрамка! — кричит кто-то с галереи.
— О! сколько я маю клопот, — сказал Абрам и потел за дверь.
Что это за люди, эти еврейские факторы и слуги в заездах?
Объездил весь город. Спускался к Неману под мост железной дороги. Мост очень красив, но ужасно высок, и выгрузка товаров, передаваемых с судов на железную дорогу, очень неудобна. Здешние суда “вицины” очень длинны и едва ли удобны для плавания по такой реке, как Неман. Вся поездка по целому Гродну стоила мне в 60 копеек. Гостиниц здесь видел только две: “Hotel Warszawsky” и “Hotel Krakowsky”; зашел в один — очень уж грязно, пошел в другой — еще грязнее. За столом застал до 40 человек в чемарках, казакинах с усами, с бородами и без усов и без бород. Разговор беспрестанно пересыпается именами Андрея Замойского и маркиза Виелопольского.
В половине обеда вошли два армейские офицера: один высокий угреватый блондин, другой черненький с кошачьей физиономиею.
— Ей ты, пан! Давай обедать! — крикнул угреватый лакею в засаленной чемарке.
— Zaraz, pane![11]
— Я знаю твой зараз, а ты давай сейчас!
— Сичас, сичас, — заговорил лакей, метнувшись к буфету.
— Ей ты, пан! если ты пан, так давай есть, — закричал черномазый офицер пробегавшему с тарелками лакею.
— Zaraz, zaraz, daisz.[12]
— Пан! Тоже откликается, — заметил угреватый.
— У них всякий черт пан, — заметил черномазый.
Несколько человек переглянулись и опять утупились в свои тарелки.