- Музыка не мешает? - спросил Быков.
. - Ну что вы... Это ведь "Кахури алило", не правда ли? Да, это была "Кахури алило". Заза и два Малхаза - зугдидский и цхалтубский - затягивали её после пяти литров просветленного, нежного, как слеза ребенка, "Цоликаури".
- Правда... - Быков даже не пытался скрыть своего удивления. - Вы разбираетесь в этом?
- И не только в этом. - Настя тряхнула волосами и изрекла первую пришедшую на ум многозначительную банальность.
- Очаровательная блондинка, которая знает, что такое грузинское многоголосие... За это стоит выпить. - Быков запустил руку в усики и (по Настиному примеру) тоже изрек первую пришедшую на ум и такую же многозначительную банальность.
...За японской перегородкой было довольно просторно. От окна в сторону перегородки шел невысокий подиум с несколькими кубами белого цвета. На них были небрежно наброшены драпировки. А сам подиум, подобно сцене, подсвечивался снизу крошечными софитами. У стены, прямо напротив подиума, располагалось ложе.
Именно ложе, а не кровать. Не софа, не тахта, не раздвижной диван. Именно ложе - назвать его по-другому язык не поворачивался.
Низкое ложе, покрытое такими же драпировками, только гораздо более плотными. К ложу почти вплотную примыкал журнальный столик, уставленный самыми разнообразными напитками. А венчали все это гедонистское великолепие белые стеллажи самой причудливой формы. На них расположился музыкальный центр с колонками, пара низеньких ваз, кисти, банки с красками - и женские статуэтки. Статуэтки были сделаны из довольно грубого материала - камень, обожженная глина, терракота, - но именно они придавали белому безмолвию стеллажей удивительно живописный вид. Они - и ещё один светильник.
Сидящая в позе лотоса обнаженная женщина.
Посреди комнаты стоял огромных размеров мольберт, призванный, очевидно, подчеркивать творческие метания владельца мастерской.
- Раз уж мы заговорили о грузинском многоголосии... Предпочитаете "Мукузани"?
- Предпочитаю "Вазисубани". Если, конечно, оно настоящее, - приподняв бровь, сказала Настя.
И оглянулась в поисках кресел. Или хотя бы стульев. Или хотя бы самых обыкновенных кухонных табуреток.
Но ничего подобного в комнате не было. Только ковер на полу, задрапированное ложе и задрапированный подиум. Очевидно, все в этом гнезде разврата очень хорошо продумано. Женщине ничего не остается, кроме как устроиться на полу. Или на подиуме, на огромных кубах с драпировками.
Или на ложе.
Быков внимательно наблюдал за Настей: что же она выберет. Интересно, сколько ещё у него таких вот психологических тестов в заначке?
Настя раздумывала: усесться на ложе - дать повод. Усесться на ковре дать повод. Холя... Чего там скрывать, пройдя босиком по мастерской, она этот повод дала...
Оставался подиум. И Настя выбрала его. Она подошла к одному из кубов и даже попыталась усесться на него, но тут же потерпела сокрушительное фиаско. Куб оказался из бумаги, плотно натянутой на деревянный каркас.
Быков захохотал как ненормальный.
А Настя, лежа на подиуме, среди деревяшек, громко выругалась:
- Шэни дэда моутхан!..
Действительно подлец - бедняжка Марина была права. Дешевый трюк в стиле камешка, завернутого в конфетную обертку. В детстве Кирюша рыдал над такими киндер-сюрпризами.
- И что это значит? - спросила Настя.
- Это значит, что нельзя сопротивляться неизбежному. - Быков уже отсмеялся, и в голосе его послышались влюбленно-угрожающие нотки.
Все ясно. Стоит женщине попасть в поле притяжения этого подонка, как он сразу же начинает расставлять волчьи капканы. Даже деспотичный Заза за тринадцать лет супружества не догадался так изощренно её унизить.
- Вы со всеми это проделываете? - спросила Настя.
- Почти со всеми. Кроме своей жены, разумеется.
- Разумеется. Счастливица. - Теперь Настя сместила акценты. Теперь она понимала Марину.
- Ваш ход. - Быков с любопытством смотрел на Настю.
Она поднялась и, секунду подумав, принялась крушить оставшиеся три куба. Быков наблюдал за ней в немом изумлении. Закончив погром, Настя как ни в чем не бывало уселась на краешек подиума и посмотрела на Быкова.
- Так где же мое "Вазисубани"?
Быков почтительно поднес ей бокал и сказал:
- Вы мне нравитесь.
- Вы очень своеобразно это демонстрируете.
- Вы нравитесь мне настолько, что я даже согласен отложить на время флирт с вами.
- Неужели? Я этого не переживу.
- Как вас зовут?
- Анастасия.
- Прелестное имя. Что ж, тогда займемся?
- Чем?! - неожиданно даже для самой себя пискнула Настя. Точно так же пискнула бы в случае опасности Настя прежняя. Та самая, только что приехавшая из Вознесенского. Та самая, которая даже на море купаться не ходила. Та самая, которая ходила по дому, опустив глаза.
- Работой, дивная моя, работой. Раз вы пришли сюда, значит, согласились на мои условия.
Что за черт? Какие ещё условия? Какая ещё работа? Может быть, Быков ждет от неё того же, чего ждал лохматый Арик, - вымытых окон, полов и унитаза? Нет, этого просто быть не может. Иначе Марина, даже не присев за столик в "Штандарте", послала бы её куда подальше. А она прекрасно знает сальные вкусы собственного мужа.
- Кто вам сказал, что я согласилась на ваши условия?
- Но разве вы... Где я вас подцепил?
- А вы разве не помните? - Перед Настиными глазами тотчас же всплыли ресторанные россказни Марины о мусульманском фундаментализме. - На вечеринке у Эль-Хамади.
- В прошлую среду? - неуверенно спросил Быков.
- В прошлую среду, - подтвердила Настя.
- Что-то я не... - начал было мямлить Быков, а Настя презрительно подняла бровь.
Откуда такая нерешительность, милый? Неужели босая натуральная блондинка с загорелой мордой настолько не интересует тебя, что ты готов копаться в своей нетвердой памяти до второго пришествия и выяснять, насколько законно её проникновение в дом?