<Идиоты, - думал Люс, - вместо культуры они перенимают здешнюю буржуазность - жилет в тон к галстуку. Такие славные парни, а поди ж ты...>
Аллан Асон опоздал, потому что никак не мог припарковать <ситроен>. Он сделал два круга, а потом бросил машину портье:
- Мишель, я ничего не могу поделать...
- Не тревожьтесь, мсье Асон... Я поставлю машину.
- Спасибо. Заприте заднюю дверь, у меня там сверток...
- Да, мсье Асон...
Аллан Асон извинился перед Люсом за опоздание и добавил:
- Впрочем, вы кандальник, вам теперь положено ждать хозяина - отныне и навсегда. Или станьте, как Делон, продюсером. Он сделался невыносимым сейчас - такой гонор... А картины делают про треугольник, сплошной восемнадцатый век... Виски? Луи, виски, воды и орешков. Поужинаем в ресторане <Каспийская икра>. Вам сейчас нужна калорийная пища.
Луи принес бутылку. Люс усмехнулся: на бутылке висела большая медная бляха: <Господин А. Асон>.
Аллан заметил его улыбку.
- Ну и что, - сказал он, - не хихикайте. Это удобно. И я не виноват в том, что они вешают на грудь бутылки тяжелую медь - в конце концов, это бар Георга пятого, а он из аристократов. Пейте и не иронизируйте, немец. Даже талантливые немцы вроде вас все равно филистеры.
- Даже такие талантливые французы, как вы, - ответил Люс, - падки на аристократизм Георга Пятого.
- Каждый умный ищет своего сюзерена... Сколько надо денег?
- Сначала четверть миллиона.
- Долларов?
- Марок.
- Тема картины?
- Наша банда. Финансисты, наци...
- Имена будут вымышленные?
- Нет. Подлинные. Иначе нет смысла все это начинать.
- Одно имя. Хотя бы одно... Слушайте, не поедайте меня глазами, все-таки я офицер Почетного легиона и доносить па вас не стану...
- Дорнброк...
- Дорнброк, - задумчиво произнес Аллан. - Дорнброк... Не выйдет, Люс. Объясняю: мой американский компаньон связан с Дорнброком. У них дела в Латинской Америке и в Африке. Я нарушу условия договора с компаньоном, если ударю Дорнброка. Дорнброк сильнее нас в миллион раз. Это - без преувеличения. У меня болтается в делах миллионов десять, наличностью полтора. А у Дорнброка в наличности не менее миллиарда. Измените имя, место действия, и я вступлю в ваше дело. Я люблю ваше творчество.
- Если я изменю имя, нет смысла заваривать кашу.
- Понимаю. Но вы должны понять и меня, Люс. Дело есть дело.
- Я понимаю. Как вы мне можете помочь иначе?
- Всегда называйте кошку кошкой, Люс, Вам нужны деньги в долг под это предприятие? Если бы не Дорнброк, я бы дал вам денег. Но... Но! - он поднял палец. - Все знают, что вы человек безденежный. Откуда вы получили деньги на эту картину? Кто вас финансировал? И это обнаружится. Это не так трудно обнаружить. Дорнброк не простит мне этого. Я открываю вам карты, Люс. Не сердитесь на меня.
- Вы с ума сошли, Аллан... За что же мне сердиться на вас? Будьте счастливы, славный вы человек.
- Пошли ужинать. Девку хотите? В <Брумеле> великолепные девки. Есть немки.
- Я не могу. Спасибо.
- Ослабли после тюрьмы?
- Наоборот. Отдохнул. Просто... Ладно. Ура! Пьем! Спасибо, Аллан.
- Слушайте, я предлагаю компромисс. Пишите мне письмо. Официальное. Пришлите сценарий. О кошке и мышке. Девочке и бабушке. О космосе или подземелье. Я финансирую вас. Только возьмите на себя ложь. Потом я возбужу против вас дело и откажусь прокатывать ваш фильм во Франции. Прокатают другие, я договорюсь с Фернаном из Бельгии, он хорошо прокатывает немцев во Франции.
