- Но позвольте, раз человечество для вас не что иное, как мириады блох, зачем же вы проявляете о нем такую заботу, что даже взялись изучать его мифы?
- Затем, чтобы создать правильное представление об этом муравейнике, чтобы взглянуть на него не через призму субъективного, а определить, каково его истинное значение в этой беспредельной вселенной.
- Ну хорошо, вы своего добились. Но какова практическая польза от вашего открытия?
- Неужели это не понятно? - вопросом на вопрос отвечает Сеймур.
Но так как я молчу, он выплевывает окурок и продолжает:
- Разве вам не ясно, Майкл, что это открытие возвращает мне свободу, точнее говоря, укрепляет во мне сознание полной свободы по отношению ко всем и всяким принципам, выдуманным этой человеческой шушерой, чтобы прикрыть собственное бессилие?
- Мне кажется, вы могли прийти к тому же результату, прочтя брошюрку какого-нибудь экзистенциалиста.
- Ошибаетесь. Чтение никогда не заменит собственного открытия. Что касается экзистенциализма, то это иллюзия, такая же, как все прочие, комичная поза мнимого величия, хотя и это не что иное, как поза отчаяния. Однако экзистенциалист даже в этой своей безысходности видит себя Сизифом - сиречь титаном, а вовсе не блохой или клопом, если такое сравнение для вас предпочтительней.
- Не кажется ли вам, что мы слишком углубляемся в паразитологию? позволяю себе заметить.
- Верно, - кивает Сеймур. - Тема нашего разговора не самая аппетитная закуска перед вкусным обедом.
Он снова делает знак кельнеру, который, истомившись от безделья, тут же подбегает. На террасе кроме веснушчатой дамы и ее кавалера находятся еще две пары, чинно поедающие свой обед под сине-белыми зонтами.
- Принесите меню!
- А как же Грейс, разве мы не будем ее ждать? - спрашиваю.
- Нет. Она придет позже.
Меню уже в наших руках, только принес его не кельнер, а сам метрдотель; к тому же это не меню, а некое пространное изложение, покоящееся в темно-красной папке самого торжественного вида. Человек в белом смокинге раскрывает перед каждым из нас по экземпляру изложения, а чуть в сторонке оставляет ту его часть, где представлены вина.
На Сеймура вся эта церемония не производит никакого впечатления. Он небрежно отодвигает красную папку, даже не взглянув на нее, и сухо сообщает метрдотелю:
- Мне бифштекс с черным перцем и бутылку красного вина, сухого и достаточно холодного.
- Мне то же самое, - добавляю я, довольный тем, что избавился от необходимости изучать этот объемистый документ.
- Бордо урожая сорок восьмого года? - угодливо предлагает метрдотель, желая хотя бы в какой-то мере продолжить так блестяще начатый ритуал.
- Бордо, божоле, что угодно, лишь бы это было настоящее вино и хорошо охлажденное, - нетерпеливо бубнит Сеймур.
Тот кланяется, забирает меню и уходит.
- Да-а, - произносит американец, будто силясь вспомнить, о чем он говорил. - Нормы дамских причесок, нормы политических доктрин, нормы морали... Предательство, верность, подлость, героизм - слова, слова, слова...
- Которые, однако, имеют какой-то смысл, - добавляю я, поскольку собеседник замолкает.
- Абсолютно никакого, дорогой мой! Вам бы следовало вернуться к создателям лингвистической философии, к Гейеру или даже к Айеру, или прыгнуть назад еще через два столетия. Скажем, к Дейвиду Юму, чтобы вы поняли, что все эти моральные категории - чистая бессмыслица.
- Не лучше ли, вместо того чтобы возвращаться к лингвистам, вернуться к здравому смыслу? - предлагаю я в свою очередь. - Вы, к примеру, американец, а я - болгарин...
- Постойте, знаю, что вы скажете, - перебивает он меня. - Только то, что вы родились болгарином или американцем, - простая биологическая случайность, ни к чему вас не обязывающая.
- То, что я сын одной, а не другой матери, тоже биологическая случайность, и все же человек любит родную мать, а не чужую.
- Потому что родная больше заботится о вас. Вопрос выгоды, Майкл, только и всего. Станете ли вы любить мать, если она безо всякой причины будет вас бить и наказывать?
- Не бывает матерей, которые безо всяких причин стали бы бить и наказывать свое родное дитя, - авторитетным тоном возражаю я, хотя сам никогда не знал ни матери, ни мачехи.
- Будете ли вы любить родину, если она вас отвергнет? - настаивает на своем американец.
- Родина не может меня отвергнуть, если я не отрекся от нее.
- Не лукавьте, Майкл. Предположим, по той или другой причине родина все же отвергла нас. Вы будете ее по-прежнему любить?
- Несомненно. Всем своим существом. Таких вещей, которые можно любить всем своим существом, не так много, Уильям.
- А как же быть с таким субъектом, у которого мать, к примеру, болгарка, а отец американец, где его родина? - упорствует Сеймур.
- Его родиной будет та страна, которую он изберет, которая для него дороже. Во всяком случае, человек не может иметь две родины. Ни в одном языке слово "родина" не имеет множественного числа, Уильям.
- Слово "человечество" тоже, - дополняет собеседник.
- Верно. И что из этого?
- О, для меня это всего лишь грамматическая категория. Но, поскольку для вас важны принципы морали, есть ли у вас уверенность, что, работая на благо своей родины, вы работаете на человечество?
Я готов ответить, но тут появляется кельнер, тянущий за собой небольшой столик.
Обед окончен. Получив по счету, кельнер удаляется.
- Грейс что-то задерживается, - констатирую я, допивая кофе.
- Значит, не придет, - равнодушно бросает Сеймур. - Можем уходить.
С террасы мы спускаемся по лестнице прямо на набережную, но движемся не к машине, а в обратном направлении. Нет нужды уточнять, что маршрут этот избран американцем - очевидно, ему захотелось размяться после скромного пиршества. Лично я предпочел бы развалиться на сиденье "плимута", хотя в полуденную пору шагать по этой дорожке с ее причудливыми извивами в прохладе зеленых ветвей тоже приятно.
- Надеюсь, мужская компания вас не тяготит... Особенно после того, как вчера вечером вы находились исключительно в женской... - говорит мой спутник.
- Разнообразие нельзя не ценить.
- А вы уверены, что его цените?
- Вы, похоже, очень внимательно меня изучаете... - говорю я.
- Возможно, хотя не так уж внимательно. Я изучаю все, что попадает на глаза. Привычный способ убивать скуку. К тому же в вас нет почти ничего заслуживающего изучения...
- Весьма сожалею...