— Нет, в самом деле, чем ты тут занят? — сказала она, морщась и помахивая ладонью у лица.
— Изготовлением шедевра. Точнее сказать, не столько самого шедевра, сколько его римейка. Если он мне удастся, я могу себе по секрету признаться, что действительно немного талантлив.
— В своей основной профессии талантлив? — тихо спросила Бася. — Или в какой-то еще?
— В основной, — Б. О. стащил с рук перчатки и положил их на край табурета. — Нет, это в самом деле гениально. На памяти у меня всего один достойный прецедент. Полтора года назад в Англии дотла сгорел один маленький музейчик деревенского быта, размещавшийся в небольшом домике четырнадцатого века.
— Надеюсь, к этому вандализму не ты приложил руку?
— Да нет, что ты... У меня бы рука не поднялась.
— А у кого поднялась?
— Не рука, а лапа.
— Что? — изумленно протянула Бася. — Какая лапа?
— Это долго объяснять... Ну, словом, жила-была там неподалеку крыса.
— Фу-у-у! — скривилась Бася.
— Жила, значит, была, — продолжал Б. О., не обращая вниманий на ее реакцию, — и как-то в один прекрасный день она проголодалась. Пошла на помойку и полакомилась куском мяса. Она, бедняга, не знала, что мясо напичкано ядом против грызунов. Эта отрава изготавливается на основе фосфора... Нажравшись от пуза, крыса забралась на соломенную крышу музея, прилегла отдохнуть, погреться на солнышке и подохла. А дни стояли жаркие — ну, как сейчас в Москве. Животина быстро разлагалась, и наконец фосфор вступил в реакцию с кислородом... Ну вот и все, — с улыбкой развел руки в стороны Б. О.
— Что — все?
— Как это что? — искренне удивился Б. О. — Крыша полыхнула, это же ясно, как дважды два — четыре.
— Ой, нет, я не могу! — махнула рукой Бася, выскакивая из ванной.
— Нет, ну в самом деле! — обиделся Б. О. — Если мне удастся нечто подобное, я, кажется, начну себя уважать. Это будет настоящее произведение искусства.
— Ты нашел в нашем городе домишко под соломенной крышей?
— Нет, крыша там битумная. — Он бросил выразительный взгляд в угол, где лежала горстка тополиного пуха.
Пуха в Москве было столько, что он проникал в раскрытые форточки (и даже, кажется, в закрытые) и скапливался в квартирах, вызывая у их обитателей вспышки аллергии.
— Природа!.. — загадочно улыбнулся Б. О. — Природа нам поможет.
Бася устало пожала плечами и удалилась в комнату.
Покончив со странной работой, он упаковал мясо в полиэтиленовый пакет, скатал клеенку, сунул ее в картонную коробку, куда последовала затем и пустая колба, тщательно протер смоченной в спирту тряпкой фартук и перчатки, переоделся в синий комбинезон, вышел на улицу, бросил коробку в мусорный контейнер, а пакет с мясом аккуратно положил в багажник. Ближе к вечеру Б. О. опять видели у складов. Он стоял, прикрыв глаза, и что-то шепотом бормотал себе под нос.
— Значит, так, — шептал он,— во-первых, этот тополиный пух. Там его столько, что, полыхнув, он тут же зацепит бумагу. Бумага старая, пересохла на солнце, займется за милую душу. Потом перекинется на косые стойки, подпирающие галерею, а там уже и до крыши недалеко. На крыше битум. Он потечет внутрь склада через щели в кровле. Внутри полно картонных коробок... — Он помолчал и шепотом произнес: — Проблем возникнуть не должно!
Их не возникло. Крысак съел мясо, но умер не сразу, а только ночью, окончательно усвоив и впитав яды, которыми был нашприцован кусок. Труп быстро - разлагался под палящими лучами солнца меж бумажных рулонов, и вот в середине дня, в разгар обеденного перерыва, когда у складов никого не было, насквозь пропитанные фосфором останки животного вспыхнули, словно их подожгло солнце, и огонь, соскользнув на клочок бумаги, свисавший из распоротого бока бумажной тумбы, двинулся, куда ему было указано.
Полыхало на славу... Поэтому никто не обратил внимания на средних лет человека с длинными, забранными в хвост светлыми волосами, прогуливавшегося по краю пустыря. Казалось, он был погружен в свои мысли и потому как-то вяло реагировал на все происходившее: на дым, сочившийся из-под крыши одного из складских помещений; суету неизвестно откуда возникших во множестве людей, вторжение на пустырь красных автомобилей, крики, ругань, шипение тугих пенных струй, подминавших под себя языки пламени, — он просто стоял в сторонке и время от времени сокрушенно покачивал головой. Потом он подошел к огромному старому тополю, коснулся ладонью шершавого, изъеденного глубокими трещинами ствола и спросил, обращаясь неизвестно к кому:
— Что, старик, тебе когда-нибудь случалось видеть такое?
Если б этот старый тополь умел понимать жизнь людей и говорить на их языке, он наверняка покачал бы в знак согласия высокой кроной: конечно!
Потому что когда-то, во времена его юности, он однажды в разгар сочного, похрустывавшего от мороза февральского дня равнодушно наблюдал из глубин анабиотического полузабытья, в какое впадал зимой, за розовыми дымами. Они неподвижно стояли над печными трубами, но вдруг оттенок одного из них изменился. Тот дым был не румян, как все прочие, но черен, имел странную, текучую форму, причем шел не вертикально, а горизонтально. Сочился он из-под крыши двухэтажного дома, в тылах которого за прочным деревянным забором располагались два приземистых лабаза с плоскими крышами. Минут через двадцать уже вовсю полыхала крыша дома, из его окон почему-то вылетали предметы мебели, подушки, перины и даже огромные напольные часы, а на обширном дворе растаскивали длинными баграми полуобгорелые бревна прибывшие на громоздкой повозке люди в горевших на солнце медных касках, но очень скоро их головные уборы покрылись сажей, и потому солнце перестало играть с ними в слепящие игры. Было это в какие-то давние, нешумные и спокойные времена, когда улицы пахли лошадьми, а в ветвях рябины мелькали манишки снегирей. С тех пор старику не приходилось слышать столь плотного запаха дыма и видеть черные хлопья гари, парящие над обширным пустырем.
