- О ком вы говорите? - спросила женщина. - О каком Гансе?
- О Гансе Дорнброке...
- Вы, вероятно, спутали меня с кем-то... Я в первый раз слышу это имя. Кто он?
- Он? (<Ну что же, прости меня бог, но я не могу иначе. <К доброте через жестокость!> Так, кажется? Это трудно, ох как это трудно и гадко быть жестоким!>) Вы спрашиваете о Гансе Дорнброке?
- Да.
- Один хороший парень, но крайне нестойкий по отношению к женщинам. Люс хохотнул: - Он собирал коллекции женщин по всему миру...
Ах как светло в палате, глаза-шахты широко раскрыты, в них гнев и бессилие!
<Ну говори! Скажи мне то, что ты должна сказать! Кто запретил тебе говорить о нем? Кто?!>
Темнота. Тишина. Капли пота на лбу и висках.
- Простите, но я не знаю Ганса...
<Есть много методов, - подумал Люс. - И Брехта, и Феллини, и Станиславского, и Годара, и Уолтер-Брайтона... Хотя нет, у него способ, а не метод. Или наоборот... И потом, он не режиссер, а физик... Очень славный человек... При чем здесь способ? Ах да, вспомнил... Ну-ка давай, Люс, выбирай точный метод - только единственный метод поможет тебе в работе с этой актрисой. Одних надо злить, с другими быть нежными, третьих брать интеллектом, четвертые - обезьянки, им надо показывать и следить за тем, чтобы они тебя верно скопировали. Но это самое скучное. Лучше всего, если актриса или актер поймет тебя. Тогда забудь горе: у тебя появилось твое второе <я>, ты стал сильным, все то, над чем ты работал долгие месяцы, сделалось сутью актера, его жизнью. Облако Уолтер-Брайтона - как я сначала не обратил на это внимания, а?! То радиоактивное облако, за которым он наблюдал. Которое унесло семь жизней. И унесет еще двести триста. Как мне трудно было связывать облако с радиоактивными частицами после взрыва новой бомбы, полет Ганса в Гонконг, тошноту <беременной> Исии и слова доктора из британской колонии, который так смеялся над версией <беременности>; <Она ведь родилась в Хиросиме через десять дней после атомного взрыва!> А после водородного взрыва она сидела в том городе, над которым прошло новое радиоактивное облако... Это не моя работа заниматься сцепленностью фактов, моя работа - это взаимосвязанность характеров... Впрочем, сейчас вроде бы я па пороге этой работы. Люс, не ошибись!>
- Вы настаиваете на этом утверждении? Вы не знаете Ганса Дорнброка?
- Не знаю.
<Как меня тогда стегал Берг? <Вы лжете! Порошок с ядом был в вашей спальне... Такой же, каким отравился Ганс>. <Лгали>, а не <врали>. Спокойствие слова - свидетельство силы>.
- Зачем вы лжете, Исии-сан?
Женщина, не открывая глаз, повторила!
- Я не знаю Ганса...
- Шинагава-сан... Это имя вам знакомо?
- Да.
- Это ваш продюсер?
- Да.
- Он мне рассказал о том, как вы гадали Гансу...
Снова свет в палате. Быстрый, отчаянный, страшный...
- Я многим гадала. Я не знаю имен тех, кому я гадала.
- Надеюсь, имена людей, которые снимали для вас особняки, вы помните? Может быть, вы вспомните, кто снимал вам особняк на Орчард-роуд?
И женщина заплакала.
<Она плохо плачет, - подумал Люс, откинувшись на спинку белого стула. - Она играет эти слезы. Она не играла, лишь когда я назвал Ганса негодяем, который коллекционирует женщин. Почему она играет так фальшиво? Хотя это понятно - у нее были не те режиссеры...>
- Итак, вы знаете Ганса?
Она прошептала:
- Да.
- Почему вы лгали?
- Я боюсь его мести... Я боюсь, что он будет мстить мне...
- Мертвые не мстят...
Женщина вскинулась с кровати. Ослепительный свет в палате, глаза режет - как светло сейчас здесь!
- Кто мертв? Кто?!
<Она ничего не знает... Сейчас я мог проиграть. Как страшно я думаю <мог проиграть>. Черство и страшно. Может быть, Нора права - я садист? И мне доставляет наслаждение мучить людей?>
- Будь он для вас живым - вы бы так себя не вели... Желай он вам мстить - разве бы он прислал к вам своего друга? Я так заметен в вашей клинике... У вас ведь только пять комнат и один врач - неужели вы считаете европейцев такими дурачками? Ганс отомстил бы вам иначе. Просто для вас он мертв... Прошедшая любовь всегда мертва, потому что... Не плачьте... Говорите правду,
- Потом вы сразу уйдете. Тогда я скажу.
- Хорошо. Скажите, и я уйду.
Вдруг она поднялась с подушек и, ослепив его светом громадных глаз, нестерпимым, как у умирающего оленя, черным, ясным, спросила:
- Ганс в Японии?
- Да.
- Тогда почему он не пришел сам? Почему?! Он знал, где я! Почему он не пришел?! Вы говорите неправду, - опустившись на подушку, сказала она потухшим голосом. - Мне трудно видеть вас, потому что ваши глаза в тени, но все равно вы говорите неправду. Он ведь не прислал с вами никакой записки? Ведь нет же... Мертвые не мстят, - свет в палате потух, глаза закрыты, - вы правы. Я чувствовала смерть, но это была не его смерть... В тот день я почувствовала мою смерть...
- Когда это было?
- Какая разница, - устало ответила Исии. - Двадцать второго ночью я умерла, но дух пока еще в теле...
Сначала Люс испугался, но потом внутри все у него напряглось, и он подумал: <Вот сейчас она не играет, сейчас она станет моим <альтер эго>, потому что я чувствую ее, боюсь ее и восхищаюсь ею... Вот сейчас я задам последний вопрос, и тогда все решится... Только надо спросить ее очень спокойно, нельзя, чтобы меня выдал голос... Ты же актер, Люс, нет лучшего актера, чем тот, кто пишет или ставит, ну-ка, Люс, ну-ка!>
- Я не спросил, что с вами. Когда вы должны выйти из больницы? Он просил меня узнать об этом...
<Ну, я подставился... Видишь, как я чувствую тебя... Ты даже не смогла скрыть усмешки... Презрительной усмешки... Я таких еще не видал в Японии, вы же все такие воспитанные>.
- Я выпишусь через две педели. Когда кончится курс. Передайте ему, что я изменила ему с американцем из Сайгона, когда он улетал. Я проклинала себя за это... Он изнасиловал меня... Но у меня не хватило силы сказать об этом Гансу. Если он хочет моей смерти, пусть меня убивает скорей, я больше не могу ждать... Но Ганса быстро вылечат, меня же вылечат за три недели... Я не знала, что этот американец болен...