Дождь, поливавший Дубовское всю ночь, к рассвету кончился и небо прояснилось.
Для Холмина эта ночь была довольно беспокойной и почти бессонной. Хотя участковый милиционер и заверил его, что Карповы люди тихие и проверенные, но репортер все же опасался, как бы с ним у них чего-либо не произошло. Однако, не произошло ничего. Муж и жена Карповы оказались гостеприимными, но очень запуганными колхозниками и перед Холминым робели. Утром они угостили его вареной картошкой «в мундирах» и кипятком с солью.
— Вы уж не обессудьте, — сказала при этом жена. — Ничего больше у нас нету.
— На трудодни мы еще не заработали, — с угрюмой грустью добавил муж.
Холмин поспешил заявить, что этот простой завтрак был очень вкусен и ему понравился. Лица Карповых немного повеселели. Он попытался расспросить их о бродячих мертвецах, но на все его вопросы они отвечали испуганно и уклончиво.
— Не знаем. Не видали. Не слыхали. Это дело не наше.
Простившись с ними и поблагодарив их за гостеприимство, Холмин пустился в «зоготовительный» обход сельских домов. Обитатели их встречали его недружелюбно. В первом же из них худая сердитая женщина, замахав на него руками, закричала:
— Нету и нету! Курей-утей порезали да поели. Пух-перо на подушки пущены. Нету и не будет!
Из второго дома его выгнали, заявив при этом:
— С городскими табашниками да винопийцами мы и знаться не хотим. От них разврат и колхоз.
В третьем доме седобородый старик, выслушав «заготовителя», сказал:
— Перо на мне, мил человек, — сам видишь — не растет. Пуха на телесах я тоже не имею. Может, бороду мою заготовишь?
От бороды Холмин отказался. Старик спросил, иронически усмехаясь:
— Знать советская власть до наших бород покудова не дошла?
— Нет, дедушка. Не дошла, — подтвердил репортер.
— Ну и на том спасибо, — произнес старик со вздохом.
Подобные встречи повторялись и в других домах. Однако, неудачное начало обхода не обескуражило Холмина. Он, в достаточной степени, обладал упорством и профессиональными способностями репортера быть навязчивым собеседником и вступать в разговоры с незнакомыми людьми. Переходя из дола в дом, ему удалось соблазнить некоторых дубовичан обещаниями, вместо уплаты денег за пух и перья, «отоваривать» их керосином, спичками, мылом, гвоздями, иголками, нитками и другими, не менее ценными для советской деревни, вещами. После таких обещаний можно было беседовать не только о пухе и перьях.
Во время своего «заготовительного» обхода, Холмин столкнулся с некоторыми странными обстоятельствами бытия дубовичан. Например, в большинстве они были против колхоза, но, тем не менее, вступали в него, хотя их к этому, как будто, никто не принуждал. В ответ на вопросы репортера о причинах этого, люди или отговаривались незнанием, или же отмалчивались…
В сельсовет к Дохватову, изнывавшему от скуки и разговоров с участковым милиционером Холмин явился в сумерки. Агент Уголовного розыска встретил его вздохом облегчения и словами:
— Где пропадал, Шура? Я уж было думал, что бродячие мертвецы тебя к себе в могилу утащили.
— Пока еще не пробовали. Может быть, в нынешнюю ночь утащат.
Затем, рассказав вкратце агенту и милиционеру о своих встречах со староверческим начетчиком и дубовичанами, он объявил:
— Сегодня ночью, товарищи, я должен отсюда уезжать.
Удивленный Дохватов засыпал его вопросами:
— Как уезжать? А Дело? Кто его будет расследовать? Я один, что ли? Ты что, сдрейфил? Хочешь мне всех бродячих мертвецов навязать? И думаешь, что это для меня ясно-понятно?
— Успокойтесь, Василь Петрович, — остановил его Холмин. — Вы задаете мне сразу столько вопросов, что половину их, по крайней мере, можно и перезабыть. Сейчас я объясню вам все по порядку.
— Ну-ну, давай, — пробурчал агент.
— Для тех, кем мы сейчас интересуемся и кого дубовичане называют бродячими мертвецами, нужно создать видимость моего отъезда, — сказал репортер. — Вернее видимость подготовки к отъезду. И создать именно сегодня, до отхода вечернего поезда. Тогда, может быть, бродячие мертвецы покажутся нам сегодня же.
— Постой, постой, — перебил его Дохватов. — Насколько я помню, они показываются только в новолуние.
— Возможно, что они сделают для нас исключение из своего правила. Тем более, что ночь для этого кажется, будет подходящей, — указал Холмин за окно.
