Свой план работы по данному делу Дробызгалов связывал с Мордашкой, чья сестра Марина - женщина ослепительной красоты, дорогая валютная проститутка - крутила с Валерой Фридманом роман, и крутила не без умысла, надеясь на состояние жениха и на его эмиграцию. Жених между тем о профессии Марины не ведал, да и не стояла она у отелей, а имела солидную налаженную базу с многоопытной бандершей.
Прищучить проститутку Дробызгалов не мог, был у нее основательный "отмаз", в чем Евгений убедился еще год назад, когда сам положил глаз на Марину, познакомившись с ней у Мордашки - та как-то заглянула к братцу в гости.
Посидели, попили кофе, посмотрели какой-то фильм, и тут предложил Евгений Марине проводить ее до дома. Согласилась.
Мишка, взирая на кобеляж Дробызгалова, усмехался коварно, но тот поначалу не уяснил смысла его гаденьких улыбочек, смысл открылся позже, когда вышел с Мариной из такси, дрожа в неуемном сексуальном желании от точеной гибкой фигуры, длинной ее шеи, маленькой головы, припухлых губ, одуряющего запаха духов - морозно-тонкого... И еще: от того, что уже знал: живет Марина одна, и достаточно подняться сейчас к ней на ту сакраментальную чашечку кофе...
Такси он отпустил. Сжал ее руку. Выдохнул сиплым дискантом:
- Может... чаем напоишь?
Взгляд ее вдруг изменился. Приветливо-дружеский, он вдруг стал оценивающе куражливым.
- Трахнуться хочешь, опер?
Как обухом...
- Ну, что молчишь?
- Ну-ну... - протянул он, удивленно и неуверенно, с каким-то стыдом даже.
- Сто долларов есть?
- Чего?
- Ничего. Любовь, ее большевики придумали, чтобы дамам не платить. Понял, оперок?
- Сто рублей есть, - процедил он, отвернувшись, все наконец уяснив.
- Ну и засунь их себе в одно место. - Она внезапно весело и очаровательно рассмеялась, чмокнув его в щеку, и впорхнула в подъезд - красивая, верткая птица - недосягаемая.
А Дробызгалов так и остался на месте, словно бы оглушенный. А после подкатила к нему колкая ярость... Отомстить! Чего бы ни стоило! За унижение свое, за наглость ее, за недосягаемость ту же...
У Мордашки он время от времени о Марине справлялся, однако вскользь, в канве общей болтовни на второстепенные жизненные темы. Кое-что полезное - в частности, информация о ее романе с Фридманом - в разговорах всплывало, но главные подробности Дробызгалов разведал самостоятельно: адрес бандерши, канал сбыта валюты... А после, подкараулив ее, неспешно выложил свои козыри.
- Ну, - сказал в итоге, - сто зеленых по крайней мере наш разговор стоит, как ты считаешь?
- Сто зеленых отдать? - усмехнулась она.
- Не, - зевнул он, - предпочитаю натурой.
- Завтра получишь, - согласилась скучно.
И - получил Дробызгалов!
С утра, когда вышел из дома на службу, был он насильно втиснут в черную "Волгу", с частным номером и государственным радиотелефоном, где помимо шофера находились еще трое молодых людей с тренированной мускулатурой. Представившись, молодые люди низкими голосами объяснили Дробызгалову, что действия его мало того что мешают их работе, но и носят характер, порочащий работника милиции, который, впрочем, после их доклада по инстанциям в любой момент может стать обыкновенным гражданином...
С отдавленными боками - на заднем сиденье "Волги" было очень и очень тесно - Дробызгалов побрел на службу, вернее, поехал, ибо "Волга" за время содержательной беседы увезла его довольно далеко, к лесному массиву, откуда Евгений добирался до управления часа полтора, получив в итоге бэмс за опоздание.
Со "старшими братьями", кому оказывала Марина кое-какие услуги, не поспоришь, и новую обиду тоже пришлось переварить. Несмотря на упорную мысль: а не открыть ли Фридману глаза на занятия его невесты? Однако урезонил себя Дробызгалов. Ибо за его работой наблюдало много глаз, а стальные руки парней в "Волге" запомнились до дрожи.