- Я думал об этом, - ответил Люс и снова выпил. - Нельзя. Мне нельзя подставляться. Понимаете? Потом будут восторгаться тем, как я обманул продюсера и какая баба лизала мне пятку... И вспомнят, что я начал фильм правды с маленькой лжи! - Он расстегнул мягкий воротничок, спустил галстук и потер заросшие щеки. - Это угробит все дело. Мне надо, чтобы люди смотрели чистый фильм. Понимаете? - Люс хрустнул пальцами и сделал еще один глоток. - Тут все очень сложно, Аллан. Надо идти в это дело с чистыми руками... Обязательно с чистыми руками...
- Мне очень хочется помочь вам, Люс.
- Я вижу. Спасибо. Я привез вам подарок, Аллан. Пусть принесут еще орешков - очень вкусно. Я думал, что я буду всегда это хранить как талисман. - Люс достал из кармана старую алюминиевую ложку. - Я украл ее в тюрьме. Держите. Хлебайте ею ваше дерьмо, бедный, славный Аллан.
- Спасибо. Я повешу эту тюремную ложку над моим рабочим бюро. Пошли. В ресторане нам уже заморозили водку в куске льда и поджарили черный хлеб. А с икрой ничего не делали, чтобы сохранить калории, которые так необходимы для вашего творчества и моего жульничества...
2
Самолет в Западный Берлин уходил утром. Люс побродил по Латинскому кварталу, зашел в подвальчик <Бомбардиры>, где студенты горланили песни и пили кофе, а потом поехал в Орли. Он снял номер в отеле при аэропорте. Спать не хотелось. Он лег на жесткую кровать, не включая света, и долго лежал, прислушиваясь к тому, как ревели турбины самолетов: грозно - те, которые улетали, и жалостливо - только что приземлившиеся, уставшие в полете. Он долго лежал расслабившись и ни о чем не думал... Потом достал из кармана телефонную книжку, включил свет и открыл страничку с буквой <а>. Люс просмотрел все имена и фамилии, отметил машинально, что всего записано двадцать два номера (<Плохо, что не двадцать один>), удивленно пожал плечами и открыл страничку на букву <м>. Телефон и адрес Хосе Мария Альберто Трокада был записан именно здесь - его имя навсегда сомкнулось для Люса с Мадридом.
Испанский банкир, он имел несколько пакетов акций в обувной промышленности и большую фабрику детских колясок.
<Мои коллеги, - говорил он Люсу, когда они познакомились в Сан-Себастьяне во время кинофестиваля, - вкладывают сейчас деньги в электронику и приборостроение. Это глупо! Испания уже не сможет догнать ни Италию, ни Россию, ни Францию по уровню промышленной мощи. Испанцы страшные модники. Клянусь честью, я имею право говорить так, потому что я рожден испанским грандом. У нас самый последний нищий отказывает себе в еде, чтобы купить красивые туфли. И если у испанца есть возможность жениться - будьте уверены, он народит кучу нищенят: аборты запрещены. У нас, - Альберто вздохнул, - цензура на рождаемость, кино и литературу. Так что тот, кто вкладывает деньги в приборостроение, тот ставит на битую лошадь. Коляски - дальновиднее. И кинематограф. Я бы с радостью вложил деньги в кинематограф. Причем ставил бы я не на нашего режиссера. У нас есть два великих художника, но оба они красные. Я бы с удовольствием поставил на иностранца. На вас. Испанским режиссерам чудовищно трудно работать: голую женщину в кадре вырежет церковная цензура, а слово о бардаке в стране вырежет цензура государственная, будь они неладны!>
<Цензура - ваше порождение, - сказал тогда Люс. - Она вас защищает, вами оплачивается, вам служит>.
<Милый друг, - поморщился Хосе Мария, - другие времена, другие нравы. В новом веке надо уметь по-новому работать. Цензура у нас сейчас служит самой себе. Это парадоксально, но это истина...>
Люс попросил телефонную станцию отеля соединить его с Мадридом.
- Мсье, Мадрид работает на автоматике, - ответила телефонистка. Наберите цифру <одиннадцать>, дождитесь музыкального сигнала, наберите цифру <пять> и затем ваш мадридский номер.
Люс поблагодарил ее и набрал номер телефона Хосе Мария.
- Алло, - сказал Люс, - это Мадрид? Я прошу сеньора Трокаду.
- Что?
- Вы говорите по-немецки?