Агент и милиционер взглянули туда. На вечернем небе собирались густые осенние тучи. Тюха-Митюха вздохнул.
— Опять дождь будет. Надоел проклятый.
— И придется вам, Дмитрий Лукич, под этим дождем мокнуть на кладбище, — заметил репортер.
Физиономия милиционера вытянулась.
— Что, участковый, сдрейфил? — насмешливо спросил агент.
— Не то, чтобы это самое, товарищ нач… извиняюсь, товарищ Дохватов. Только не приходилось еще с мертвецами дело иметь, — ответил Тюха-Митюха, беспокойно заерзав на стуле.
— Это и не понадобится. Они не более мертвы, чем мы с вами, — успокоил его Холмин.
Милиционер несколько повеселел.
— В таком разе, я и на кладбище мокнуть: «всегда готов!» По-пионерски, значит.
— У меня такой план, — продолжал репортер. — Вы вдвоем, за два с половиной часа до отхода поезда, отправитесь на кладбище и засядете там в кустах возле ворот со стороны вокзала. Сидеть тихо и смирно, без разговоров и курения. Впрочем, не мне вас учить. Полчаса спустя после вашего ухода я пойду, не торопясь, на вокзал через кладбище. А что будет дальше — посмотрим. Без моего сигнала прошу не стрелять. Если это потребуется, я крикну.
— Думаешь, будет стрельба? — спросил Дохватов.
— Возможно, — ответил Холмин. — Электрический Фонарик у вас, Василь Петрович, в порядке?
— Пока действует. Батарейка новая.
— Да, кстати, — сказал репортер, — я успел сегодня побывать и на кладбище. Никаких тайников мною там не обнаружено.
— Это так, — подтвердил милиционер. — Там тайников нету. Мне все кладбищенские места хорошо знакомые.
— Как, товарищи? — спросил Холмин. — Согласны вы с моим планом?
Милиционер поспешно и подобострастно закивал головой.
— Мировой план.
На лице Дохватова отразилось сомнение.
— Ну, а если этот план сорвется? Если бродячие мертвецы — или кто они там такие — нам не покажутся? Тогда что?
— Тогда придумаем что-нибудь новое, — ответил репортер на вопросы агента. — Но, надеюсь, что план не сорвется, если о нем, кроме нас троих, никто не будет знать. Даже ваши осодмильцы, Дмитрий Лукич.
Дохватов погрозил милиционеру пальцем.
— А если они узнают, то не забывай, участковый, что я тоже власть на местах, Я тебя самого могу превратить в мертвеца, но не бродячего. Ясно-понятно?
Тюха-Митюха испуганно втянул голову в плечи…
Холмин шел на вокзал, не торопясь, заговаривая с редкими прохожими, встречавшимися на улицах:
— Добрый вечер! Всего хорошего. Счастливо оставаться.
Некоторые останавливались, спрашивали:
— Уезжаете?
Он отвечал с подчеркнутой бодростью:
— Уезжаю. Домой. Надоел мне ваш дождь. Вот на вокзал иду.
— Обождали бы до утра, — советовали ему.
— А чего ждать? — с наигранным удивлением спрашивал он.
— Мало ли чего? Ночь-то темная. Всяко может случиться.
— Ничего. Мне к темным ночам в командировках не привыкать, — хвастливо говорил он.
Люди пожимали плечами, укоризненно и сочувствующе качали головами и, пожелав ему счастливого пути, торопились удалиться.
Так Холмин «создавал видимость своего отъезда», расчитывая, что весть об этом, через кого-либо из прохожих дойдет до тех ушей, до которых он хотел, чтобы она дошла.
На полпути к кладбищу он остановился и закурил. Постоял минут пять, разглядывая вечернее небо с нависшими тучами и насвистывая «Яблочко» потом отбросил окурок и пошел дальше. У кладбищенских ворот выкурил вторую папиросу. Торопиться никак не следовало; бродячим мертвецам надо было дать время для «подготовки».
С неба начал сеять осенний дождь: мелкий, холодный и противный. Холмин поежился, втягивая голову в плечи и пожалел, что у его ватной куртки нет воротника.
Ржавые кладбищенские ворота, по-видимому, давно уже не закрывавшиеся и еле держащиеся на верхних петлях, вделанных в стены, монотонно и жалобно поскрипывали от порывов ветра. Потоптавшись возле ворот еще несколько минут, Холмин решил, что времени прошло достаточно и пошел через кладбище к вокзалу. Было не очень темно, но, от бившего в лицо и слепящего глаза дождя, приходилось двигаться почти ощупью; то и дело репортер невольно сворачивал с дороги и натыкался на кусты, могильные холмики, поломанные ограды и покосившиеся кресты. Так, не без труда, добрался он до противоположных ворот, в полутора километрах от которых был расположен вокзал полустанка, «Что же делать дальше? Поворачивать обратно?» — подумал репортер, остановившись перед воротами.