Успокаивало Евгения, что, пусть косвенно, а сквитается он с проституткой, посадив ее жениха, и не видать им обоим никаких америк. А поможет в том Мордашка. Никуда не денется. Выбора нет.
С такими размышлениями явился Дробызгалов домой.
Открыл двухстворчатую входную дверь - перекосившуюся, с разболтанным замком - ремонтировать ни дверь, ни замок Дробызгалов даже не пытался: грабить тут было нечего, да и соседи толклись в квартире день и ночь.
Тотчас обрушился на Евгения детский гомон, пар от стирки и жирные кухонные ароматы.
Соседка Валентина - незамужняя лимитчица, обремененная выводком пацанят - все от разных отцов, а рожала она как кошка, - встретила Дробызгалова направленным визгом в лицо: мол, не дает покоя телефон!
- Безобразие! - орала она, перемешивая редкие пристойные слова с обилием отборного мата. - Замотали! День и ночь!
Дробызгалов всмотрелся в ее оплывшую физиономию. Хотел заметить, что, в отличие от нее, неизвестно на какие средства существующую, он работает день и ночь и звонят ему исключительно по делу, серьезные люди, а не сексуально озабоченные хахали, но - промолчал, сил не нашлось. Свинцовая апатия.
Учуяв расслабленное состояние Дробызгалова, вторая соседка - старуха, провонявшая всю квартиру какими-то полутрупными запахами, скользнула в свою протухшую комнатенку, тоже позволив себе проскрипеть о телефоне и о соседе нечто гнусное.
- Пошли вы! - вяло выдохнул Дробызгалов в адрес соседей и открыл дверь своей комнаты. Жены с ребенком не было - уехали к теще. Уже легче!
С тоской он уселся на стул в маленькой комнате, забитой мебелью, с бельем на веревках, протянутых от стены к стене жена боялась, что его закоптят коммунальным кухонным чадом; с ванночкой для ребенка, хранящейся на верху платяного шкафа, холодильником, втиснутым в угол...
Время подходило к обеду, но так не хотелось тащиться на кухню, где бегали разномастные Валентинины отпрыски и слышался ее голос, повествующий о нем, Дробызгалове, соседу Панину хроническому алкоголику, дважды сидевшему и жутко Евгения ненавидевшему за принадлежность к милиции.
Диалог Валентины и Панина сводился к тому, что всем Дробызгалов плох и в быту невыносим. На кухню же - убогую, ничейную, принадлежащую всем и никому кухню - Дробызгалов обычно шел как на казнь.
Евгений сделал бутерброд, сжевал его мрачно и запил прямо из горлышка остатками выдохшегося "Боржоми", стоявшего на подоконнике по соседству с чахлым желтым алоэ, над которым кружили мошки-дрозофилы.
Сильный стук потряс хлипкую дверь.
- Телефон! - заорала соседка. - Опять, твою мать!
- Заткнись, стерва! - в приливе отчаянной ярости взревел Дробызгалов, выбегая в коридор и хватая трубку, свисающую до пола, всю в утолщениях изоляции - синей и красной.
- Женька? - послышался голос одного из приятелей - клерка в аппарате больших милицейских властей. - Ты когда из норы своей наконец переселишься?
- Разве в другую нору, в могилу, - морщась и прикрывая ладонью ухо, дабы не слышать детского визга, молвил Дробызгалов. - Ты-то как? Хапнул квартирку? Дали?
- Нет... У нас все мимо... Как перетасовка штатов - из других городов кадры прибывают, и весь фонд - им... Тоже кошмар! Теща, тесть, дети... Вшестером в двух комнатах.
- Но хоть все свои...
- Тебе бы таких своих... Ладно. Тут разговор я слышал... Я из автомата звоню, усекаешь?
- Та-ак... - похолодел Дробызгалов.
- Кушают тебя, Женя. Считай, съели. Шеф твой. Так что учти.