- Я же видел - вы следили за каждым моим шагом.
- Если ты оставил в каком-нибудь тайнике имя таксиста, то за это ответят дети твоих детей...
- Какого таксиста?
- Гроса. У которого <мерседес>...
- Какой <мерседес>?
- Ты что? Все забыл? Что с тобой?
- А что бывает с человеком, который должен убить себя? <Мерседесы>, айсманы, дорнброки, гитлеры, кизингеры - будьте вы все прокляты... Что я должен написать за эти десять тысяч?
Шорнбах шепнул в микрофон:
- Лейтенант Ловер, окружайте дом. Берите их. Алло, <третий>, продолжайте записывать разговор... Лейтенант, если они станут убегать, стреляйте по ногам, они нам нужны живыми...
Когда лейтенант Ловер прыгнул в комнату, Курт резко обернулся и, выхватив пистолет, выстрелил в лейтенанта. Потом он выстрелил три раза, пуля за пулей, в грудь Гельтоффа и после этого в люстру.
Он бежал через сад и не чувствовал, как листья били его по лицу, и не чувствовал холода росы, потому что бежал он, низко согнувшись. Это и стоило ему жизни: сержант Ухер, помощник убитого Ловера, выстрелил по ногам, но пуля вошла в позвоночник, и Курт упал, переломившись пополам.
Когда Берг приехал к Гросу, он нашел в доме лишь полуслепую старуху, его дальнюю родственницу, которая ничего не знала, поскольку жила в темной комнате, совершенно изолированно от двоюродного брата...
<Мерседес> с тщательно заваренным пулевым отверстием на задней правой дверце и с остатками следов крови на полу был обнаружен в гараже.
Опрос служащих аэропорта позволил Бергу сделать вывод, что Грос вылетел в Италию. Через три часа Интерпол сообщил ему, что Грос обнаружен и взят под наблюдение в Неаполе, на вилле германского коммерсанта Проце, продававшего <мерседесы> восточноафриканским странам.
Получив все эти данные, Берг попросил секретаршу заказать билет на первый же рейс в Рим, но оказалось, что все билеты на самолет <Пан Америкэн> уже проданы; следующий рейс, который выполняла <Айр Индиа>, был лишь вечером. Секретарша заказала одно место на имя Берга и отправила в Темпельгоф нарочного.
Спрятав билет в карман, Берг ощутил тяжелую, гнетущую усталость. Он заехал домой, переоделся, спустился в снэк-бар и выпил кофе с ломтиком сыра.
<Самое трудное начнется, когда я привезу сюда Гроса, - подумал он, расплачиваясь за кофе. - Тут включатся большие силы, если только они не прикончат его до моего приезда. Они, вероятно, рассчитывают, что он сам примет какую-нибудь гадость, когда поймет, что оказался в кольце. Поэтому брать его будем ночью, без стука в дверь. Но почему-то я думаю, что они пока не станут его убирать. И потом: я же сказал секретарше, что для всех я лег на два дня в госпиталь по поводу обострения язвы>.
О том, что его телефон - и в прокуратуре и дома - прослушивается, Берг не подумал. Он считал, что это может быть сделано лишь с санкции отдела юстиции западноберлинского сената, который - Берг был убежден сейчас на это не пойдет; он недоучел лишь того, что телефонная сеть города обслуживалась двумя компаниями, в одной из которых концерн Дорнброка обладал контрольным пакетом акций. (<Все революции, - говорил Дорнброк, проваливались или побеждали в зависимости от того, удавалось ли бунтовщикам овладеть средствами связи>).
<Да, надо же заехать к Марии, - подумал Берг. - Странно, почему она просила позвонить именно сегодня?>
Он достал записную книжку и подошел к телефону, стоявшему на столике, возле выхода из снэк-бара.
- Здравствуй, Мария, это говорит старая жирафа...
- Бог мой, здравствуй! Я решила, что мой дом уже совсем перестал быть твоим!
- Стоило не позвонить каких-то десять лет, и уже такие страшные выводы... Если бы ты сейчас протерла пару морковочек, я бы к тебе заехал.
- Я протру тебе не только пару морковок, но и успею сделать твою свеклу.
- Тогда я пренебрегу метро и отправлюсь на такси.