Вокруг все было тихо спокойно и жутко. Необъяснимо жутко до такой степени, что если бы Холмин не знал, что где-то рядом, в кустах сидят Дохватов и Тюха-Митюха, он поспешил бы убраться отсюда.
«Бродячие мертвецы наверно передумали и не появятся. Таким образом, наш план, пока что, сорвался. — продолжал думать Холмин. — Что же, все-таки, делать? Вызвать из кустов моих неудачных охотников за мертвецами и отправляться по домам? Или еще подождать?»
Здесь течение мыслей репортера было прервано звуками тихих, медленных шагов, раздававшимися за его спиной. Он быстро обернулся и остолбенел. По кладбищенской дороге, сквозь пелену мелкого дождя, медленно, как бы плывя в воздухе, двигались прямо на него две беловато-серые, расплывчатые фигуры. Одна из них была среднего человеческого роста, другая повыше. В верхней части каждой фигуры светилось пятно неподвижным бледно-желтым светом.
Когда они приблизились на расстояние двух десятков шагов, Холмин разглядел эти пятна. Они представляли собою очертания мертвых человеческих черепов: четыре темных дырки посредине, вместо глаз, носа и рта, а вокруг — слабый, неподвижный свет, окруженный черной каймой.
От этого зрелища Холмин невольно задрожал, хотя и был подготовлен к чему-либо подобному. Лихорадочный озноб, — неприятный, холодный и скользкий, — пополз по всему его телу. Он сделал несколько шагов назад. Фигуры продолжали приближаться. Он отступил еще. Фигуры остановились и от одной из них, — той, что была пониже, — вытянулось вперед что-то длинное, плохо различимое за пеленою дождя, но смутно похожее на руку. По кладбищу разнесся гулкий, знакомый Холмииу голос:
— Идите!. Идите… в колхоз!
Наступила короткая пауза, а затем репортер… расхохотался. Он мог ожидать всего, но только не этого. Мертвецы, вставшие из гроба, в роли колхозных агитаторов! Это было слишком неожиданно и слишком смешно. Приступ смеха, однако, длился у него недолго: каких-нибудь две-три секунды. Смех сменила ярость. Глубоко в груди, возле самого сердца, Холмин болезненно ощутил жгучий, быстро растущий комок злобы на тех, кто так по-шарлатански, с таким бесстыдством и цинизмом используют для советской власти мертвецов и древнее староверческое предсказание, доверчивость дубовичан и их суеверность. И не помня себя от ярости, он закричал:
— Василь Петрович! Стреляй! Участковый — пли!
Инстинктивно пригнувшись, Холмин ждал выстрелов, но их не последовало. В кустах по-прежнему были тишина и безмолвие.
«Неужели Дохватов и милиционер лежат в кустах убитые? Тогда и мне конец», — мелькнула в голове репортера тоскливая мысль.
В это мгновение он с радостью увидел, что одну из фигур — более низкорослую — ему, как будто, удалось напугать своим криком. Она метнулась в сторону, но другая — высокая — испустив не человеческое, а скорее звериное рычание, ринулась на него. Холмин сжал кулаки, приготовившись защищаться, и отчаянно, не надеясь на ответ, крикнул еще раз:
— Да стреляйте же! Скорее!
И сейчас же из его груди вырвался вздох облегчения. В кустах, слева от него, один за другим мелькнули яркие и быстрые огоньки и оттуда загремели выстрелы. Стреляли метко. Фигура, метнувшаяся в сторону, споткнувшись о могильный холм, упала и осталась лежать неподвижно. Рычание другой перешло в однотонный, высокий вопль, закончившийся надрывным стоном, и она растянулась у ног Холмина. Из кустов выскочил человек, два мокрых рукава обняли репортера за шею и тревожный голос Дохватова зашептал ему в ухо:
— Ну, как, Шура? Ты целый? Невредимый?
— Целый, — ответил Холмин. — Что же вы так долго не стреляли?
— Так, Шура. Впечатление потрясающее. Я еле, ясно-понятно, опомнился.
— Засветите-ка фонарь, Василь Петрович. Посмотрим, кто это.
Луч электрического фонаря скользнул по Фигуре, лежащей у их ног, и остановился на ее лице. Оно было покрыто пластами странной массы желтовато-белого и серого цвета.
— Маска! Долой ее! — воскликнул Дохватов.
