— Я не совершу прелюбодеяние. Тебе не удастся уговорить меня заняться сексом. Я занимаюсь сексом только с мужем.
— Да разве я пытался?
— Да, пытался.
— Ну, я ж не серьезно.
— Вряд ли. Ты милый на самом деле, но ничего у нас не получится.
— Ну не получится — так не получится.
— Надо вернутся в дом разными путями, я пойду через парадный вход, а ты обойди дом и влезь в окно, ну или проникни в дом ещё как-нибудь и сделай вид, что и не уходил никуда.
— Да ладно тебе, нет, мне, конечно… тоже нравятся всякие таинственности, но…
— Делай, как я говорю, — приказала она. — Я знаю, что говорю. Не бывать нам с тобою вместе.
Лично Стоуи во время президентства Огастеса Уинтропа Скотта отдал два миллиона четыреста двадцать восемь тысяч долларов.
По приблизительным подсчетам Стоуи — а считать Стоуи умел очень и очень хорошо — ну так вот по его приблизительным подсчётам компании и частые лица вложили в Скотта два миллиарда четыре тысячи долларов. И это учитывая, что Стоуи были известны не все данные, что часть денег была передана под большим секретом, а часть была намеренно замаскирована под траты на другие нужды. Ну, может, не четыреста, а восемьсот тысяч, ну, может, чуть больше. Может быть, даже не «чуть», а в разы больше, но факт остаётся фактом — в Скотта было вложено не меньше двух миллиардов.
Но все затраты окупались с лихвой. Скотт снизил налоги для богатых и снова возложил всё бремя на средний класс и работающий люд. Он сделал, как ему сказали: узаконил через парламент уменьшение налогов, затрагивающее в основном крупный бизнес, и провёл эту операцию по-умному. Эти действия, к которым прибавились и военные расходы, и общий экономический спад истощили государственную казну. Так что все проблемы, связанные с полицией, образованием, защитой окружающей среды, проблемы очистки питьевой воды обрушились на руководство штатов и деньги на них шли из налогов за землю, налогов с продаж, налогов с зарплат и со штрафов. Словом, всё бремя с плеч богачей переместилось на плечи людей среднего класса.
У Скотта были свои люди во всех отраслях исполнительной власти, и они так переписали законы, что часть их перестала применяться в их полном объёме, и предприниматели вздохнули полной грудью. Это должно было повлечь за собой создание новых рабочих мест, что в свою очередь привело бы к развитию экономики, но этого не произошло. Однако все мирились с происходящим, на улицах не было недовольных толп, а в городах не было мятежей.
Стоуи чувствовал себя просто великолепно, такой чёткости мысли у него не было давно, последние два года — это точно. Он знал, что времени у него осталось мало, и прекрасно чувствовал, что только силой воли заставляет это старческое тело служить себе. И за это он ненавидел своё тело, ненавидел докторов, ненавидел весь свет. Он мечтал дожить до того дня, когда его труды увенчаются успехом, он мечтал увидеть самую великую империю на свете, империю бизнеса. Империей, в основном, будут править американцы, и помогать им в этом будет армия. И именно ради этой империи были нужны войны на Ближнем Востоке и в Средней Азии. Америка должна показать всему миру, кто нынче хозяин, всем этим никчемным людишкам, всем этим диктаторам и диктаторишкам, всем другим странам. Американцы — это игроки младшей лиги, которая играет против «Янкиз», чемпионов мира. И схема Стоуи и ему подобных работала. И было положительно невозможно представить себе, что эти люди могут добровольно отказаться от своей идеи.
Стоуи обвёл присутствующих своими глазами-бусинками.
Морган был готов, к этому располагал и склад его натуры и его готовность к действию, он был готов действовать решительно всегда, в любой момент, поэтому его иногда даже приходилось сдерживать. МакКлинан — волокитчик, паникёр и просто дурак, как, впрочем, и все судьи Верховного суда, его надо каждый раз успокаивать, улещать и убеждать, что всё идёт хорошо. Кардиналу надо было быть главным, он хотел, чтобы все уважали его как главного, который может нажать на газ или ударить по тормозам. Стоуи же обожал обделывать все дела от имени других людей так, что этот «другой человек» думал, что делает всё исключительно сам.
— Переходим к номеру 1.1.3. — для Моргана эти слова были приказом, для МакКлинана предупреждением, кивок в сторону Стоуи должен был обозначать, что Кардинал якобы спрашивает у него разрешение.