Он ехал по улицам, и перед ним то и дело возникало лицо жены. Он видел ее улыбающейся, тихой и нежной. Она всегда была такой, даже когда он беспробудно пил. Мария была ее подругой.
Муж Марии Карл был его товарищем по университету. Он вступил в НСДАП в 1939 году. Они тогда собрались у Карла: Ильзе, Мария, Берг и Ваггер, который поселился в Гонконге и, приняв .английское подданство, спокойно приезжал в рейх как юрисконсульт музейного ведомства доминионов и колоний. Ваггер уехал из Германии в тридцать третьем году и смотрел на них теперь с некоторой жалостью. Он обычно привозил продуктовые подарки, которые унижали Берга щедростью.
Мария поставила пластинку, но никто не танцевал. Все молча сидели за столом и не смотрели друг на друга, потому что Карл пригласил их на эту вечеринку, сказав по телефону:
- Это по случаю важного события в моей жизни... В партию ведь вступают только один раз...
И вот они сидели за столом, не поднимая глаз. Берг еще на улице выговорил Ильзе, когда она купила на последние гроши три красные гвоздики. Жена пожала плечами: <Неудобно к друзьям идти без подарка>.
Молчание затянулось. Берг налил себе <Эргешютце> и выпил, не дожидаясь, пока все разольют себе по второй.
- Георг простужен, - по обычной своей манере улыбчиво пояснила Ильзе, - ему необходимо как следует прогреть себя.
- Да, я простужен... Я весь заледенел изнутри... - сказал Берг, - но сегодняшнее торжество .меня отогреет. Мне уже стало теплей! Даже краска заливает щеки от внутреннего тепла!
- Сейчас у нас будет пирог с рыбой, - сказала Мария.
- Вам уже прибавили карточек? - спросил Берг. - Или увеличили содержание? Членам НСДАП надо быть сильными...
За столом воцарилась гнетущая тишина...
- Прибавили карточек, - сказал Карл. - И добавили к окладу. Ты прав. Надо же подкармливать членов движения, чтобы мы держали в руках таких, как ты, слюнявых интеллигентов. Ты же знаешь, что я уже давно лелеял мечту примкнуть к движению. Еще когда мы с тобой посещали собрания социал-демократов и выходили на демонстрации под красными знаменами. И вот наконец моя мечта осуществилась! А разве ты не мечтаешь примкнуть к нам? Разве тебя не воодушевляют великие идеи фюрера?!
- Давайте потанцуем, - торопливо сказала Ильзе, - какая прекрасная музыка! Это английская пластинка? Снова нас балует добрый Ваггер?
- Мне ненавистны идеи нашей сволочи, и, если ты теперь донесешь на меня, тебе прибавят еще пару карточек на два фунта рыбы в неделю, - сказал Берг.
- Ты дурак, - заметил Ваггер, - раньше этого я за тобой не замечал, Берг.
- Значит, и ты эмигрировал по заданию Гиммлера? - удивился Берг. - А я думал, ты действительно не можешь жить в этом вонючем болоте. Ты ведь разведчик Ваггер? Напиши и ты донос, а?
- Ты очень смелый человек, Георг, - сказал Карл. - Ты так грозно обличаешь нацизм за столом! Ты избрал себе самый легкий путь - пить, оскорблять друзей и сострадать самому себе. Только живем мы не в вонючем болоте а в Германии. Какой бы она сейчас ни была, она останется Германией, а не вонючим болотом.
- Если бы я был убежден, что моя граната взорвет Гитлера, я бы привязал гранату к груди, - сказал Берг яростно. - Ясно тебе?! Скажи, что ты мне не веришь, ну скажи!
- Я верю тебе, только где ты достанешь гранату?
- Сам сделаю.
- Из чего? Все вещества, могущие быть использованными как взрывчатка, изъяты из продажи. Может быть, правда, твои дружки из вайнштубе пообещают тебе гранату, а гестапо последит за тобой, и у них возникнет интересная идея о заговоре, который инспирируют англичане, - Карл кивнул головой на Ваггера, - а поддерживают оборотни, пробравшиеся в партию, - и он ткнул пальцем себя в грудь.
- Следовательно, ты считаешь меня провокатором?
Ильзе поднялась из-за стола и сказала:
- Георг, родной, мы живем только благодаря тому, что Карл и Мария дают мне ежемесячно пятьдесят марок из его жалованья... Нельзя же так не любить людей, Георг!