- Вы почитаете сейчас или оставить вам на день? - спросил Джон Лорд.
- Как угодно, - сказал Дорнброк. - У меня к вам просьба: во время свидания со мной сын признался мне, что его зверски избивают в гимназии за то, что я нацист. Во-первых, я никогда не был членом партии, а во-вторых, как это согласуется с нормами вашей демократии?
- Теперь в Германии все ненавидят нацизм, - ответил Джон Лорд. Охрану вашему сыну мы выделить не сможем. Пусть занимается спортом...
- Значит, мальчика будут продолжать избивать?
- До тех пор, пока вы не начнете давать правдивые показания. Тогда мы сможем попробовать выпустить вас до суда под залог.
- Мои показания относятся к моему делу, а какое отношение к этому имеет Ганс?
- Он ваш наследник.
- У вас тут нет звукозаписывающей аппаратуры?
- Я не из ФБР. За них ручаться не могу, возможно, они проверяют меня. Нашей, во всяком случае, нет.
- Может быть, я могу попросить вас в частном порядке принять участие в судьбе мальчика?
- Вы плохо знаете американцев, Дорнброк. Мы не так сентиментальны, как вы, и не любим вытирать слезы платочком. Я помогу парню и без ваших денег. В этом мире продается все, кроме достоинства Джона Лорда... И почитайте Черчилля, - добавил он, поднимаясь с койки, - это серьезнее, чем вы думаете.
- Спасибо. Можете ли вы позвонить моим юрисконсультам? Эта просьба не носит противозаконного порядка: я хочу просить их срочно выписать из Америки и перевести на немецкий язык все книги Винера. Меня интересуют электронновычислительные машины и атомная техника.
- Но вы специализировались по стали, танкам и автомашинам...
- Я и впредь буду по ним специализироваться, господин Лорд, тем более если вы говорите, что речь господина Черчилля разумна и серьезна. Чтобы вкладывать деньги в нерентабельные, но перспективные отрасли науки, надо продавать людям отменные чулки. На этом можно построить базу для науки следующего века. И последняя просьба: мог бы я просить вас выписать в Штатах все справочники, относящиеся к банковской группе Дигонов?
Лорд ответил:
- Что ж... Эта просьба не имеет противозаконного характера... Я выпишу вам все, что у нас издано о Дигонах... Со старшим-то вы были неплохо знакомы, а?
...Барри К. Дигон стоял на пристани и старался не думать о том моменте, когда он увидит брата. Они расстались восемь лет назад: Самуэль К. Дигон, тогда еще подданный Германии, уехал в Берлин - ликвидировать филиал их дела, но был арестован вместе с пятьюстами финансистами после убийства немецкого дипломата в Париже еврейским экстремистом. Геринг потребовал тогда, чтобы немецкие евреи внесли миллиард марок контрибуции за <неслыханное злодеяние, когда международное еврейство направило руку палача и от этой злодейской руки погиб германец, виновный лишь в том, что он германец>.
Во время ареста Самуэль К. Дигон выразил удивление и постарался объяснить допрашивавшему его офицеру гестапо, что он лишь формально считается немецким гражданином, что вся его семья живет в Штатах, а младший брат, Барри К. Дигон, - председатель правления крупнейшего <Нэшнл бэнка>. Офицер гестапо, выслушав Самуэля, ударил его сапогом в живот, а потом, когда Самуэль упал, начал избивать его свинцовым проводом, обтянутым изоляционной лентой. Дигон потерял сознание, был отправлен в госпиталь, там у него вытащили четырнадцать корешков - именно столько зубов было сломано или выбито; хирург с большим трудом сшил рваную рану на лбу, и поэтому, когда американский посол Додд по поручению государственного департамента (помощник государственного секретаря по европейским вопросам ранее работал юристом у Дигона) посетил Риббентропа и запросил о судьбе Самуэля, Гиммлер ответил, что гестапо пока ничего не известно о судьбе брата американского банкира. Однако Риббентроп после беседы с Гиммлером заверил посла Додда, что германские власти предпримут все меры для розыска Дигона-старшего и не преминут сообщить о результатах расследования.
Самуэля К. Дигона перевели из госпиталя на маленькую дачку - в горы, в Тюрингию. Там к нему были приставлены врач и охранник. Обращение было изысканное, пищу давали диетическую; ни о чем с ним не разговаривали; все просьбы выполняли незамедлительно, кроме одной: когда он заказал в пятницу особую, <кошерную> пищу, охранник ответил:
- Еще раз запросишь свою еду - заставлю жрать свинину с утра до вечера, понял?! У нас люди получают еду по карточкам из-за ваших гешефтов, а тут еще особую пищу подавай!