— Его стоит использовать, только когда станет ясно, что все остальные планы провалились. — Однако Морган вовсе не казался удрученным такой перспективой, Стоуи не выглядел огорчённым, а МакКлинан казался достаточно уверенным в надёжности всего мероприятия. Кардинал понял, что все пропустили его слова мимо ушей, сказал и сказал, так пропускают мимо ушей родительское: «смотри, осторожно в дороге!» Тогда он развил свою мысль дальше: «До моего слова — ни одного движения. 1.1.3. — блестящий план, если мы решимся его использовать, если же не решимся, то этот план ужасен, опасен и попросту глуп. Если когда-нибудь откроется, что мы просто думали об этом, всем нам грозит бесчестье, мы погубим президента и его администрацию, а не поможем».
Стоуи не обратил на его слова никакого внимания, его глаза блуждали по комнате и вдруг остановились на окне: он увидел быстро удаляющегося человека. Он узнал его — это был библиотекарь.
Морган заметил, что Стоуи пристально смотрит куда-то, и оглянулся. Он успел заметить и узнать библиотекаря, хотя тот уже почти скрылся в ночи.
Стоуи понял, что и Морган видел то, что видел он, и знал, что Морган просто так этого не оставит. Он понял, чтó сделает Морган и знал, что ничего не сможет противопоставить. Тяжёлый вздох вырвался из груди Стоуи, унося с собой силы, которых и так оставалось не много. Стоуи вдруг стало очень грустно, ему даже захотелось плакать, как тогда, в шесть лет, когда его семья переехала на новое место, и он вынужден был расстаться со всеми своими друзьями. Так вот оно что! Он уже начал считать библиотекаря своим другом, а теперь вынужден будет расстаться с ним
У Кеннета Пэтчена есть стихотворение «Белая нижняя бездна». Оно начинается словами:
Когда после нашей прогулки с Ниоб я вернулся в дом, именно эти строчки крутились у меня в голове. Люди в гостиной попивали мартини, ели канапе и болтали. Мартини они глотали, канапе энергично жевали, а трещали, ну просто как настоящие сороки. Да, видно, я что-то пропустил. Телевизор всё ещё работал. В этом мире реакция следует незамедлительно, и если что-то, о чём не принято говорить, вдруг становится тем, о чём говорят все, это будут вбивать в головы бесконечно, к примеру, как в рекламе МакМаффин. Итак, президент Скотт предстал в самом что ни на есть не президентском виде, в ярости. И когда? Когда он думал, что никого вокруг нет, когда он думал, что сбросил с себя ярмо постоянного наблюдения, ушёл из-под прицела объективов телекамер. Дурак, он думал, что после шоу наконец-то остался один, отбросил микрофон и выматерил противника, но публика подкараулила его, раздвинув границы времени и пространства и радостно нахлобучила шутовской колпак поверх президентской короны. Фок попросил прокомментировать ситуацию Кена Старра.[11] Старр сделал всё от него зависящее, чтобы обелить Скотта.
«Случилась очень понятная вещь. Всё очень просто. И я уверен, что и мои сограждане всё обязательно поймут. Это не политика, это не нанесение оскорбления. Кстати, последующая реакция ещё раз показала, насколько предвзято и необъективно наша пресса освещает события. Самую обычную, не стоящую никакого упоминания мелочь они раздули до размеров слона».
Было очень забавно видеть, как нервничает Старр. Он уже заранее пытался обеспечить и Верховному суду и президенту пути для отступления.
В глубине комнаты я увидел Алана Стоуи, судью МакКлинана, Джека Моргана и ещё одного человека, чьего лица я не видел, потому что он стоял спиной. Хоть бы они меня не видели, думал я, пробираясь прочь от окна. Вроде пронесло. Во всяком случае, никаких признаков, указывающих на обратное, я не заметил. Никто ничего не сказал.
Со стороны мне показалось, что те в комнате строили какие-то грандиозные планы. Какие именно, я не знал. Вероятно, они думали, как бы им потратить ещё больше денег.
