- Я думал, у вас что-то другое. Сифилис - это ерунда... А в остальном все в порядке? Никаких жалоб на здоровье нет?
- Нет.
<Господи, прости мне ложь, которую я сейчас произнесу, это кощунственная ложь, господи! Прости меня за это!>
- Вы изолгались, Исии-сан... Мне жаль вас... Но еще больше мне жаль Ганса, который сейчас сидит в тюрьме по обвинению в убийстве некой Исии-сан, актрисы <мьюзикл Шинагава>.
Свет! Будто два прожектора врубили поздней ночью, во время беззвездного шторма в Бискайях.
- Что?!
Он не расслышал ее, он угадал по движению рта этот ее вопрос. Он неторопливо закурил, сдерживая дрожь в руках. Эта дрожь все сильнее колотила его, но он должен был сейчас играть спокойствие, полное, чуть отстраненное спокойствие.
<Сыграю, - сказал он себе, - если я успел подумать про спокойствие термином <отстраненное>, значит, сыграю до конца>.
- И я понимаю тех работников прокуратуры, которые посадили его в тюрьму. Миллиардерский сынок потешился с несчастной актрисой, снял для нее особняк в Гонконге, потом отель в Токио, просил ее руки, а потом женщина исчезла... Ведь никто не знает, что вы в этой клинике, Исии-сан... В том отеле, где он снял вам два номера, в <Токио-грандо>, никто не знает, куда вы уехали. Портье показал, что вас увез высокий голубоглазый мужчина. Голубоглазых японцев пока еще нет. А Ганс - голубоглазый. Я нашел вас чудом, потому что я друг Ганса и мне дорога его судьба.
<А может быть, они хотели, чтобы она умерла при мне?! Она вся белая, и глаза леденеют! Только б она не умерла! Если она умрет, они скажут, что это я ее убил. Боже, спаси меня!>
- Вы говорите правду? - спросила Исии.
- Да. (<Любовь обмануть легче, чем ненависть. Она любит его, и она уже не может видеть правду, потому что сейчас она думает лишь о нем>.)
- Где его арестовали?
- В Берлине. Он собирался вылетать в Токио, но его арестовали... Он ведь должен был к вам вернуться, да?
<Никогда бы не подумал, что японки умеют так плакать. Они всегда улыбаются. Что-то она долго плачет, а у меня голова теперь раскручивается в другую сторону. Если она проплачет еще несколько минут, я брякнусь со скользкого покатого стула на пол. Он холодный, этот кафельный пол... Чем их можно поторопить, этих баб? Сантиментом, чем же еще? Все они одинаковы: африканки, немки, японки. Дуры и истерички, даже провидящие...>
- Он купил обручальные кольца...
- Что мне делать?
- Я не слышу... Громче, пожалуйста...
- Что я должна сделать для него? Это ведь ложь. Я жива. Пусть посмотрят... Он ни в чем не виноват... В чем он может быть виноват?
- Сейчас я вызову прокурора. Только сначала объясните мне, кто просил вас говорить ложь и почему вы согласились лгать?
- Я послала ему две телеграммы, но он не ответил, а мне в это время принесли счета за отель и за врачей...
- Громче!
- Что?
<Неужели она меня не слышит, я же кричу во все горло?>
- Громче! Говорите громче!
- Я задолжала за отель и за врачей, которых он нанял... Описали дом моих сестер в Нагасаки. Они сироты... Господин, который уплатил за меня долг, пообещал выплачивать после моей смерти - я, вероятно, умру через месяц - тысячу долларов в год моим сестрам до их совершеннолетия.
<Я тоже стоил восемьсот долларов, как говорил Хоа. Мистер Лао любит круглые цифры. Я стоил восемьсот - аккордно, а эти две сестры - по пятьсот каждая. Значит, я стою в два раза больше. Или на два раза? Проклятая арифметика... Какая же ты ясновидящая, если я так тебя обманул?>
- Вам сказали, что придет белый и будет спрашивать о Дорнброке?
- Да.
- И вас попросили сказать, что вы заразили его сифилисом?
- Да. Он приедет ко мне, когда его освободят?
<Сироты ее останутся теперь без денег, - вдруг четко понял Люс, и голова у него сделалась ясной, только осталась тяжесть в затылке. - Вот где ты оказался подлецом, Люс. Зачем она так смотрит? У меня ведь тоже есть душа... Она его ждет - про сестер забыла, про смерть свою забыла, его ждет... Зачем ты делаешь всех вокруг несчастными, Люс?! Забудут это дело, папа Ганса уплатит за смерть сына миллионов сто, и забудут. А две ее сестры умрут из-за меня с голоду, потому что я боролся за правду. Будь ты проклят, Люс, будь проклят... Во имя холодной правды ты убил двух девочек... Фюрер тоже убивал детей во имя <правды>. Разве можно бороться с Гитлером по-гитлеровски? Хайль сила, да, Люс? Будь я проклят! Зачем я не родился шофером или клерком?! Зачем я родился такой слепой, устремленной тварью?>
- Да. Приедет, - сказал Люс. - Обязательно. Сейчас я вызову прокурора, и мы ему все вместе расскажем, да?
- Да.
- Сколько денег перевели на имя ваших сестер?
- Пятьсот тысяч иен.
- Это сколько на доллары?
- Я не знаю... Какая разница?
<Улыбка у нее замечательная, я даже не мог подумать, что у нее такая улыбка... Как утро... Пошло, да, Люс? <Улыбка как утро>... Но что же делать, если улыбка у нее действительно как утро... Сейчас надо перевести эти проклятые иены на доллары, а потом доллары на наши марки... Не смогу... Надо послать телеграмму в Берлин, чтобы из моей доли за дом на имя ее сестер... Нет, это ее испугает... На ее имя, они же наследницы... Перевели деньги... Я еще соображаю, хотя вроде бы я на исходе. Люс, что с тобой? Ничего, так бывало, когда я кончал картину... Перенапряжение... Пройдет. Берем душу в руки и трясем ее, как нашкодившую кошку...>
Он откашлялся.
- Что? - спросила Исии. - Вам дурно?
Люс отрицательно покачал головой и спросил, откашлявшись еще раз:
- Когда вам стало плохо после того облака, он привез вас сюда и сказал, что ненадолго слетает домой и сразу вернется, да?
- Да. Ему не верили, когда он так говорил?
- Нет. Не верили.
<Какой маленький мир и какой большой! Слава богу, она еще понимает по-английски. А думает по-японски. Скажи мне, милая, отчего же тогда, если он жив, а не погиб двадцать второго и если ты знаешь, что он любит тебя, отчего ты не послала телеграмму его адвокату? Почему ты не позвонила в наше посольство?>
- Он прилетит, как только кончатся все формальности, Исии... Это будет не завтра, но очень скоро, в самые ближайшие дни... Он ведь сказал при прощании вам, что сделает кое-какие дела дома, привезет врачей и лекарства и вылечит вас, да?
Снова свет в палате...
- Он сказал, что построит специальные клиники и передаст свои деньги на то, чтобы люди научились лечить мою болезнь. Он сказал, что то облако, которое прошло надо мной, будет последним...