Вероятно, он все же сообщил об этой просьбе Дигона, потому что был назавтра же заменен другим - более пожилым, молчаливым человеком. Когда Дигон оправился, к нему приехал офицер из VI управления СД.
- Господин Дигон, - сказал он, - меня уполномочили спросить, нет ли у вас жалоб. Как обращение персонала? Как с едой? Как самочувствие?
Самуэль лишь пожевал губами: из-за того, что четырнадцать зубов были выбиты, его рот стал стариковским. <Я похож на Вольтера, - однажды заметил Самуэль, разглядывая свое изуродованное лицо, - есть такой скульптурный портрет, где у него втянуты щеки, а рот, хотя и закрыт, кажется совершенно беззубым>.
- Не слышу, - сказал офицер. - Что вы сказали?
- Я ничего не сказал, - прошамкал Дигон.
- Разве вам еще не сделали мост? Ведь было приказание из Берлина сделать вам вставную челюсть. Безобразие какое!
- Мне ее сделали, но к ней надо привыкнуть...
- Расскажите, пожалуйста, как все это с вами случилось? Вы упали с лестницы в полицейском участке или над вами в камере издевались уголовники?
- А как вы думаете?
- Видите ли, - ответил офицер, - меня в данном случае больше интересует, что по этому поводу думаете вы...
- Почему это вас так интересует? После того, что случилось...
- Именно после того, что случилось, меня это особенно интересует.
- Вы хотите сказать, что, если я расскажу, как уголовники в камере изуродовали меня, а ваши тюремные врачи спасли мне жизнь, я смогу получить встречу с представителями американского посольства?
- А при чем здесь американское посольство? - удивился офицер. - Вы гражданин Германии...
- Гражданин? Я никогда не думал, что с гражданами можно обращаться таким образом, как обошлись со мной...
- Кто? Кто с вами обошелся таким образом?
- Бандиты, - ответил Дигон. - В тюремной камере... Следует ли мне понимать вас таким образом, что именно эта сусальная история - гарантия моего освобождения?
- А вы уже освобождены. Произошла ошибка, господин Дигон, вы не имели никакого отношения к делу этого мерзавца в Париже... Ну а бандитов, которые вас избили в камере, мы привлечем к суду по двум статьям: грабежи, с одной стороны, и нарушение тюремного режима - с другой.
- Если я освобожден, тогда позвольте мне незамедлительно уехать в Нью-Йорк.
- Сначала давайте доведем до конца курс лечения, а потом вы поедете туда, куда вам заблагорассудится.
- Я могу долечиться там, где мое питание не будет регламентировано охранником.
- Господин Дигон, народ возмущен злодейством еврейской террористической организации, и мы обязаны отвечать за вашу безопасность простите, но, если кто-нибудь из граждан рейха убьет вас выстрелом в висок, оживить вас мы уже не сможем. Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали в печати о том, что бредни, распространяемые врагами о нашей мнимой жестокости в тюрьмах, не имеют ничего общего с действительностью. Да, вы были арестованы, причем случайно, да, вы сидели одну ночь в камере, и бандиты, арестованные за грабежи и насилия, учинили над вами зверскую расправу, но если бы не помощь наших тюремных врачей, то вы бы сейчас покоились в земле, господин Дигон. Вам бы следовало рассказать о том, что наша юриспруденция не карает невинных, хотя от случая в нашей жизни никто не гарантирован - по-моему, об этом есть даже в талмуде...
- В таком случае я повторяю мой вопрос, господин офицер... Не имею чести знать вашего имени...
- Эйхман... Моя фамилия Эйхман.
- Следовательно, господин Эйхман, после такого рода заявления я смогу покинуть рейх?
- Бесспорно. Вы покинете рейх, если желаете этого, но не сразу после такого заявления... Вам еще предстоит решить ваши финансовые дела, да и не следует вам сразу же уезжать - могут пойти кривотолки: мол, Дигона попросту заставили выступить с этим заявлением.
- А возможен ли такой вариант: я выступаю с заявлением, в котором благодарю немецкую юриспруденцию и медицину, а после этого вы отказываете мне в выезде на родину?
- Неужели вы думаете...
- Да, господин Эйхман, я думаю именно так. И мне нужны гарантии.