Признаюсь честно, мне даже нравилось смотреть, как все эти самодовольные и ограниченные щеголеватые типы, диктующие свою волю всему миру, нервничают и переживают, словно они находятся в Зимнем дворце, который сейчас будут штурмовать большевики. Я понял, что моё отсутствие интереса к политике — притворство, она была мне не просто неинтересна, она была мне отвратительна. Мне было отвратительно, что все кичащиеся своей демократичностью журналисты позволяли себе повторять всю эту грязь, что всякие Лимбы и Культеры принялись очень громко кричать — быстрее, быстрее, пока колесо не пошло вниз, и свято верили, что их слова и являются прекрасным примером ораторского искусства. Я и думать не думал, что Мёрфи может победить, но я точно так же до встречи с Ниоб и думать не думал, что могу влюбиться. Безусловно, я сделал глупость, влюбившись, ещё большей глупостью было открыться ей в своих чувствах, ну и уж совсем глупо было надеяться на взаимность. Будь у меня кто-то, кому я мог бы рассказать обо всём, что со мной происходит, он был сказал, что я просто дурак, что слишком прислушиваюсь к самому себе, что я просто влюблённый болван и что с таким же успехом могу найти фотографию в Интернете и любоваться ею.
Тут я увидел в проёме боковой двери Ниоб, она подмигнула мне и поманила за собой. Но в тот же момент в комнату вошёл Джек, и я почувствовал, что ищет он именно меня. Я даже подумал, не встать ли мне на четвереньки и не выползти ли через боковую дверь прямо между ногами всех этих холёных республиканцев, но решил, что это будет не смешно.
Так что вместо того, чтобы ползти на четвереньках, я пошёл прямо к Джеку:
— Что вы обо всём этом думаете? — перешёл я в нападение, кивая на экран. — Повлияет это на результат голосования или нет?
Глаза у Моргана вспыхнули. «Держись подальше от моей жены», казалось, говорили они. Но тут выражение его лица изменилось, и на губах расплылась улыбка, но улыбка совершенно не радостная. Если бы я умел читать мысли, то прочёл бы: «Ты покойник».
У меня перехватило дыхание, в горле пересохло. Я вышел в холл, закрыл за собой дверь и еле удержался от искушения запереть её на замок или припереть каким-нибудь стулом, чтобы задержать преследователей. Но ведь я в приличном доме, всё нормально. Я огляделся. Та боковая дверь, через которую заглянула Ниоб, вела в библиотеку. Эх, что же она не выбрала какое-нибудь другое место? Если кто-то и станет меня искать, то первым делом они придут именно в библиотеку.
Но ведь она позвала меня, я должен идти к ней. Я быстро подошел к двери, боясь, что меня кто-нибудь увидит. Свет в библиотеке был погашен, не светила даже луна. Чуть позже я понял, что, скорее всего, просто закрыты шторы, но в этом момент я почувствовал, что она здесь. Я чувствовал запах её духов, к которому примешивался запах конюшни, запах секса, запах сена и соломы, я чувствовал запах её шампуня и запах чего-то ещё. Позже я понял, что это был страх.
Её глаза уже привыкли к темноте, и она первая подошла ко мне.
— Что ты знаешь? — очень чётко спросила она, да, это было не беглое «Ты что-то знаешь?», для неё это действительно было очень интересно и очень важно.
— Ты о чём?
Ниоб обошла меня и заперла дверь.
— Дэвид, это не штуки. Расскажи мне, что ты знаешь.
— Что я знаю? Я тебя вообще не понимаю.
— Что ты знаешь обо всём происходящем?
— То же, что и все.
Она отступила на пару шагов. Мои глаза уже немножко привыкли в темноте, и я её видел: тёмное на тёмном, кожа, мерцающая в лунном свете, изредка проникающем сквозь занавеси, и вспыхивающие блики на волосах. Ниоб заперла боковую дверь.
— Что ты знаешь? Что ты нашёл?
— Ничего я не знаю.
— Тогда почему же они хотят убить тебя?
Когда зазвонил мобильник, Спинелли был дома с семьёй. Звонил его рабочий телефон, которым он не разрешал пользоваться никому.
У Спинелли была жена и трое дочерей: младшей было восемь лет, средней двенадцать и старшей пятнадцать. Двум старшим девочкам в качестве домашнего задания были заданы президентские дебаты, у каждой был свой телевизор, но почему-то все они сгрудились возле одного большого в гостиной, где был и сам Спинелли, потому что больше ему смотреть было негде. У старшей был выбор: смотреть дебаты или найти какой-то материал по прошлым президентским дебатам. Глупо было предлагать альтернативу. Вике было пятнадцать, а кто же из пятнадцатилетних будет что-то читать, когда можно посмотреть?
Это был не звонок, а СМСка от полковника Моргана, нехитрая шифровка, обозначавшая, что он срочно нужен, такие послание шифровались не столько ради сохранения тайны, сколько ради экономии времени. В СМСке был указан и адрес.