Отвернувшись от тополя, светловолосый человек направился к краю пустыря, где еще сохранился кусок дикой земли, отданный на растерзание анархически всклокоченному кустарнику, свирепой, баскетбольного роста крапиве, упорной и жизнестойкой травке-пырею, вальяжным придурковатым лопухам и невзрачным, но добросердечным подорожникам, — оживая поздней весной, этот рудимент живой земли метался, как узник в клетке, неистовствовал, выл и скалился. Он карабкался мхами на кирпичи, подпаливал их ядовитым крапивным огнем и алчно сглатывал вторсырье жизни — старые автомобильные камеры, обломки ящиков, промасленную ветошь, пивные банки, анемичные презервативы, сигаретные пачки, выжатые, как лимон, мотки проволоки и прочее барахло.
Оглядев дикий клочок пустыря, человек произнес странную фразу:
— Нас жалуют землями... — и покосился вправо, где в вечном карауле стоял гигантский сановный тополь, а чуть подальше находилось странное сооружение: бетонированная прямоугольная яма метров шести в глубину. В яме стояла вода. Он наклонился над краем ямы, принюхиваясь к запаху гнили и вглядываясь в поверхность воды, драпированную тончайшей пленкой радужных цветов — то ли масляной, то ли керосинной, — и опять с оттенком легкого удивления произнес: — М-да, и водами нас жалуют…
После этого он неторопливо направился к краю пустыря, где на бетонном блоке, опустив голову и безвольно уронив руки между коленей, сидел симпатичный молодой человек в кожаной куртке.
— Поговорим, — тихо произнес Б. О.
Молодой человек угрюмо взглянул на собеседника. Его манера держаться, подчеркнутое спокойствие, расслабленность, доброжелательный тон, совершенное отсутствие внешних признаков агрессии — все это настораживало.
— Сколько?
— М-м-м... — поморщился Б. О., словно от внезапного налета зубной боли. — Молодой человек, послушайте меня внимательно. Я не беру ни борзыми щенками, ни бывшими в употреблении купюрами. Все, что я хочу, — это поговорить. Спокойно так, по-приятельски.
— Что? Что вы хотите знать?
— Ничего особенного. Я тут собрался в горы. В Альпы. Ну так расскажите мне, что там к чему. Я, знаете, люблю вечерком посидеть в какой-нибудь горной хижине. Хорошая компания, ужин при свечах, красное сухое вино в бокалах. Какая-нибудь очаровательная женщина напротив тебя, разговор с ней, потом то да се... Расскажите. Все это так романтично.
— Ага, романтично, — огрызнулся симпатяга. — Полный восторг. Особенно если твою тачку по дороге на дачу притирает к обочине бронированный джип. А из него выходят четыре исключительно приятных молодых человека.
— И что за юноши? Воспитанники православной гимназии? Члены общества добрых самаритян? Студенты института культуры? — Б. О. помолчал. — Как выглядели?
Симпатяга описал.
Понятно. Эскорт тонтон-макутов, которыми у нас принято окружать себя, если ты солидный человек... Чего — хотели?
— Ничего особенного, — ответил молодой человек. — Запихнули в роскошную тачку. За рулем сидел интеллигентной наружности молодой человек. "К тебе наведывалась не так давно симпатичная баба с мужем", — сказал молодой человек... "Да, заходили, женщина взяла хорошие лыжи, дорогие, и что с того?" — "Так вот, баба поедет в горы отдыхать. Одна. Ты составишь ей будто бы невзначай компанию. При случае уложишь в постель". — "А если постель не получится?" — "Тогда нам тебя жаль... Уложишь, уложишь, с такой смазливой рожей это нетрудно. Ну вот, а потом, по возвращении, постараешься еще некоторое время поддерживать отношения — все в той же горизонтальной плоскости. Это все".
— М-да... Это, насколько я понимаю, тот случай, когда принято говорить: "Ему было трудно отказать". А что за интеллигентный парень?
— Странный какой-то... Вроде приличный человек, но что-то в нем было такое, отчего кровь начинала стынуть в жилах. — Хозяин склада задумался. — Да, у него глаза необычные. Круглые, желтоватого оттенка. И взгляд рыбий какой-то... Как у акулы. Я сразу понял, что лучше с ним не связываться.
— Рыбий взгляд... — Б. О. помолчал, наблюдая за тем, как пожарные растаскивают остатки обгоревшего товара. — Добра на этом складе было, насколько я знаю, немного? Не то что на другом вашем складе, ведь так? Хороший склад. Беда только, что он соседствует с хранилищем горюче-смазочных материалов.
— Да, — механически подтвердил молодой человек. — А к чему это вы?
— К тому, — Б. О. ласково погладил собеседника по голове, — что если бы я хотел пустить вас по миру, то давно бы сделал это. Но вы мне почему-то симпатичны. — Он повернулся и медленно направился к выходу с пустыря.
У тополя он задержался и долго смотрел на мощный ствол — медленное движение вверх неудержимой древесной лавы, пробивающей себе путь по извилистым замысловатым руслам и застывающей высоко в небе.