Он осторожно снял маску, передал Холмину и, всмотревшись в лицо, сказал:
— Личность знакомая. Одноглазый Кондратий.
— Да, это он, — подтвердил Холмин. — А кто другой?
— Сейчас поглядим…
Вторая фигура была тоже в маске. Под нею обнаружилось пухлое, мясистое лицо с небольшими усами и русой, кудреватой бородкой.
— Этого я не знаю, — с сожалением произнес агент. — Но ничего. Произведем опрос дубовичан и личность установим.
— Опроса не потребуется. Я его знаю, — сказал репортер.
— Кто же это?
— Здешний старец-начетчик, Федор Матвеевич Глуховских.
— Да ну? Вот так штука, — протянул агент…
Старец был убит, но Кондратий шевелился и слабо стонал. Услышав его стоны, Дохватов бросился к нему. Он стал возле него на колени и, приподняв за волосы его голову, слегка встряхнул ее.
— Ну, ты, бандит! Развязывай язык! Кто придумал эту штуку с бродячими мертвецами?
Осодмилец стонал, не отвечая ни слова.
— Говори, бандит! Или я тебе все зубы наганом выбью! — заревел агент.
Холмин тронул его за рукав.
— Нельзя же так, Василь Петрович.
Дохватов локтем оттолкнул репортера.
— Не лезь, Шура. Теперь я сам управлюсь. Тут дело политическое получается. Мы должны поскорее все выяснить, иначе нам будет плохо.
И он, тряся за волосы голову Кондратия и замахиваясь на нее фонарем, заорал снова:
— Морду разобью! Отвечай! Кто придумал мертвецов?
До слуха Холмина, вперемежку со стонами, еле слышно донесся ответ осодмильца:
— Районный… уполномоченный ГПУ… товарищ Котиный…
Дохватов, пораженный этим неожиданным ответом, опустил фонарь. Холмин подумал и сказал:
— Спросите его об убитом гармонисте.
Агент обернулся к нему.
— Думаешь, он зарезал?
— Уверен в этом.
Дохватов встряхнул осодмильца.
— Ты зарезал гармониста?
— Я, — зашелестели губы Кондратия, — вышел из столовки… спрятался за крыльцом… подождал Пашку… потом ножом…
— Кто приказал убить?
— Старец.
С последним словом изо рта осодмильца вытекла струя крови; тело его дернулось и вытянулось.
— Кончился, — произнес агент, вставая с колен. Он поднял валявшуюся рядом с трупом старца маску и, при свете своего фонаря, начал разглядывать ее.
— Интересно, из чего эта штука сделана? Труха какая-то. В руках крошится. И раньше светилась, а теперь нет.
Холмин внимательно осмотрел другую маску, бывшую у него в руках, и сказал:
— Кажется, я догадываюсь из чего она. Погасите-ка фонарь, Василь Петрович.
Фонарь погас. В темноте обе маски опять начали светиться слабым неподвижным светом.
— Да, это гнилушка, — уверенно сказал Холмин.
— Какая гнилушка? — спросил Дохватов.
— Обыкновенная. Из лесу. Гнилое, трухлявое дерево.
— Верно, Шура. Ловкую штуку они с гнилушкой придумали.
Холмин вспомнил о Тюхе-Митюхе.
— А где же наш участковый милиционер?
— В самом деле, где он? Со мной рядом в кустах сидел. Может, помер со страху? — забеспокоился агент.
Он лучем фонаря провел по кустам. Под одним из них они увидели милиционера, сидящего на корточках, закрыв лицо руками. Рядом на земле валялся наган.
— Эй, участковый! — крикнул Дохватов. — Мертвецкое представление окончено. Вылазь да наган подбери.
Тюха-Митюха вылез из кустов, весь дрожа, и спросил заплетающимся языком:
— Где они?
— Померли. Больше бродить не будут, — успокоил его агент и, вдруг, заторопился:
— Шура! Нам нужно спешно ехать.
— Куда?
— После объясню.
Он сунул маску в руки милиционеру.
— Держи, участковый. Сохранишь, как вещественное доказательство. Другую мы заберем с собой. Трупы не трогать. Поставить охрану из осодмильцев. Окружающее население не подпускать.
— Следовало бы этих мертвецов показать дубовичанам, — заметил Холмин.
— Ты думаешь? — обернулся к нему Дохватов.
— По моему очень невредно. Пусть посмотрят, кто их в колхоз загонял.
— Верно. Участковый! Интересующихся от трупов не отгонять. Пускай только руками не лапают. Желающим давать объяснения. Ясно-понятно?
— Понятно, товарищ начальник.
— Пошли на вокзал, Шура, Может, еще успеем к поезду…